Приходи ко мне чаще

Холодная зима в Питере. Вьюга кружит новые снежинки опускающеися на землю, поднимая их высоко- высоко вверх. Кругом сугробы, и с крыш уже снег валится. Дамочки закутывают своих детей в шарфы по самый нос, дабы не мерзли, а Серёжка сейчас снова в кабаке сидит. Пьёт как свинья, орёт, со всеми обнимается, целуется, внимание на себя обращает. Коля наливает ещё, и тут Есенину черти перед глазами являться начинают. Руки свои тонкие вокруг шеи вьют, холодом страшным веет. Улыбаются во всю, падлы зубастые, к себе в котёл манят. Пора б заканчивать эту богадельню и отправляться восвояси. В то место, где пожалеют. Туда, где приголубят и не прогонят пьяного балалаечника. Ветер завывает как настоящий серый волк. Свет фонарей еле дорогу освещает, а Есенин прется хрен пойми куда. Во влажных глазенках его небесных только луна вышедшея из-за облаков отражается ярко. Так, что будто не луна это совсем, а солнце Есенинское личное, просто холодное. Сворачивает на улицу Жуковского, и сразу вспоминается Володя. Высоченный такой, что голову задирать приходится. Насупленый, гордый, да серьёзный. Ещё и в морду дать может! А было такое пару раз. Посабачились они снова, вот Владимир и влепил Серёже, дабы не лаял пискливо под ухом. Только, это давно ещё было. Сейчас же у них отношения дружеские. Даже скорее романтические, ведь дарить такое тепло друг другу могут только возлюбленные. Когда Бриков нету, Серёжа у Маяковского в квартире оседает. Неделями вместе сидят, пишут, пьют, ругаются, спят. Маяковский их с лилей обоих любит, только мечется постоянно, определиться не может, к кому ластится. К любимой Лиличке с Осей, или к имажинисту, из-за близозсти с которым и мужеложцем назовут. Не хочется же ему все таки головы своей лишиться. Сейчас Брики тоже уехали куда-то, поэтому они с Маяковским смогут без посторонних глаз пообщаться. Есенин ступает по снегу осторожно, ведь под ним лёд, а так упасть и разодрать себе что нибудь в кровь не очень-то сложно. Пыхтит. Жар волной накрывает, но так же быстро улетает, заменяясь на холод собачий. Скорее бы в объятия его крепкие упасть, и прям так заснуть. Только вот пустит он его вообще к себе после скандала громкого на квартире, когда Володя цветами своими же по физиономии получил? Серёжа молчал неделю. Видеть футуриста не хотел, а сегодня вот не выдержал так сказать. Соскучился по глыбе своей. Поднимается еле как на нужный этаж, нажимает кнопку звонка. Раздаётся короткая трель, а затем шарканье. Дверь приоткрывается и Есенин сразу же на колени падает. - Володя! Начинает он пьяным голосом, протягивая руки к домашнему халату. -прости меня дурака! Люблю я тебя до гроба! Владимир опешил, отшатываясь назад. В ноздри ударил сильный запах алкоголя, что уже мог сбить с ног. - да тише ты, Ромэо. Чего разорался так? Не злюсь я! Шёпотом твердит футурист, подтягивая холодного Есенина к себе за руки. - и где ж тебя носило целую неделю, колосок ты мой? Имажинист принимается расцеловывать родное лицо, сбивчиво выпаливая какой-то сумбур и пытаясь придумать оправдание. - Володь, я не...ладно, я пил, в кабаках зависал! По тебе истоковался до ужаса. Пустишь к себе пастуха окаянного? Футурист принимает короткие поцелуи от чужих горячих губ. - да успокойся же ты, придурошный. Рука тянется к двери, закрывая ее за Есениным на замок, а он продолжает виснуть на шее, сильнее прижимаясь к телу, как маленький беззащитный котенок. - вижу, что пил. Водкой несёт. Тяжёлая рука ложится на талию, бока оглаживает. Деревенский поэт выдыхает шумно. Сердце больше не сжимают терновые венки и цепи. Теперь можно свободно ласкаться, прижиматься губами к шее, к губам, к рукам, можно и нежности необдуманные на ухо шептать, сжимая в руке чужую копну чёрных грубых волос. - так ты точно теперь на меня не злишься? Мужчина отрицательно качает головой, и Серёжа тут же расплывается в пьяной улыбке. - Лилька твоя надолго уехала? Маяковский аккуратно разматывает шарф на шее молодого парня, вешая его на крючок. - на две недели. Володя отлепляет от себя Серёженьку, проходясь ладонью по пшеничным волосам. Скользит дальше, на плече останавливается и стягивает пальто с него, даже не запахнутое. Шёл расстегнутым, от того сейчас и носом шмыгает. Дитя малое. - тебя б чаем отпоить, да ты наверное окажешься. Есенин оборачивается на него через плечо, распахивая глаза с пушистыми ресницами. - не откажусь, только, давай сначала ты ещё раз меня обнимешь? - чего это тебя на нежности так потянуло? - ну говорю ж, соскучился! В глазах у него грусть читается. Стыдно за прошлый раз. Не должен был так резко уходить. А вот розами по лицу наверное больно получать. Так тем более, если ещё розы те с шипами были.. Имажинист оглядывает щеки, замечая пару маленьких ссадин. - за то что ударил, прости. Не хотел. Владимир хмыкает, приобнимая балалаечника за плечи. - прощаю. Иди в спальню, в плед закутайся, а я чай через пару минут принесу. Он подталкивает его к деревянной двери спальни, после чего скрывается на кухне. Правильно, ну кому же больной и бездомный поэт нужен в этом чёртовом Питере? Да никому. Поэтому то и надо сейчас его под крыло к себе взять, дабы не помер вовсе. Тело бьёт мелкая дрожь. И в правду лучше бы сейчас погреться. А ещё лучше - заснуть, учитывая ещё головную боль, которая настигла имажиниста совсем недавно. Как только блондин своим телом кровати коснулся. Плед он натягивает на себя, кутаясь с головой. Продрог весь. У футуриста в квартире хорошо. Уютно, но это лишь благодаря Брикам, которые тут все обустраивали. Хотя, правильней будет сказать, что квартира это не самого Маяковского.. А их. Лилички и Оси. Глаза сами собой закрываются, а на тело наваливается сладкая дрёма. Володя возвращается обратно с чашкой горячего чая, осматривая мирно сопящего Есенина. Уснул все таки. Правда, этого стоило ожидать. Пьяницам тоже отдых нужен. Мужчина оставляет кружку на тумбочке, укладываясь рядом с Серёжей. Эта фигура светлая даже во сне к нему льнёт. Поворачивается лицом к нему и утыкается прямо в шею. Дышит ровно, но часто. Володя пальцы в волосы его запускает, гладит. Нежно, трепетно так, будто вместо Серёжи тут барышня хрупкая лежит. Володя его в макушку целует, но слышит какой-то тихий, странный и неразборчивый шёпот. Серёже что-то плохое снится. Опять наверное эти бесы да ведьмы. Он ему часто на эти галлюцинации жаловался. Футурист смелее обнимает его, буквально впечатывая в себя. А после Есенина и в правду след останется. Он никогда просто так не приходит. И, тем более не сказав ни слова, не уходит навсегда. Обязательно имя его в диалоге бытовом проскочит, наверняка и глазенки эти выразительные не раз в толпе увидишь, только вот понятно одно - близко к себе не подпустит. Серёжу забыть невозможно! Он будет везде. Будет перед глазами маячить, будет ещё сильнее сгорать перед всеми, будет глотку свою драть, дабы услышали только. Светлый, светлый Серёженька! Как же Володя глаза твои, на омут похожие любит. Руки твои нежные тоже любит, смех звонкий, сопение недовольное когда злишься. Все он в нем восхлавляет, жалко только, что на публике словами кодкими раскидываться приходится. Володя и сам не заметил как заснул, перебирая мысли в голове и пялясь при этом в одну точку. В стену. Иступление. Он вовсе потерял над собой контроль. Не отпускает ни на секунду уже горячее тело, а сам думает. Думает о многом. Например, о том, что с ними делать. Отношений таких искренних он жаждет как никто другой. Да и Серёже это видимо нравится. Не зря же имажинист ему записки со стихами тайными в карманы на литературных вечерах пихает? Не зря и на квартиру к Маяковскому таскается. Конечно, все это не зря! *** Утренний ещё более холодный ветер воет, распахивая пальто и полушубки прохожих, спешащих то на работу, то на рынок, то на свидание с любимым человеком. Володя всегда рано просыпается, ведь не может уже изменить внутренние часы, которые заставляют его раскрыть кофейные глаза в семь утра. Серёжа как ни в чем не бывало дремлет спокойно у него на груди, вцепившись в рубашку. Вот ещё за что он Есенина любит, так это за его сонный вид. Растрепанный, с алыми губами, завёрнутый в одеяло и требующий даже в дрёме зелёного чая на завтрак, он всегда спит на груди у Маяковского. Он аккуратно, словно не голова это, а самый хрупкий хрусталь, перекладывает его на мягкую подушку, стараясь тихо встать с кровати, только вот старые пружины как на зло скрипят, тревожа сон пастушонка. Володя шагает быстрее на кухню, чтобы заварить обоим чай. Кружку с прошлого дня он так и оставил в спальне. А идти не решился. Зачем там рядом с Серёжей спящим как ребёнок ошиваться? Подушкой еще потом кинет. Так что, покой возлюбленного балалаечника для него важнее, чем любовь к чистоте. Его чувства выше собственных принципов и желаний. У Серёжи есть даже своя кружка в их доме. Фарфоровая, белоснежная такая, с позолоченными краями и ручкой. Владимир хранит её на верхних полках, до которых никто не лазит, а вот когда Серёжа наведывается в гости, достаёт её, всегда с удовольствием наблюдая как голубоглазый отхлебывает пару глотков, начиная заводить снова свою шарманку про прекрасный имажинизм. На столе стоит пирог с вяленой вишней, накрытый салфеткой, который Лиля готовила перед отъездом для Володи. Он забирает два кусочка. Один для себя, другой для Серёжи, который он поставил в микроволновую печь, дабы тот стал ещё более ароматным. Серёжа же чувствует что рядом никого нет, и недовольно фыркнув раскрывает глаза. Затем глубоко вдыхает, улавливая носом аромат пирога, и заменяя недовольство на заинтересованность. Не ужели Владимир решил его с самого утра побаловать? Сергей босыми ногами шлепает по полу, шмыгая как мышка на кухню и тут же обнимая заваривающего с пакетиков чай Владимира со спины, прижимаясь к широкой спине своей дурной, светлой головушкой. - доброе утро. Пробасил Маяковский, поглаживая имажиниста по руке, от чего по всему телу бегут мурашки. Пробирают аж до костей. Это будто не обычное прикосновение, а разряд тока. Есенин целует плечо Володи, отходя в сторону, дабы он повернулся к нему лицом. - и тебе, Володя. Мурчит Есенин снизу, пока он ставит чашки и две тарелки на стол, рядом друг с другом. - решил все же меня откормить? Футурист кивает: - правильно думаешь. Садись давай. Маяковский похлопал по месту на диване рядом с собой, и Серёжка тут же плюхнулся рядом. - да, Лиля конечно та ещё.. Юноша запинается, подбирая более уместное, а главное не обидное для Маяковского адово слово. - хитрая лисица, но пироги у неё прекрасные получаются. Мужчина одобрительно улыбается, целуя блондина в щеку. Не стал Серёжа при нем Лиличку матом покрывать. Тоже видимо момент не хочет портить. Есенин же тянется за вилкой, отправляя первый кусочек пирога себе в рот. - слушай, Володь, а все это то, что между нами.. Тебе нравится? Видно что ему говорить сложно. Запинается, в руке прибор сжимает до побеления костяшек. Ведь это все, что происходит между ними - относительно недавно. Серёжа не уверен в себе. Футурист ласково осматривает своего Серёжку. - да, не представляешь насколько. - а ты не боишься? Ляпнул тот, сразу же прижимаясь головой к груди Маяковского. Это вчера ему было плевать, ибо глыба рядом. Жалеет, обнимает, да как от этого хорошо становится! А, если все же узнают? Если слухи распустят? Стыда не наберёшься! И с этой кричащей новостью закончится их карьера, да и жизнь тоже. Володя приникает губами к светлой макушке, тихо шепчя: - нет. Никто ничего не знает кроме нас. Сердце у него как листва на ветру сильном колышется. - а если... - этого "если" не будет. Не переживай. Владимир обнимает поэта, нашептывая ему на ухо многочисленное "люблю, люблю, люблю", от чего и получает поцелуй прямо в губы. Быстрый, не аккуратный, настойчивый но такой желанный. Есенин обхватывает его торс рученками, придвигаясь ещё ближе, сливаясь в одно целое. Жить теперь без футуриста не может. Любит сильно, невинно. И не отпустит никуда. Терпеть, никуда. Маяковский охотно отвечает на поцелуй, поглаживая балалаечника по голове. Любовь – это сладость губ, нежность рук, и сумасшествие в душе, которое медленно переходит в безумство. Он отрывается, переплетая пальцы Есенина со своими. - приходи ко мне чаще. Любовь – самопожертвование во имя ее же самой. Любовь – неописуемое чувство, способное вознести на Олимп и придать возможность ощутить за спиной крылья. Любовь – это светлое, бескорыстное чувство, трогательное, хрупкое, нежное и по-де тски наивное. Лучшее, что есть на земле.