Край ночи

— Ну вот, говорил же, не надо ведьму в замок приглашать. “Чудесный день, чудесный день”! Ага, наилучший! Гроза средь бела дня! А они ещё говорят — процветание приносит… — Госсен! Где ты ходишь?! Валентина так внезапно появляется из-за угла, что Госсен, мирно скитающийся по Аберлину с грудой невесть откуда взятых коробок и без конца недовольно бормочущий себе под нос, вздрагивает и едва ли не роняет эти самые коробки. Но в следующую секунду все же роняет, потому что женщина бесцеремонно хватает его за руку и тащит в неизвестном направлении. В отличие от старшего брата, на любые унижения реагирующего покорностью, Госсен принялся отчаянно вырваться, да так, словно от этого жизнь зависела. Валентина упряма не меньше — та только крепче его запястье сжимала. Младшему все же пришлось повиноваться. С кем-с кем, а со столетней колдуньей, по совместительству автором почти всех запрещенных магических заклинаний дома Паксли, применять грубую силу он не решался. — Работаю — не нравится, не работаю — не нравится. Да вам всем лишь бы издеваться надо мной! Пусти меня, ведьма, я герцогу пожалуюсь! — отчаянно вопил мятежный сын дома Паксли. Его крики были обычным делом, он всегда либо спорил, либо крушил интерьер, либо демонстрировал свои невероятные магико-физические способности, так что внимания на них уже никто особо не обращал. Но в этот раз причина была явно в другом, даже не чувствовались на затылке сочувствующие и осуждающих взгляды. Госсен бегло обвел глазами коридор. Никого. Совершенно никого. Неужто слуги так старательно к прибытию герцога Барокко готовятся? — Герцог сейчас жизнью рискует, пока ты, эгоист, только о своем комфорте думаешь. — сквозь зубы цедит Валентина. — Ага, он сотню раз на дню рискует. Что на этот раз? Подписал на два листа больше, чем обычно, и упал в обморок от переутомления? — Я, что, шутить над таким стану, по-твоему?! — волшебница резко останавливается и оборачивается, самым страшным взглядом из возможных испепеляя. — Ладно-ладно, молчу. Так что там с Эймоном? — Отправился на дуэль с королевой Бездны. Валентина последний раз тянет его за руку и, наконец, отпускает. Она встаёт за спиной, мягко кладёт руки ему на плечи и разворачивает, демонстрируя поле боя. Пока поле боем оно ещё не было, но до этой участи ему оставалось совсем немного. Теневая армия надвигалась стремительно. У высоких стен, ограждающих территории Паксли, уже выстроились войска. Среди них и простые солдаты, и ассасины, и лучники, и маги. Даже старейшины стояли рядом, обсуждая свои планы и стратегии. Похоже, все и правда серьезно. Но что-то самого герцога не видно. Разве в таких операциях не он обычно в качестве генерала выступает? — С королевой? Снова? Алиса, что, из мертвых восстала? Такое чувство, что смерть для Бездны вообще мало что значит! Сколько не сражайся, все равно эти бесы возрождаются. В чем тогда смысл? — С новой королевой. — шипит потерявшая уже всякое самообладание Валентина. — Отныне этот титул принадлежит Карине. — Карине?! Неужели той самой...? — Именно. Молись, чтобы твой брат живым вернулся. Хотя едва ли помогут молитвы… В ответ Госсен не начинает в отчаянии рыдать, прощаться с любимым старшим братом, бросаться ему на помощь или делать ещё что-то, характерное для людей, теряющих близких. Он… Смеется. Звонко, громко, заливисто. Напополам склоняется, за живот держится, только слезы ещё не вытирает. — “Я так разочарован в твоем вкусе, мисс Вэнс плохой выбор”! Ах-ха-ха-ха! И ведь прямо перед тем, как на бой с Кариной уйти! И кто ещё из нас в людях не разборчив? Возможно, если бы не легкий шлепок по затылку, Госсен бы в чувства так и не пришёл. Уж слишком его рассмешила эта информация. Подумаешь, угроза смерти. Не одного лишь герцога, а целого дома Паксли. Возможно, даже всей империи. Всего лишь то. Ещё не повод волноваться. Не передать словами, как Валентину это раздражало. Что безответственность Эймона в ответ на информацию о готовящемся нападении, что беспечность Госсена при сложившейся смертельно опасной ситуации. Такое чувство, что все вокруг внезапно лишились рассудка, и лишь она оставалась в полном сознании. Но одной её, несомненно, слишком мало, чтобы противостоять такой огромной армии. Тем временем, она была все ближе и ближе. Уже взволнованно переглядывались сильнейшие маги, так и не решившие, каким заклинанием возможно отразить атаку. Солдаты начинали поднимать протест, заметив, что во главе до сих пор не стоит их единый генерал. Лучники уже осыпали стрелами авангард теневых войск. Тянуть больше нельзя. Никто лучше Валентины не смог бы скоординировать войска, поэтому, несмотря на то, что ей все ещё не доверяли в полной мере, она должна была взять на себя роль командира. — Надумаешь помочь — я жду тебя. В ином случае не путайся под ногами. — бросает напоследок Валентина и растворяется в тени, чтобы выйти из неё уже перед армией и сходу повести в атаку. — Ну надо же, нашли себе серьезную проблему. — обиженно цокает Госсен оттого, что все внимание достаётся какой-то там войне, а не ему, — Словно у Эймона есть выбор, кроме как победить. Он хоть и недолюбливал эту привычку магов из аристократии хвастаться своими способностями, но, справедливости ради, Эймон никогда не преувеличивал в таких вещах. Тяжело быть не уверенным в своей полной безопасности с таким надёжным защитником. Как никак, он сильнейший маг своего времени, великий герцог Паксли, когда-то одолевший самого Доминатора. Лучи славы победителя раз за разом проливались на гордую фигуру. Его восхваляли, удосуживали исключительной чести, награждали высокими титулами, посвящали длинные хвалебные речи. Что уж там — сама королева не упускала шанса выразить особое почтение скромному защитнику Монии. “Скромному” только в том смысле, что действовал он тихо и незаметно для остальных, похвалу же всегда принимал в полной мере. Все ещё с тем самым высокомерно-безразличным выражением лица, часто с немым презрением глядя сверху вниз на говорящего, но сколько же плохо скрываемого самодовольства и тщеславия было в его холодных голубых глазах в такие моменты. Но знали ли восхищающиеся, что Эймон и половины той славы не заслуживал? Отрицать его силу — глупо, и все же, он никогда не сражался один. В тени его высокой фигуры, в ослепляюще ярком блеске осколков, за стеной поднявшейся пыли всегда скрывалась она. Бесстрашная, чертовски сильная и до краёв безумием наполненная. Ей движет не холодный разум, не четкая стратегия, не точные подсчеты. Только инстинкты и кураж. Именно она всегда была тем самым алым пламенем за его спиной, причиной всех кровавых побед. Злейший враг и самый верный друг. Никогда не рядом, но всегда предельно близко. Его тень, его напарница, его любовь. Карина. Сотню раз Эймон сражался за неё. Сотню — против неё. Ещё около сотни вместе с ней. И каждый раз страсть лавой вены заполняла, дыхание сбивалось, а сердце так приятно замирало. Как бы хотелось вернуть те времена, но всё давно изменилось. Он принёс ей ужасно много боли, сам того не осознавая и ещё больше принёс, когда попытался все исправить. Казалось, каждое действие порождало хаос. Эймон самостоятельно загнал себя в ловушку, и чтобы выбраться, не оставалось ничего, кроме как окончательно перерезать все нити судьбы, намеренно сплетающие их вместе, даже после всех попыток разойтись. Та попытка должна была стать последней. План был идеален, ни единое отклонение не могло помешать общему результату. Всё, что требовалось — просто исчезнуть. Раз и навсегда. После испарения дьявольской крови и возвращения к эльфийской форме, Карина снова должна была потерять всю память. И пусть спустя время воспоминания о прошлом все же пробились бы сквозь плотную завесу тумана забвения, среди них уже никогда не было бы тех оживленных споров, всегда привлекающих много внимания, которое их не волновало, тех совместных сражений, в которых оба рисковали своей жизнью ради друг друга, тех робких откровений в интимном полумраке. Селена поклялась никогда не сообщать сестре о её прошлых неудачных отношениях, а Эймон, взамен, обещал не появляться даже в поле зрения. Надо ли говорить, с каким громким треском разлетелся на осколки этот план? Селена мертва, Карина в полной памяти и с дикой жаждой мести, а Эймон… А Эймон здесь же, перед ней. На коленях умоляющий, сам не зная о чем. То ли прикончить скорее, то ли прощение даровать.