Не при свете

Даже для одного из самых авторитетных людей Инадзумы открыты, возможно, не все двери, но к чему они, когда он имеет круглосуточный доступ к личной комнате главы клана? – Прислуга тревожится, господин, – поясняет управляющий и, не успев обернуться, замирает точно вкопанный, когда ощущает шеей прикосновение влажного дыхания. – Волнуются, что вы отдыхаете недостаточно, до самого утра уже которую ночь свет не гасите. – Пусть себе тревожатся, прибавить им за это жалование? – негромко отзывается глава комиссии, кончиком носа проходясь по тёплой коже и вздыхая утомлённо. – Или, быть может, наоборот сократить, чтобы неповадно было не в свои дела соваться? Что думает наш дорогой управляющий? – Боже мой, ну что же вы… – Тома краснеет в тон своей куртке и закрывает обеими руками лицо, чтобы не вздохнуть слишком гулко по неосторожности. – Думаю, что вам… нам с вами, ну, стоит просто свет гасить… – Оя, – со смешком осекается Аято и ещё немного сокращает и без того ничтожную дистанцию, почти прижимаясь грудью к надёжной спине. Он молчит, ни слова не произносит, но почти издевательски с улыбкой дышит позади над самым ухом. – Не хочу. Наши с тобой дела и без света, конечно, вполне себе спорились бы, но… Заканчивать нет необходимости. Тома снова вздыхает, несколько обречённо, но без раздражения, и покачивает головой, затылком чувствуя, что Аято сейчас наверняка по-детски дует губы. Он прекрасно знает о капризах и пристрастиях своего господина и находит их в какой-то степени милыми и трогательными, хотя кто угодно назвал бы это извращениями. Когда ладони главы клана Камисато ложатся на его бёдра, а сам мужчина щекой прижимается к его плечу, Тома понимает – с этого момента формальности можно опустить, а раз так… – Но сегодня мы всё-таки погасим свечи, – украдкой улыбается он и краем глаза смотрит через плечо, наблюдая за переменами в выражении лица Аято. Тот сперва кивает, поддавшись мягкости голоса, но после хмурится и возмущённо хлопает светлыми ресницами, глядя чуть исподлобья. Тому это откровенно смешит. – Когда ты стал таким дерзким? – выгнув бровь, Аято обвивает руками чужую талию и сплетает пальцы в замок спереди, но услышанное не оспаривает. – Когда принял сигнал об окончании моего рабочего дня, – отвечает молодой управляющий и, уверенным жестом подняв руку господина на уровень своего лица, касается губами кончиков его пальцев. – Я тебя слишком разбаловал… Для всех и каждого что в поместье, что в Инадзуме вообще Тома – управляющий имением Камисато, правая рука главы комиссии Ясиро и в целом человек, способный с блеском уладить едва ли не любую проблему, какие бы для этого методы ни потребовались. Однако если прислуга, проживающая на территории имения, таковой является двадцать четыре на семь, то Тома имеет привилегии. Разумеется, разбуди его хоть в три часа ночи – он примчится на помощь своим молодым господам, что бы ни случилось, это давно переросло из обязанности в непоколебимое чувство долга, но есть и ещё кое-что. Конец рабочего дня знаменует в некотором роде смену статуса: Тома-управляющий становится просто Томой, что в определённой мере ставит его на одну ступень с Аято, который сам эту игру и придумал для их общего удобства, когда впервые заметил, что отношения «господин-слуга» в личном плане ему не по нраву, нет в них того, чего просила душа. Да, в первое время было сложно убедить Тому в том, что ему не только можно, но даже нужно высказывать своё мнение не только когда спросят, как на официальных мероприятиях, разрешается отказывать, если не нравится, спорить, если не согласен, и выдвигать собственные требования. Порой Аято чувствовал, как глаза его устали закатываться в ответ на очередное «как будет угодно», однако позднее, когда Тома распробовал правила этой игры и вошёл во вкус, стало куда интереснее, интереснее настолько, что иногда приходится задумываться об ограничениях. – Тебе понравится, – вкрадчиво убеждает Тома и, неторопливо повернувшись лицом к возлюбленному, легко прижимается к его лбу своим. – Ты ведь доверяешь мне, м? – Ты знаешь, куда надавить, – с улыбкой отзывается Аято и, кивнув в ответ, с показательной снисходительностью тянется к ближайшему светильнику, чтобы погасить свечу. Оставить комнату без искусственного света недолго, куда дольше делать это, прерываясь на поцелуи и лёгкие прикосновения, заставляющие сердце колотиться сильнее, а кровь – пульсировать в висках. Стоит жёлтым отблескам масляных ламп оставить комнату, её заливает бледный свет из окна: он струится полупрозрачными волнами, путается в светлых волосах Аято и стекает по ним промеж лопаток, когда спальная юката соскальзывает с его плеч и задерживается на локтях. Вопреки капризам, к которым иногда склонен молодой глава, в вопросах близости он предпочитает самостоятельность и такой привычный ему контроль ситуации. Оттого, когда тёплые руки несколько непривычно обнимают его со спины, а губы мягко льнут к обнажившейся шее, он недовольно морщится и пытается развернуться, практически выворачиваясь из объятий. – Доверься мне, – шепчет на ухо Тома в ответ на очередной возмущённый вздох и улыбается, когда господин его сердца поддаётся после недолгого колебания. Благо уговаривать не приходится. Аято для Томы тот самый сладкий запретный плод, ко вкушению которого он снова и снова получает персональное приглашение. Стоило раз попробовать – и обратный путь навсегда закрылся. Раз за разом, укус за укусом, приторный яд замедленного действия проникает в горячее сердце юноши, размягчая его, сковывая невидимыми путами и сжимая едва ли не до трепетной боли, за которую Тома готов отдать всё, что потребуется. Он не уверен во взаимности его чувств, которые далеко не тайно питает, однако сама мысль о том, что он – единственный, кто может видеть неприкосновенного господина таким, радует его до дрожи. В шорохе простыней и одежды, в разгорячённых вздохах и заполняющем комнату аромате страсти границы дозволений и приличия стираются напрочь, остаётся только честность тел страждущих друг друга любовников, где нет места притворству и недоверию. Гордо восседающий на чужих бёдрах Аято двигается плавно, подобно отливающей от горячего берега волне, готовой нахлынуть снова с большей силой, руками скользит по полностью обнажённому своему телу, дразнится и раззадоривает привыкшего к его играм Тому, жадно пожирающего взглядом каждый сантиметр желанного тела. Полумрак поистине творит чудеса, ожидания его оправдываются в полной мере, терпение окупается с лихвой, когда воплощение красоты и изящества, трепещущее в его руках, издаёт исполненный блаженства стон, крепко впившись ногтями в сильные плечи. Доведённые до пика наслаждения, измождённые страстью, они снова засыпают лишь под утро, однако через пару часов Томе ещё предстоит проснуться раньше прочих обитателей имения, чтобы незамеченным добраться до своей комнаты. Это, пожалуй, одна из любимых его обязанностей, за которой последует определённо прекрасный трудовой день.