Так идут к звёздам

— Руки убрал! — Да я же не делаю ничего такого… — Не лезь, я сказал! Ко всему привыкает человек, а если этого не произойдет, будет худо. Если к бродяжничеству, холоду, жизни впроголодь Риндо давно привык, то факт того, что их с братом двоица превратилась в трио, просто не умещался у него в голове. Вдвоем легко, нет лишнего рта, нет якоря, что тянет на дно. Вдвоем быстрее и дешевле. Намного проще, особенно если всецело доверяешь своему спутнику. Намного безопаснее, ведь всегда знаешь, что твоя спина прикрыта. И еще веселее — здорово иметь близкую душу, с которой уже столько приключений пережил, можно поболтать хотя бы для сохранения здравого рассудка. Ран, по скромному мнению Риндо, был, пожалуй, тем человеком, которому ни в коем разе нельзя доверять. Уж слишком хорошо знал, какой его братец прохиндей, часто видел, как тот с честными глазами обводит людей вокруг пальца, не брезгует развести кого-то даже на жизнь и здоровье. Про таких беспринципных обычно говорят: «За пазухой плеть, а на устах молитва». Удивительно то, что люди верили, велись на блестящую харизму, а потом подолгу проклинали обоих Хайтани, выпрашивая праведную кару у всех известных богов. Ран не особо задумывался над методами получения желаемого и редко думал о последствиях. Большинство проблем решал по старинке, то есть кулаками… хоть до них и редко доходило дело, потому как гораздо легче использовать меч. Но если уж начинал хитрить, то свой спектакль всегда доводил до последнего акта, до самых аплодисментов. Ран — это законченный гедонист с настолько раздутым самомнением, что оно никак не умещалось в его голове и частенько слетало с языка. Вот с таким человеком странствовал Риндо. И без сомнений раз за разом доверял ему свою жизнь. Все просто: Ран сволочь, но не для всех. Даже не так — Ран все плотнее укрепляется в своем статусе падлы, чтобы сохранить рядом того единственного человека, ради которого можно было и хорошим побыть. — Может, хватит?! Я твои уши не трогаю! — Да трогай. Я разве против? — Сдались они мне! Третьим звеном их маленькой цепи стал Санзу. Если уж Риндо чего и не мог предположить, — когда-либо! — так это того, что к ним присоединится эльф. И если эта мысль еще не казалась бредом сумасшедшего, то воспоминания о том, каким образом это произошло, уж точно представлялись ему сном, который может прийти в голову только под крепким градусом. Тем не менее не нужно было даже щипать себя, чтобы проснуться. Потому что вот он — плетется сзади с Раном и бесконечно долго ругается с ним, да так, что ведомый под узды конь то и дело ржет и встает на дыбы. Необъезженный совсем попался, пугливый, зато вороная масть — смотришь и любуешься, как блестят в солнечном свете черные бока, как развевается грива. Спор касался эльфьих ушей, потому что Ран с завидной настойчивостью пытался их потрогать. Сначала им двигало любопытство, но примерно через полчаса пути попытка коснуться острого хрящика стала делом принципа (и проверкой нервов нового товарища на предмет железности). Санзу его интересу не потакал, грубо одергивал, шлепал по протянутой ладони. То, что их новый, непонятно, каким чудом оказавшийся с ними, напарник совершенно нетактилен, было понятно с первого взгляда. Хотя бы даже по тем самым заостренным ушам — эльфы редко могут получить что-то хорошее от людей, потому и сторонятся, чураются, с достоинством поддерживая взаимную неприязнь. С давних пор это первооснова взаимоотношения существ на Континенте с разницей лишь в том, что у некоторых хватает сообразительности засунуть свою гордость куда подальше и протянуть руку дружбы. Эльфы же на девяносто процентов состояли из своей непомерной гордыни, которая и обеспечила падение их расы. И Санзу, видимо, сильно не повезло с напарниками. Ран вроде знал о такте. Но в определенные моменты забывал об этом слове. — Я все не пойму, от чего ты так краснеешь. Это злость или смущение? — старшего из Хайтани явно веселило то, как его необычный спутник реагирует на его действия. — Еще раз полезешь — руку отгрызу, — прошипел эльф, искоса глядя на него. Его щеки, и в самом деле, покрылись густым румянцем. Риндо без задней мысли списал бы это на холод. Только вот в глазах у того так пыхало раздражение, что этот котел эмоций должен был бы согревать не хуже камина. Видимо, Ран сильно переоценил свое воздействие на него. — Ты голоден, что ли? — самым что ни на есть невинным голосом спросил Ран, мол, совсем он не причем, совсем не достает нового приятеля все то время, что они, спешась, брели своими ногами. Неожиданно Санзу замер на полушаге, будто издевательский вопрос хорошенько так шмякнул его по затылку. Риндо, уже порядком измученный их перепалкой, тяжело вздохнул и, будто ища в этом успокоения, машинально погладил своего мерина по шее. В данный момент лошадь казалась ему более приятным спутником, хотя бы уже потому, что не умела разговаривать. Хайтани-младший был уверен, что если не уши, то эти двое точно отыскали бы, из-за чего поцапаться: вон у Рана ладонь перевязана. А под тряпицей свежие следы зубов Санзу. Эльф, задумчиво глянув себе под ноги, топнул, привлекая внимание. — Нет. Замерз. — и в подтверждение своих слов потер ладони одна об другую. А ведь действительно… Только конец марта. Снег, если где и таял, то только на дорогах, где под колесами телег обильно образовывалась грязь. Двигаться по ним сложно, да и желания особого нет: перед хорошим путешественником дорога складывается сама собой, даже если он срезает путь через пролесок. Пока они шли, снег хрустел под их ногами. Деревья голы, поэтому снежное альбедо то и дело слепило глаза, стоило только оторвать взгляд от собственных ног. Солнце светило ярко, но напоминало скорее светлячка, нежели огненный шар в небе — свет есть, тепла нет совсем. Зима пока что боролась, слишком медленно сдавала свои позиции. Братья Хайтани холода переживали, где придется. Мотались между городами и деревнями — так и согревались в движении и от печек недолгих пристанищ. Однако привыкнуть к постоянному холоду — не равно закалиться. Плотные плащи и меховые сапожки стали для них второй кожей, а постоянное движение, чтобы не околеть окончательно, — образом жизни. И именно по этой установке братья, даже не обговорив это заранее, синхронно спешились, как только вошли в перелесок, пытаясь срезать дорогу. Санзу и Ран передвигались на одном коне, и так как неприспособленный к послушанию жеребец более-менее спокойно двигался лишь тогда, когда его под узды тянула крепкая рука, именно старший Хайтани перехватил удила. Шутка не заставила себя ждать — Ран припомнил, как таким же образом катал понравившихся ему девиц. В эльфе резко проснулось желание тоже пойти пешком. Ему это было необходимо гораздо больше, чем им. Подходящей одежды для эльфа не нашлось, поэтому тот теперь разгуливал в не по размеру большом для него кожушке из вадмеля, а ведь это даже не для снежной поры вещь. Риндо прекрасно понимал, что Санзу заледенеет, как только они покинут постоялый двор, и лишь дожидался момента, когда тому станет совсем тяжко. Продержался относительно долго — дольше, чем Хайтани думал, но меньше, чем он надеялся. До ближайшего поселения, как до заката — ни длинно, ни коротко. Санзу согнулся пополам, пытаясь по локти засунуть руки под полы кожуха, обнять себя. Должно быть, холод от ладоней проходит ему еще дальше под одежду, возможно, он чувствуется и грудью. А ведь альвы в разы сильнее людей восприимчивы к низким температурам. Риндо даже стало немного жаль бедолагу. — Подвигайся и наломай каких-нибудь щепок. — он, взвесив все «за» и «против», вынул из карманов перчатки и протянул их новому — как бы странно ни было это признавать — товарищу. Санзу, видимо, отморозило способность благодарить, поэтому он принял подачку молча, тут же принявшись прятать свои раскрасневшиеся ладони. Ран внимательно проследил за его движениями, точно пытаясь понять, насколько они отличны от человеческих. Потом вопросительно поглядел на брата, и тому не осталось ничего, кроме как озвучить только что ударившее в голову решение: — Мы ненадолго остановимся. Впрочем, идея о привале понравилась всем. Сам Риндо не из любителей долгих переходов, а Ран так вообще мечтает о создании карманного телепорта. И если в более-менее сносную погоду легко кормить себя тем, что, мол, чем быстрее идешь, тем скорее достигнешь финиша, то зимой и знойным летом заставить себя что-то делать практически невозможно. Хочется просто сесть у дороги да и ждать какую-нибудь телегу, которая за магарыч доставит до нужного места. Так часто говорил Ран. Риндо, который не одобрял пассивное миропредставление брата, жестко напоминал ему, что времена достатка в отчем доме давно позади, и, чтобы жить теперь, нужно и так и этак вертеться. Хотя сам скучал по прошлому, пожалуй, даже больше. Санзу быстро справился со своей задачей — едва успели найти подходящий сук, чтобы привязать лошадей. Правда, когда Ран дал ему огниво, дело резко перестало спориться. Эльф крутил в руках камешки, рассматривал. Ударил. Раз, другой, третий. И еще активно несколько раз. Искра все никак не получалась, и это заметно злило альва — как нахмурился! И заодно задорило Рана. — Век за плечами, а стукнуть камень о камень не можешь? Санзу демонстративно стукнул. Небольшая искорка вспыхнула и потухла еще до того, как упасть на приготовленный для розжига тонкий обломок коры. Эльф раздраженно цокнул языком и убрал огниво в карман, как-то пристально глядя снизу вверх на братьев. — Я просто не понимаю, зачем мне эти штуки, если я могу просто сделать вот так вот… — не переставая смотреть на них, он поднял кусок коры и звонко щелкнул пальцами. Краюшек тут же задымился, и Хайтани зачарованно глядели на тонкий столбик дыма, источник которого показался не сразу. Наколдованная искра с полминуты набиралась сил, пробовала древесину. Видимо, пришлась по вкусу, потому что она увеличилась, разгорелась, превращаясь в настоящее пламя. Эльф осторожно положил растопку рядом с будущим костром, побоявшись неаккуратно подсунуть и ненароком потушить. Хайтани оба молчали. Первым пошел на разъяснение Ран. — Я тоже кое-чего не понимаю. Ты колдовать можешь или нет? — он указал на дымок, уже более уверенно кружащий над будущим костром. Альв отчего-то тоже глянул туда, будто за какую-то минуту позабыл, что створил. Ран усмехнулся и ткнул локтем брата. — У него на запястьях двимерит, но ему, видимо, вообще плевать. Он витает в своей эльфьей атмосферке. Санзу поморщился и, будто для демонстрации, подергал кандалы на запястье — они представляли собой приплюснутые полукруги, концы которых перетянуты толстой штангой. Их можно было дергать, сколько угодно, пилить, плавить. Будь все так просто, эльфу бы не пришлось вот уже столько лет терпеть это жестокое напоминание о том, что он несвободен, что может бродить по Континенту, но его тюрьма будет двигаться с ним. Двимерит — это отрава для чародеев. Он при длительном контакте вызывает общее недомогание, слабость, тошноту, головокружение. И он блокирует магию. Ирония ситуации в том, что снять их можно лишь при помощи того самого колдовства. — Магия не появляется сама по себе, чтобы ее можно было так просто закупорить, — задумчиво пробормотал он, подвигал еще раз. На запястье уже полно следов от неудачных попыток освободиться. — Магия — это чистый Хаос, который чародей пропускает через свое тело. Хаос есть везде. И Он копится в тех, кто способен Его проводить через себя. Поэтому-то колдовские способности зачастую и проявляются неожиданно в моменты потери эмоционального контроля. Поэтому-то двимерит и вызывает болезненное состояние — Хаос накапливается, наполняет изнутри, ищет выход, но… он заперт. Попробуй бесконечно лить воду в бутыль — она переполнится, и все потечет через верх, иначе сосуд треснет. Пламя уже хорошенько объяло дрова. Риндо не понимал, к чем Санзу начал разъяснения известных всем основ, но все же кивнул, надеясь, что тот продолжит. Ран, которого совершенно не интересовало все то, что касается магии, только снисходительно пожал плечами и вытащил из дорожной сумки жестяную кружку, после чего устроил ее в уголке костра, так, чтобы и огонь хорошенько захватывал дно, но чтобы и за ручку можно было взяться. Если растопить в ней снег, получится кипяток. — Человеческая магия — это музыка глухих и картины слепых, — продолжил Санзу. — Это кривое зеркало, довольно уродливая попытка подражать эльфам… Нет, даже не так. Это превеликая глупость, это потакание людской гордыне и жадности. Ваша магия — это лишь результат богомерзкого кровосмешения с моей расой. Только вот об этом часто забывают — мол, чародеи, у которых в роду не было эльфов… Ересь. На Континенте не осталось чистых людей без нашей крови — в восьмом ли, в десятом ли, в двадцатом поколении кто-то, да и был с острыми ушами. Магия никогда не была частью вашей истории, они никогда не принадлежала вам. Оттого-то так тяжело ей учитесь, и обжигаетесь вечно, у погибаете, переоценив свои силы. Оттого-то и живете недолго, спасаясь только заклинаниями бессмертия, оттого и теряете фертильность — это плата, которую Хаос взимает с тех, кто нарушает Его законы. Эльфы намного легче проводят Его через себя, потому и магия у нас гармоничная, потому и продолжаем рожать детей и умирать в положенный срок — это высший порядок. — А теперь можно без шовинизма? — Ран опустился рядом с ним на корточки, понемногу добавляя снег в уже теплую воду. — Я не знаю, как двимерит действует на эльфов. Пока был свободен, я даже не знал о таком металле, а когда получил наглядную демонстрацию, то уже не видал своих собратьев. — альв с каким-то упоением глядел на огонь, согревая руки. Молчал. И только спустя какое-то время, задумчиво нахмурил брови: — Я не знаю, дело ли в том, что я Aen Elle, или в том, что я адепт и дитя пророчества… — Дитя пророчества, право Неожиданности, «то, что имею, но о чем не знаю»… — Риндо, молча слушавший поток активной агрессии фактически в свою сторону, вдруг насупился и принялся загибать пальцы. — Что-то мне это напоминает, и мне очень не нравится, что именно. — Адепт? — усмехнулся Хайтани-старший, с прищуром взглянув на своего необычного товарища. — И кто твой Бог? Кем бы он ни был, я его не боюсь. — Бог — это не более чем политическое оружие, превращающее силу религии во что-то смешное, а красоту монархии — во что-то позорное. Богов не существует. Есть только Хаос, и Он везде: в каплях росы, в солнечных лучах, во снах, в мыслях… Это и есть мир. Это и есть мой Бог, которому я столько времени служил, будучи жрецом. — Монархия хороша лишь в том случае, если в твоих руках сосредоточена власть, иначе о ее «красоте» мигом позабудешь. А религия… Плацебо, которое даже не работает. Особенно если Богов нет. Здорово жить и не задумываться об двух этих вещах. Они абсолютно не нужны, когда ты сам себе и Бог, и король. — вода закипела. Санзу протянул руку, с упоением чувствуя, как пар согревает ладонь. Но низко опустить не мог — обжечься можно. Именно это и стало своеобразным знаком. Ран натянул перчатку и осторожно поднял кружку, протянул ее замерзшему товарищу. Эльф заинтересованно поглядел на подачку, да и приложился к ней губами, тут же, ошпарившись, отпрянул назад, тяжело вдыхая морозный воздух. Риндо покачал головой. Ран, вопреки ожиданиям брата не съязвивший, только поставил кружку в снег. — Глупый, остыть же должна… Итак, о каком пророчестве речь? Альв прикрыл рот ладонью. Губы горели. — У нас, в Тир на Лиа, жрецом может стать каждый гражданин, подходящий под определенные параметры. Но верховных жрецов, по одному древнему пророчеству, полученному первым императором нашего полиса, когда тот только-только был возведен, должно быть всегда двое — мужчина и женщина, находящиеся в близком родстве и имеющие минимальную разницу в возрасте. Они должны обладать большим магическим потенциалом, и их силы проявляются довольно рано. Моя магия дала о себе знать, когда я был совсем малышом — играл в кубики и так запустил их в лицо старшему брату, что оставил ему шрам. Когда мать понесла в третий раз, вся семья насторожилась. Когда родилась девчонка, никто уже ничему не удивлялся. Когда к ней стали приходить видения, все встало на свои места. Один жрец — Ведун, он говорит с Хаосом, слушает Его и затем толкует то, что ему было показано. Этот жрец со временем становится верховным понтификом, приближенным императора, и его задача в том, чтобы видеть будущее и уберегать правителя от ошибок, предсказывать напасти всякие. Второй жрец смотрит в самую пучину Хаоса, и может брать Его под свой контроль. Он особенно остро чувствует Хаос и использует Его силу, и его жизнь навсегда связана с храмом, где он проводит служения и ритуалы. Хайтани — Риндо и, что поразительно, Ран — слушали с интересом. Редко можно услышать что-то конструктивное об эльфьей цивилизации без ругательств и явной отсебятины, не имеющей с реальностью ничего общего. — Верховные жрецы — это те, кто сохраняет мир и порядок. Но именно они и несут собой погибель для государства, поэтому к их подбору относятся тщательно. По пророчеству, один из жрецов, обезумевший от жажды власти и любви, пойдет против законов Хаоса и станет причиной падения Тир на Лиа. — Санзу натянул перчатки и взял кружку, подсунув под кожух, прижал к груди. В продолжение всего рассказа он не отводил взгляда от пляшущих языков пламени, отражающихся в глазах пылающей зеленью. — Моя сестра провидица, а я на «ты» с самим Хаосом. Так все и есть. Шрамы на моем лице — это часть одного важного ритуала. Альв закончил. Никто отчего-то не хотел нарушать воцарившееся молчание — треска огня и далекого карканья вороны хватало. — Если ты жрец, — через какое-то время заговорил Ран, задумчиво коснувшись губ сгибом пальца, — то, получается, тебе и алкоголь, и сквернословить, и женщин нельзя? — Моя должность подразумевает воздержание от мирских увеселений. Считается, так контроль над способностями лучше. — В таком случае тебе очень повезло, — Хайтани усмехнулся, — что ни твоей церкви, ни твоего государства, ни твоего прошлого больше нет. — Отнюдь. — Санзу впервые за долгое время поглядел на спутника. — Без прошлого не может быть будущего. У каждого из нас есть история и объяснения, почему мы стали именно такими. Люди, которые были нам дороги, вещи, что мы храним до сих пор, наши воспоминания — разве это не то, что делает нас именно нами? Моего полиса больше нет. Все то, что я любил, сожрал целый век времени и не оставил мне ничего. Память — единственное, что мне осталось, и если я оставлю еще и это, то потеряю себя. Риндо устало привалился спиной к стволу. Посмотрел вверх — серое небо, изрезанное черными ветвями голых деревьев. Ран неожиданно улыбнулся. — Прошлое — это ненужный балласт, который мешает двигаться дальше. Не отбросив прошлое, настоящего не достигнешь. — эльф отпил кипятка, но на его лице не отразилось никакого довольствия. Вместо этого он как-то напряженно посмотрел на товарища. Ран поднялся на ноги, неспешно потянулся и расстегнул плащ. Санзу в непонятках нахмурился, плотнее сжал пальцами горячую кружку. Старший Хайтани запустил руку под воротник рубахи и вытащил тонкую цепочку, на которой болталась подвеска в форме круга. Это было кольцо. Риндо закатил глаза — братец столько раз проигрывал и продавал эту вещицу, после чего все равно возвращал себе: отыгрывал, выкупал, отбивал. Много раз, слишком много. Ран стянул с шеи цепочку и протянул альву колечко, однако не успел тот перехватить его, как Хайтани одним движением швырнул его в костер, после чего шире улыбнулся и на манер фокусника развел руки. — Прошлое умеет куда-то деваться. Думай о настоящем и будущем, как я. Вот сейчас пойду посмотреть, скоро ли перелесок заканчивается и виднеется ли вдали какое-нибудь селение. Санзу равнодушно пожал плечами и залпом допил воду. Ран, даже не застегнувшись, побрел в сторону, в которую и лежал их путь. Риндо воздержался от комментариев, с плохо контролируемым интересом дожидаясь, пока брат отойдет подальше. — И что же? — не сдержался он. — Сбылось пророчество? — Сбылось. Все ведь пророчества сбываются, а если нет, то стоит ли вообще их так называть? — ответил эльф. И сам удивился, что произнес это ровным голосом. Однако именно поэтому Хайтани понял, что лучше заговорить об этом позже. Желательно, никогда. ___ Снега, зима и колючий холод — это удел Санзу нынешнего. Ранее же над ним светило лишь ласковое солнце, чередующееся с красавицей-луной. Раньше-раньше, еще во времена, когда белые колоннады величественного Дворца Пробуждения были целы, а его самого звали по имени. В отличие от Санзу, Харучие не знал, как дорого может стоить хлеб и как трудно найти ночлег, что такое цепи и с каким звуком ломаются его же кости. Тот Харучие жил под стеклянным куполом и видел в отражении лишь то, что сам и изображал. Тот Харучие был глупцом, который знает наизусть богослужебные книги, но при этом предвзят до невозможности. Тот Харучие был самонадеян и горделив, чтил лишь свои собственные законы и никогда не шел на поводу у вышестоящих. Тот Харучие бросил вызов Хаосу, поставив на кон Тир на Лию. И проиграл. Но разве же всегда было так? Все же с чего-то начинается — Вселенная нашла свой зачин в большом взрыве, и Тир на Лиа тоже взросла из одного камня, и Харучие когда-то тоже был ребенком. В то время Харучие не зазубривал постулаты и читал книги лишь по наказу учителей. Тот Харучие был доволен своей жизнью и своей ролью. Ему казалось, что храм Chai и Запретные сады — это его маленькое королевство, где он и властитель, и единственный подданный. А вообще… Все казалось иным: трава зеленее, небо выше, жизнь слаще… Ее хотелось не просто проживать — впитать в себя и вплавить в душу, запечатлеть каждый запутавшийся в волосах лепесток и каждый прищур из-за солнца, каждый шаг в холодный ручей и ощущение нагретого песка под ладонью. Это потом все кажется: мелочь. Многие вещи воспринимаются как должное, представляются малозначимыми, пока они просто есть. А потом они исчезают. И мы уже не понимает, как обходиться без них дальше. Тот — повзрослевший — Харучие легко отказался от Тир на Лии. И только потом понял, что этот город был единственным на всем Континенте, в котором ему есть место. Но когда-то же… Когда-то же и шрамов на лице не было. Когда-то Акаши до одури любил родной город: его узкие улочки, мостики, ступеньки, плакучие ивы и царственные ольхи, поля альстемерий и отражение звездного неба на глади реки Вздох. Когда-то же все эти домики, жители, цветы, поющие в садах птички так много значили для молодого жреца, что эта любовь не умещалась в одном только сердце, парадоксальной тоской пропитывала все естество. Харучие тянул руки к солнцу, но не мог его обнять, смотрел по сторонам, и все было для него прекрасным. Не тот момент он еще не знал выражения о розовых очках, и все окружающее представлялось ему правильным и естественным, и мир казался ему чудесным. Блажен тот, кто живет, не задумываясь… Но когда ему было думать?! Харучие был безнадежно влюблен в жизнь, и не только в свою. Был в Тир на Лие один эльф, за существование которого он прощал своему миру все его существенные недостатки. Любой из миров прекрасен, если его можно разделить с Манджиро. Приблизительно полночь — примерно так высчитал Харучие, не до конца понимая, зачем продолжает по привычке следить за временем, если сегодня можно наслаждаться созерцанием звезд и поцелуями до самого рассвета. Итак, полночь и два эльфа — юные по меркам бессмертных, юные по меркам людей. Харучие уверенно двигался вперед, точно его, как мотылька, привлекали залитые светом дорожки. Лунный свет всегда был лучшим другом для влюбленных. — Хару-у-у, — протянул Майки, которого Акаши нещадно волок следом, крепко держа за руку, да с таким напором, что тот едва за ним поспевал, — куда же мы идем? Хороший вопрос. Харучие хоть и двигался твердо, да вот только путь выдумывал на ходу, судорожно соображая, где бы им лучше всего остановиться для их полночного свидания. Мысли бы должны блуждать по воображаемой карте, по закоулкам памяти: где в императорском саду достаточно укромное место? Но они наоборот сбивались в кучу, сжимались до одного-единственного устаканившегося в голове факта: он держит Майки за руку, и ему казалось, что если тот ее не отпустит, то он точно сможет завоевать свободной рукой весь мир. Харучие не понимал своей реакции. Они держались за руки уже столько раз, но отчего-то при каждом новом касании он раз за разом чувствует, как за спиной вырастают крылья. Это и есть влюбленность? Когда даже через столько прикосновений воспоминания о том самом первом разе живы и нетронуты. — Может, остановимся здесь? — сзади послышался усталый вздох, и только в этот момент до эльфа дошло, что он буквально тащит за собой Манджиро все это время. Это заставило его замереть на полушаге: тому хоть никогда и не стать императором, но вот так обращаться с отпрыском правящей семьи уж точно нельзя — грубо. Нет, не по этой причине… С Майки так нельзя. Манджиро, будто заведенный, шагнул по инерции дальше, едва не врезался в его спину. Акаши обернулся. Но его руку так и не отпустил, только погладил большим пальцем костяшки — необходимость пропала, но желание чувствовать тепло чужой ладони осталось. Сано поджал губы, поглядел ему в лицо, заинтересованно, пытливо. Он ведь тот еще непоседа, падок до разных интересных вещей. И Акаши знает об этом лучше всех остальных. — А что здесь? — Здесь звезды, — улыбнулся Харучие. Они остановились на открытом месте, где широкие кроны ольх сами собой раздвигались, показывая темно-синюю красоту ночи. Манджиро посмотрел наверх, и Акаши был готов поклясться, что в его глазах белые крапинки звезд смотрятся намного красивее, чем на небе. Там им и место. Иногда Харучие казалось, что в этом эльфе спрятан ключ к разгадке всех тайн мироздания, иначе как объяснить этот благоговейный трепет нежности в груди? Он тоже глянул ввысь и едва сдержал разочарованный вздох: вся магия куда-то делась, и небосвод обычный совсем, и ночь не отличается от тысячи других. Вот как один эльф может менять восприятие целой жизни. — Хару, а что такое звезды? Другие миры? Они опустились на траву. Майки оперся на руки, чуть откинувшись назад, и запрокинул голову. Харучие с грустью посмотрел на освободившуюся ладонь, ощущая странное опустошение. Странное в том, что поразительно уместное — ночь, пустой сад, где лишь они вдвоем, и безграничный Хаос, витающий в воздухе. Он ощущал Его холодок на коже, слышал Его неразборчивый шепот, при каждом вдохе чувствовал Его вкус, который, как ни старался, все не мог описать. Заглянул в разверзнувшуюся бездну неба, безмолвно спрашивая у нее ответ. Ему хотелось заинтересовать и впечатлить Манджиро, поэтому он на ходу сочинил красивую, как ему показалось, легенду. — Звезды — это слезы Хаоса, — сглотнув, начал Акаши после нескольких минут размышлений. — Он ведь один совсем: сплошной Хаос, и нет никого больше: сам себе бог, сам себе слуга, сам себе узник, сам же свой тюремщик. Так скучно! Одиноко! Все, что Ему остается, — созидать и уничтожать без конца, ища упоение в своих творениях. Он строит новые миры, наблюдает за своим творением и затем разрушает их. И плачет горючими слезами, ведь сам отбирает у себя то немногое, что разбавляло Его существование, состоящее из сплошной черноты и пустоты. Да, истину тебе говорю! Это нас-то двое, а Он всегда один, так и есть… И потому небо усеяно его слезами. Это Его боль и сожаления. Так и повелось: Он губит целые цивилизации, и для Него это лишь игра, и Он рыдает, но мы любуемся прекрасными созвездиями. — эльф ненадолго замолчал, сжал пальцами край штанины. — Интересно, когда придет наш черед в этом бесконечном цикле смертей и рождений? Харучие замолчал, и только удивленный вздох Манджиро лишь на мгновение перекрыл стрекотание сверчков. Но эльф этого не услышал. Теперь был только он и бездонная дыра над ним: черный цвет манит, кружит в водовороте мыслей, заставляет задаваться теми вопросами, о которых молодой влюбленный альв думать совсем не должен. Вопросы жизни и смерти пугали, все, что касается Хаоса, вгоняло в непередаваемый ужас, какой бывает только перед высшими силами. Чехарда мыслей неуместно надолго завладела им. Манджиро давно не смотрел на небо. Теперь только на возлюбленного, погруженного в свои думы, и не обращающего на него внимания. Вскоре ему надоело такое положение дел. — Хару, я не могу знать, сколько у нашего мира осталось времени, когда Хаос с ним наиграется и заменит очередной тысячей новых звезд… — Акаши весь встрепенулся, когда Майки ловко обхватил его щеки ладонями и развернул его лицо к себе, заставив взглянуть прямо в глаза. Харучие даже на секунду ощутил, что у него самого внутри что-то создается и затем расщепляется. — Ну что ты так смотришь? Будто призрака снова увидел! Я разве делаю что-то пугающее? Всего-то глажу тебя… — его большие пальцы очертили скулы, поочередно прошлись по кончику носа, затем по вискам и переместились на уши, бережно прошлись про неровностям ушной раковины, по заостренному хрящику. Интимность момента зашкаливала. Акаши почудилось, что он перестал слышать собственный пульс, и только блаженно прикрыл глаза, полностью отдаваясь ему. Майки сильнее наклонил его к себе, сам приблизился, шепнул в самые губы: — Сегодня все звезды твои, Харучие. А ты весь мой. И все возвышенные мысли о вечном мигом растворились, и остался только последний вопрос: что это? Смех сквозь поцелуи или поцелуи сквозь смех? Харучие самозабвенно зарывался пальцами в белокурые волосы своего принцепса и жадно прижимался к его губам, думая лишь о том, как же ему мало, мало, мало… Касаний мало, объятий, стонов, минут, близости! Сколько бы он ни имел, всего слишком мало. Если бы так всегда — не в ночи, точно воры, а так, под солнцем, как позволено всем… Харучие обнимал его плечи, запуская руки под одежду, гладил по лопаткам, позвоночнику, целовал его губы, подбородок, шею, и лучшей наградой ему были шумные вздохи Манджиро и тихий-тихий шепот, просящий ни в коем случае не останавливаться. Юные эльфы так и остались незамеченными ни для кого. И только звезды — миллион непрошенных зрителей — бесстыдно подглядывали за их таинством. На то они и мера всех вещей. В этом был убежден Харучие. В этом убежден и Санзу. ___ Когда Ран вернулся, Санзу уже не было. Впрочем, так же, как и еще недавно заходящего солнца, которое уже уступило место звездам. Перелесок оказался больше, чем казалось изначально, поэтому прогулка затянулась, но зато увенчалась успехом — там, где деревья становились все реже, там, где было больше человеческих следов, начинался пустырь, весь белый-белый от снега, точно недорисованный на картинке. Там вдали чернели хатки, и столбы серого печного дыма связывали их с небом. Хайтани прикинул: даже если дальше двигаться пешком, дойдут быстро, стоит только без приключений выбраться на открытую местность. Он, ободренный результатом разведки, развернулся и пришел к месту привала по своим же следам. Костер разгорелся куда сильнее — в него явно подбросили дровишек. Желто-оранжевый свет прыгал по стволам, прорисовывая за ними черные полосы теней. Риндо, скучающе подперев подбородок ладонью, обустроился на поваленном дереве, покручивая в воздухе мелкими шариками снега. Брат лишь бросил на него быстрый взгляд, кивнул, да и вернулся к своему увлекательному занятию. Ран несколько секунд внимательно наблюдал, как белые комки выписывают в воздухе небольшой кривоватый круг, повинуясь незамысловатым движениям пальца Риндо, изображающим ту же фигуру. Небо успело потемнеть — на горизонте, скрытом стволами спящих деревьев еще горела узкая полоса золотого света. Но звезды тоже не дремали — уже покушались на то, чтобы затмить солнце. Теперь их черед. — Он ушел вон туда, — предугадав вопрос старшего брата, пошел на опережение Риндо, указав пальцем в ту сторону, где раньше сидел Санзу. — Он сказал, что должен послушать на звезды. Послушать? Ран вообще не удивился: Санзу — тот еще чудик, и они с братом это поняли с самого начала. Найти эльфа оказалось проще простого — наследил он на снегу. Ран отошел от места привала совсем не далеко и тут же заметил его сгорбленную фигуру, слишком низкую и непривычно тонкую среди многолетних стволов, уходящих в самое небо. — Небо сегодня трагически красиво, — вполголоса пробормотал альв, когда Хайтани оказался совсем рядом. Он и не пытался скрыть свое присутствие — бесполезно совсем с хрустом-то под ногами. Разве что с помощью магии… Но это точно не по части Рана. Впрочем, он бы уверен, что, попытайся он идти по его протоптанным следам, тихо-тихо, крадясь, все равно бы был замечен. Санзу ведь дерганный совсем, на каждый шелест реагирует, никого близко не подпускает. И Ран его прекрасно понимал в этом плане: сам доверял лишь только одному человеку на всем белом свете. — Кладбище звезд. — Почему ты так считаешь? Хайтани застал своего новоиспеченного товарища за довольно любопытным занятием. Санзу, наклонившись, чертил обломком ветки на снегу линии, складывающиеся в изначально непонятный Рану рисунок. Эльф не торопился с ответом, не отрывался от своего занятия. Ран решил не мешать, только привалился плечом к стволу. А на снегу тем временем вырисовалась карта звездного неба. — Звезды давно мертвы, — закончив и внимательно осмотрев свое творение, поведал альв, указывая палкой наверх. — Живые звезды не светятся, поэтому мы не можем их видеть, иначе все ночное небо было бы сплошь золотым. Но когда какая-то звезда погибает, это происходит со взрывом — так далеко от нашей планеты, что свет от него достигает нас лишь годы и века спустя. Все, что ты видишь наверху, уничтожено задолго до твоего рождения, а этот блеск — лишь побочный эффект этого прекрасного разрушения. Люди смотрят и думают: красота! Блаженно незнание. Счастлив тот, кто, любуясь ночным небосводом, считает это волшебством. — Звезды — это разве не иные миры? Санзу обдумывал ответ недолго. — Ни больше и ни меньше они самые. Хаос каждую минуту уничтожает их и тут же создает новые: из мироздания стираются целые цивилизация и миллионы судеб. Так и рождаются созвездия, чтобы чествовать другие жизни. Ран молча задрал голову. Казалось, молчание никто не должен был нарушать. Звезды светили ярко, точно пытались опровергнуть все сказанное эльфом, прокричать: «Мы здесь! Мы живые, раскаленные, красивые!» Но их крик тонул в тишине дремлющего леса, впитывался лунным светом в снега. Санзу отшвырнул ветку в сторону. — Не трогай больше мои уши, — через какое-то время вновь заговорил он, и в его голосе снова появилось недавнее раздражение. — Для эльфа это так же интимно, как и для человека подержаться за руки — нужна сильная эмоциональная близость, нужна настоящая любовь. И у людей, и у моего народа ушные раковины так же индивидуальны, как и отпечатки пальцев. Трогая уши возлюбленного, эльф как бы говорит: «Я принимаю тебя таким, какой ты есть. Я люблю тебя со всем твоими особенностями». Ты не смеешь так делать, и даже не потому, что человек никогда не примет эльфа. Ты не смеешь так делать, потому что я жажду чувствовать на себе совсем другие ладони. Твои мне отвратительны. Ран закатил глаза и цокнул, скрестив на груди руки. Таких намерений трогать Санзу у него не было. — И где же те ладони? Отчего же они не спасли твою задницу, и это пришлось делать нам? — Там же, где и те, которые носили твое колечко, — эльф нашелся с ответом быстро, точно подготовил его заранее. Хайтани понял, что за этими словами последует, сразу же, поэтому интриги никакой не возникло, когда Санзу подошел к нему поближе и полез в карман кожуха. Рану захотелось развернуться и уйти, пресечь на корню очередное чтение морали. Спасибо, от брата наслушался. Но вместо этого он только с вызовом посмотрел эльфу в лицо, вздернув уголок губ. Золотое кольцо блеснуло на свету, но тут же пропало из виду — альв наклонил раскрытую ладонь, и оно, соскользнув, упало в снег. Никто не проводил его даже взглядом. Ран хотел посмотреть на его ладонь, но на нее падала тень, поэтому он не смог понять, додумался ли тот взять палку и не лезть в костер голыми руками. — Береги его, пока можешь. Однажды наступит момент, когда у тебя, кроме этой финтифлюшки, ничего не останется, как у меня. А пока есть хоть что-то еще, впитывай это в себя по максимуму, чтобы однажды не остаться пустым, вплавляй в память, раз уж у тебя есть такой шанс, и береги. Звезды — свидетели. — А они уже тут причем? — Хайтани побарабанил пальцами по предплечью. — Или у тебя такой бзик, что без них никуда? — Ты не знаешь? Звезды — это мера всех вещей, — запросто ответил альв и пожал плечами, будто сам не согласен с этим фактом. Ран был готов поспорить, но что-то мешало, будто язык прилип к нёбо. Здесь, под куполом звездной тишины, отчего-то совсем не хотелось устраивать очередную перепалку. Сам момент располагал к сохранению равновесия между союзниками, которые все еще не верили, что стали таковыми друг для друга. Санзу с подозрением косился на него, словно уже заготавливал фразы для контратаки, но Ран — неважно, для чего: назло, для спасения собственных нервов, для попытки не вздорить из-за лишней мелочи — молчал и нахальненько улыбался, всем свои видом показывая: ему есть, что сказать, но он выше этого. Эльф, видимо, тоже не горел желанием вступать в очередную перепалку, так что он поежился, будто только сейчас вспомнив, что ему холодно, да и побрел обратно к костру. Хайтани дождался, пока тот отойдет на достаточное расстояние, и нехотя поднял свое кольцо.