***
Путь от Ланъя до Цзиньлина неблизкий: в повозке с сопровождением он занял бы добрую четверть луны, но молодой Хозяин Архива и его ученик прибыли к воротам столицы уже на исходе третьего дня. Спешившись у входа на территорию дворца и оставив мечи притороченными к седлам, они прошли внутрь. — Ваше высо… — поспешил согнуться в поклоне молодой евнух, но Тиншэн быстро шикнул на него и, помотав головой, кивнул на учителя. — Молодой хозяин Архива и его ученик прибыли! — тут же исправившись, громогласно оповестил евнух. Дождавшись разрешения, в тронный зал стремительной летящей походкой проследовал Линь Чэнь, и бело-голубой пао волнами развевался у него за спиной, Тиншэн — на шаг позади с лекарским коробом в руках. Подойдя на определенное ритуалом расстояние, они легко опустились на колени и синхронно поклонились: — Подданный приветствует Ваше величество, — два голоса слились в один, долгим эхом отдаваясь в тишине огромного зала. Цзинъянь, царственно восседая на драконовом троне, с трудом подавил довольную ухмылку: они, определенно, поладили — и небрежно махнул рукой. — Вставайте, вставайте. — Благодарю, Ваше величество, — гости поднялись — и вновь одновременно. По правилам следовало бы сначала обратиться к сыну, пусть и приемному, и только потом — к простолюдину лекарю. Однако Тиншэн своим поведением с порога весьма недвусмысленно дал понять, что он здесь исключительно как ученик молодого хозяина Архива и не более того — и император не мог не уважить его решение. — Мастер Линь, благодарю Вас, что так скоро откликнулись на просьбу моего друга, — он чуть склонил голову набок, темные глаза лукаво сверкнули. Линь Чэнь тонко улыбнулся и беззаботно щелкнул любимым веером, выудив его из расшитого рукава. — Ну что Вы, Ваше величество. Друг моего друга — мой друг. Как я мог отказать? Тиншэн сделал вид, что поправляет выпавшую из свободной прически прядь, и незаметно прикрыл рот рукой, пряча неуместный смех: ох уж эти придворные игры и многозначительные фразы. Он тайком огляделся: судя по каменным лицам евнухов, подлинный смысл этого краткого обмена репликами постиг только он. Тем лучше: больше домыслов — меньше правды. — Тиншэн, — голос отца вырвал его из веселых размышлений. Он поднял голову — и наткнулся на радостный взгляд и чуть подрагивающие уголки губ, — а ты изменился. Окреп, возмужал. Юноша легко поклонился: — Благодарю батюшку на добром слове. Эти три года выдались весьма насыщенными. Цзинъянь насмешливо вздернул бровь: — Полагаю, за это стоит сказать спасибо мастеру Линю, — и во взгляде, который он при этих словах бросил на лекаря, светилась благодарность. Выдержав положенную паузу, Линь Чэнь кашлянул, привлекая внимание. — Ваше величество, полагаю, Вы хотели бы, чтобы я как можно скорее взглянул на больного? — и в негромком вкрадчивом голосе таился недвусмысленный намек. Император усмехнулся. Да уж, наглости этому выходцу из Цзянху было не занимать — но ругаться категорически не хотелось. За годы правления его упрямая натура так и не смирилась с неизменным подобострастием придворных и их попытками — которые сопровождали при дворе даже самых честных и преданных — при малейшем проявлении недовольства в страхе упасть на колени и бить челом. Привыкла — да, но не смирилась. И эта беспардонная дерзость гениального лекаря — скорее веселая, чем раздражающая — стала для Цзиньяня свежим глотком посреди затхлого и прогорклого воздуха тронного зала. — И правда, поговорить мы еще успеем, — он поднялся с трона и, махнув рукой, вышел в боковую дверь. За ним на почтительном отдалении молчаливой тенью проследовал верный Гао Чжань. Долгое мгновение спустя зал опустел. — Наследник захворал с пол-луны назад, — начал рассказ император, пока они бесконечными переходами и лестницами шли в Восточный дворец. — Пару дней он жаловался на слабость, а на третий потерял сознание посреди стрельбища. С тех пор он практически постоянно в постели, жар сменяется холодом, периодически проваливается в сон, но чаще — мечется в бреду, пьет с трудом, есть почти не может: горло опухло. Придворный лекарь определить источник болезни затрудняется. Говорит: за всю свою жизнь впервые с таким сталкивается. Все это время они поддерживали состояние наследника, но… — голос еле заметно дрогнул. — Сразу видно, что Вы — сын лекарки, — с одобрительной полуулыбкой ответил Линь Чэнь, все так же обмахиваясь веером. — Ни слова не по делу. Цзинъянь сокрушенно покачал головой. — К сожалению, матушка в последнее время совсем стала слаба глазами, иначе обязательно сама занялась бы лечением внука. Вся надежда на Вас, мастер Линь, — он вдруг остановился и, резко развернувшись, пристально посмотрел в ни капли не изменившееся лицо молодого хозяина Архива. Линь Чэнь прямо и уверенно встретил горящий отчаянной решимостью взгляд — не императора, но отца: — Сделаю все, что в моих силах, Ваше величество, — и мимолетно поклонился. Цзинъянь вздохнул с облегчением. Стоило им оказаться в покоях принца, как лекарь стремительно прошествовал к постели больного, более не считаясь ни с какими церемониями. Тиншэн бросил виноватый взгляд на отца — на что тот лишь благодушно отмахнулся: мол, не бери в голову, — и поспешил за учителем. — Где императрица? — вполголоса спросил Цзинъянь у главной служанки. Та поклонилась и почтительно ответила: — Ваше величество, государыня почти весь день провела подле его высочества и недавно отправилась отдыхать. Император коротко кивнул. Хорошо, что сама ушла, — в ее положении ей нужно себя беречь. — Шэн-эр, — не глядя позвал Линь Чэнь, напряженно слушая пульс наследника, — подай мне иглы и склянку для крови. — Да, учитель, — тут же откликнулся юноша и немедленно протянул ему все необходимое. Цзинъянь стоял чуть в стороне, по-военному прямо, высоко подняв голову, и с замиранием сердца наблюдал за их четкими слаженными действиями — а в груди раненой птицей билась отчаянная надежда. Он верил мастеру Линю как никому другому, ибо знал: тот и мертвого поднимет, если захочет, — умений хватит. Но уж если не сможет он — не сможет никто. На сердце заныло, как шрам от старой раны, и перед глазами со всей ясностью встал не поблекший с годами образ. Вот когда гениальность знаменитого лекаря проявила себя ярче всего — и тем острее было его бессилие в конце. Тиншэн тогда не соврал: император и вправду не питал ненависти к молодому хозяину Архива — хотел бы, но не мог. Потому что, зная непримиримый характер сяо Шу, понимал — как никто другой. Он встряхнул головой, возвращаясь в реальность, и обратил внимание на уже заканчивающего осмотр и процедуры Линь Чэня, приблизился, расправив широкие рукава и заведя руки за спину. — Что скажете, мастер Линь? Тот промолчал — лишь бросил короткий взгляд на слуг — и Цзинъянь, уловив намек, кивком головы отпустил всех. Когда в комнате, кроме них, остался только Тиншэн, он повторил вопрос — уже более напряженно, с подозрением, загодя приготовившись к тому, что новости ему не понравятся совершенно. Лекарь ответил не сразу — легонько взболтал пузырек с кровью и поднял на уровень глаз, прищурившись, вгляделся сквозь прозрачные стенки, выискивая ему одному известные признаки. — Вот что я Вам скажу, Ваше величество… — протянул задумчиво. — Гоните слуг наследника взашей, ибо кто-то из них очень настойчиво его ненавидит. Или Вас. Император резко подался вперед, золотые драконы на расшитом ханьфу опасно сверкнули в неровном свете свечей. — Кто?! — громыхнул грозно, так что даже Тиншэн отпрянул, испуганно вжав голову в плечи: давно он отца в такой ярости не видел. Впрочем, на Линь Чэня эта демонстрация силы не произвела ни малейшего впечатления: там, где придворные уже давно пали бы ниц с воплями: «Ваше величество, не гневайтесь!» — он и ухом не повел — только палец к губам приложил и глянул укоризненно, призывая быть потише. — Понятия не имею, — ответил легко, как будто речь шла не о жизни наследного принца, а о планах на вечер. — Расследования не по моей части. Удивительно, но такая показательная расслабленность не разозлила Цзинъяня еще больше, а, напротив, помогла взять себя в руки: прикрыв веки, он глубоко вздохнул и уже спокойнее посмотрел на лекаря: — Я понял Вас, мастер Линь. Я обязательно все выясню. Но что Вы можете сказать о недуге? — он бросил взволнованный взгляд на бессознательного сына. — Яд. Очень медленный, — Линь Чэнь говорил сухо и отрывисто, не размениваясь на подробности — да и ни к чему они сейчас императору. — Явно самодельный, но составлен талантливо, — он бережно спрятал склянку в рукав и взамен извлек свой верный веер, изящно раскрыл его с грацией опытной певички. — Мне понадобится время, чтобы разложить его на составляющие и подобрать противоядие. — Вам что-то нужно для этого? Тот покачал головой. — Только руки и мозги, — и, хмыкнув, добавил: — А также комната и множество ингредиентов. Цзинъянь невесело усмехнулся. — Покои должны были уже подготовить. Все, что понадобится, просите у слуг: я отдам соответствующий приказ. Лекарь благодарно склонил голову. — В таком случае я оставлю Тиншэна с наследником: он сможет, если что, принять срочные меры, — и, обернувшись к ученику, грозно ткнул в него веером. — А ты следи за его пульсом. Если принц очнется или у него начнется приступ, тут же зови меня. Защелкнув крышку короба, юноша выпрямился и коротко поклонился, прикрыв кулак раскрытой ладонью. — Да, учитель. Линь Чэнь довольно кивнул и отвесил императору мимолетный поклон. — В таком случае позвольте мне удалиться, — и, не дожидаясь разрешения, быстро направился к выходу — но, поравнявшись с государем, вдруг помедлил и на мгновение абсолютно фамильярно стиснул его плечо. — Наследник будет жить, — бросил сухо, и только поджатые губы и горящий взгляд выдавали в нем злость и азарт, бушевавшие внутри. Сказал — и тут же стремительно умчался — только бело-голубые журавли мелькнули на мгновение у тяжелых дверей. Очнувшись от удивления, Цзинъянь шумно выдохнул… И неожиданно рассмеялся — тихо, чтоб не разбудить сына, но искренне и открыто. Тиншэн с опаской взглянул на отца: уж не помутился ли у него часом рассудок от горя — и поспешно взялся поправлять брату одеяло, лишь бы занять чем-то руки. Отсмеявшись, император приблизился, сел осторожно на край постели. — Ну что за человек, — он с улыбкой покачал головой. — Он как стихийное бедствие: злиться совершенно бесполезно — можно только бежать и прятаться или отважно войти в глаз бури. Как ты с ним ладишь? — и с любопытством посмотрел на старшего сына. Юноша весело хохотнул и прямо встретил взгляд государя. — Сам не знаю, отец, — просто отозвался он, в темных глазах заиграли знакомые лукавые огоньки. — Но мне с ним легко. И его просто невозможно не уважать и не слушаться. Цзинъянь долго всматривался в до последней черточки знакомое мальчишеское лицо, так не похожее на лицо его горячо любимого брата, — и, не найдя ни тени сомнений, тепло взлохматил распущенные волосы, лишь небрежно собранные на затылке на манер Цзянху. — Я рад, что ты нашел свое место. Тиншэн довольно сожмурился от этой редкой ласки и радостно улыбнулся в ответ.***
Почти пятеро суток понадобилось Линь Чэню, чтобы разложить яд на компоненты и подобрать к нему противоядие. Все это время он практически не спал — заперся в покоях и перебирал, толок, перемешивал и беспрестанно гонял слуг за очередными травами и плошками. Из-за закрытых дверей в любое время дня и ночи периодически доносилась отборная ругань — так что вскоре евнухи уже по интонациям научились определять, насколько близок к успеху именитый мастер из Цзянху. Тиншэн и придворный лекарь по очереди дежурили у постели больного и как могли поддерживали его состояние, стараясь не беспокоить лишний раз молодого хозяина Архива и только изредка вызывая его на особо сильные приступы. Для императора же эти дни прошли в непрестанном напряжении: помимо расследования, он усердно выполнял свою работу, вникал в отчеты, общался с сановниками, но мыслями нет-нет да возвращался к хворающему младшему сыну и истощенному и сбивающемуся с ног старшему, курсирующему между братом, учителем и — если повезет — кроватью на стражу-другую. Яд оказался на редкость сложным по составу, и его выведение пришлось разделить на несколько этапов. После первого приема противоядия, когда жар спал, и наследник погрузился в целебный сон, Цзинъянь и Тиншэн совместными усилиями все же отправили Линь Чэня спать (не помогла даже угроза заверенного печатью императорского указа), клятвенно пообещав не спускать с больного глаз и немедленно сообщить при малейшем изменении состояния. И все же ему удалось урвать не более трех страж, прежде чем его разбудил настойчивый стук в дверь и отчаянное: — Мастер Линь! Мастер Линь! У наследника приступ! Он проснулся мгновенно: сказалась бойцовская выучка и жизнь в Цзянху — и, быстро всунув ноги в сапоги и подхватив со столика пао, вихрем промчался мимо еле успевшего шарахнуться в сторону евнуха. Гнетущую тишину в покоях принца можно было резать мечом: испуганные слуги лежали ниц, упав, видимо, прямо там, где их застал грозный окрик императора, — сам государь, прямой как палка и бледный как полотно, напряженно застыл, убрав руки за спину, в полумраке за рядами подсвечников. А Тиншэн склонился у постели больного: одна рука на точке пульса, другая, слегка подрагивая, покоится на груди, глаза прикрыты, губы безмолвно шепчут слова молитвы. Мигом оценив обстановку, Линь Чэнь тенью метнулся к пологу. — Все вон, — процедил сквозь зубы на ходу — и слуг как ветром сдуло даже без дозволения императора: молодой хозяин Архива в гневе был едва ли не страшнее государя. Подлетев к ученику, он жестко, до синяков, схватил его за плечо и рывком оттащил от постели. — Что ж ты творишь, дурак! — бросил в сердцах. Мозолистые пальцы грубо схватили Тиншэна за подбородок, повернули к свету, другая рука знакомо легла на запястье. Юноша в испуге уставился на учителя: никогда он его таким не видел — как вдруг обеспокоенность в темных глазах сменилась злостью, он отпустил ученика и, не говоря больше ни слова, вернулся к больному. Тиншэн не сразу отошел от потрясения — но, наконец придя в себя, все же решился окликнуть непривычно собранного лекаря: — Учитель… — прозвучало хрипло и как-то жалобно — но тот к нему даже не обернулся. — Молчи, Тиншэн. Лучше молчи, — и такая тихая ярость сквозила в непривычно ледяном голосе, что юноша счел за благо поскорее заткнуться. Умелые руки действовали сами собой: растирали, нажимали, массировали, помогая потоку ци течь свободно, заполнить все каналы, проверяя, чтобы нигде не было разрывов и пустот, — в то время как мысли крутились вокруг одного чересчур самоуверенного ученика, которого ждали очень большие проблемы. Слава богам, никто не пострадал — а могли бы оба, причем с весьма большой вероятностью. — Иглы, — бросил он коротко — и Тиншэн подорвался, невзирая на резко нахлынувшую слабость, ринулся к коробу даже прежде, чем осознал, что от него хотят. Цзинъянь отступил глубже в тень. Он им сейчас ничем не поможет, а вот помешает — вполне. В голове роился десяток вопросов, хотелось просто рыкнуть зычным голосом, как он привык, и потребовать немедленного отчета — но нельзя. Не время. Сейчас поле боя лекарей, и он не имел никакого права вмешиваться. Все выяснения потом. Когда Линь Чэнь спустя бесконечно долгое время все же закончил с лекарскими процедурами и отвернулся от постели больного, Цзинъяню самому захотелось отшатнуться — больно властно и грозно он выглядел: волосы со сна растрепались, неровный свет свечей дробился на серьге, бликами и отблесками падал на сумрачное лицо и светлую, как у призрака, одежду, а в выразительных глазах бушевала ярость напополам с облегчением. Этакое гневное божество — только треска молний не хватает или клубящейся тьмы за спиной. — Мастер Линь, — поборов секундную нерешительность, он вышел на свет, — что все-таки произошло? Лекарь тяжело вздохнул и с силой провел рукой по лицу: усталость давала о себе знать — отошел подальше, чтобы не разбудить больного. — Ничего хорошего, но ничего фатального, — ответил уклончиво — и безжалостно продолжил: — Но опоздай я хоть на одну десятую стражи, и у нас на руках было бы два свежих трупа. Государь вздрогнул. — Почему… — начал было и тут же, сообразив, бросил быстрый взгляд на старшего сына. — Тиншэн что-то напутал? Линь Чэнь невесело хохотнул. — О нет, Ваше величество, он не напутал! Не хочешь поведать отцу, что ты натворил? — обращаясь к ученику. — Я… — юноша покаянно опустил голову и пробурчал под нос: — Я передал ему свою ци. — Тиншэн! — в тихом голосе государя прорезалась сталь, — Кто учил тебя мямлить? — Прошу прощения, батюшка, — тот поспешно поклонился и уже четко доложил: — Я передал наследнику свою ци, несмотря на запрет. Но, учитель, — осмелев, все же спросил он, — я не понимаю: почему два трупа. Случись что, и пострадал бы только я — разве нет? Он даже не успел осознать, когда тот приблизился — просто лицо лекаря в мгновение ока совершенно бесшумно оказалось в цуне от его, а закрытый веер жестко уперся в грудь. — А ты как думаешь, паршивец ты этакий? — поинтересовался обманчиво ласково, и эти вкрадчивые интонации не сулили юноше ничего хорошего. — Я, по-твоему, из прихоти тебе запретил без надзора ци передавать? Если не контролировать поток, пострадать могут оба: лекарь себя истощит, а больному попросту разорвет каналы. Отчаяньем исказились юные черты, в глазах появилось осознание. — Но как же… Я же… — Тиншэн безвольно упал на колени и поник головой. — Я же хотел помочь — так почему… — Потому что слушать учителя надо, а не своевольничать, — коротко припечатал Линь Чэнь и повернулся к императору: — Ваше величество, к счастью, ничего непоправимого не произошло. Наследник проспит стражи три-четыре, после чего надо будет снова дать ему противоядие. Пусть пока с ним побудут слуги, в которых Вы уверены, или придворный лекарь, — государь согласно склонил голову, и он добавил, бросив недовольный взгляд на коленопреклоненного ученика: — И извольте распорядиться о палке в мои покои. В глазах промелькнуло понимание, Цзинъянь посмотрел на сына, всем своим видом выражающего вину и раскаяние. — Мастер Линь, Вы уверены?.. — протянул с сомнением. Проступок проступком, но не слишком ли, учитывая, что Тиншэн, и вправду, всего лишь хотел помочь и ради этого рисковал собой. Иволга дрогнула, и лекарь напряженно замер. — Ваше величество желает запретить подданному трогать ученика? — спросил сухо, и только напряженная поза и потемневшие глаза выдавали в нем крайнюю степень раздражения. Отчаянно хотелось ответить да — хоть бы и чисто из чувства противоречия. Тиншэн его приемный сын и родной — его горячо любимого и уважаемого брата, ему и так не раз жестоко доставалось на Скрытом дворе — так по какому праву этот дерзкий выходец из Цзянху собирается его наказывать? Неужели он очевидных вещей не видит? — Я… — начал было он, прежде чем дал себе труд все обдумать, — но тут тихий голос пресек на корню зарождающийся конфликт: — Отец, прошу Вас, не надо, — Тиншэн согнулся в земном поклоне. — Пожалуйста, не вмешивайтесь, — и такая отчаянная мольба сквозила в этой просьбе, такой надлом, что императору даже в голову не пришло сомневаться в ее искренности. Государь удивленно вздернул брови — все застыли в гнетущем ожидании — и долгое мгновение спустя тихо-тихо рассмеялся и, опустившись на одно колено, взъерошил сыну волосы, потянул за локоть вверх. — Вставай, вставай. Воистину мастеру Линю повезло с таким почтительным учеником, — в потеплевших глазах светилась гордость и… благодарность? Он выпрямился и, развернувшись, легко, но отчетливо поклонился молодому хозяину Архива, соединив руки в кольцо: — Прошу прощения, мастер Линь. Родительское чувство ненадолго затмило во мне разум. Я обязательно распоряжусь. Взойдя на престол, он был вынужден — к счастью или нет — о многом забыть и ко многому привыкнуть — в том числе к тому, что ему кланяются все, а он — никому. Но была одна вещь, которой его научил горький опыт общения с отцом и советником Су и от которой он не собирался отказываться даже под страхом смертной казни, — умение признавать свои ошибки. Извиниться перед достойным не зазорно и императору — и плевать он хотел на тех, кто кричал, что так не положено. Не положено идти против совести, а все прочее — на усмотрение государя. Глаза Линь Чэня довольно сверкнули, уголки губ дрогнули в намеке на улыбку — он отзеркалил жест Цзинъяня — на этот раз искренне. — Благодарю, Ваше величество. В таком случае позвольте удалиться, — и, дождавшись кивка, легким уверенным шагом направился к выходу. Тиншэн поспешно подскочил на ноги. — Спасибо, отец, — шепнул признательно и глубоко поклонился — на что тот лишь криво усмехнулся с какой-то неясной горечью. — Вот за палку меня еще не благодарили. Но ты сделал свой выбор — так не пожалей о нем, — и помахал рукой. — Все, беги скорей. Не заставляй учителя ждать, — юноша кивнул и стремительно бросился к дверям. — Не пожалею, отец. Никогда, — донесло до него эхо запоздалый ответ. Цзинъянь сокрушенно покачал головой и с пониманием посмотрел вслед исчезающей во тьме фигурке уже совсем взрослого сына.***
Юноша догнал учителя только у самих покоев. Тот даже дверей закрывать не стал — прошел стремительно внутрь и замер спиной к выходу в полной уверенности, что ученик медлить не станет: он и так зол как Лэйгун, а уж если еще и заставить его ждать, можно схлопотать посильнее, чем веером в лоб. Задвигая за собой тяжелые створки, Тиншэн знал: сейчас неизбежно грянет гром — и все, что он может, это принять его с достоинством, ибо заслужил как никто другой. — Какого гуя, Тиншэн?! — стоило ему развернуться, вихрем налетел на него разгневанный Линь Чэнь. — Мое слово для тебя уже ничего не значит?! Он шипел не хуже змеи, а глаза метали молнии; юноше бы заткнуться и слушать смиренно, покаянно опустив голову, — авось пронесет хоть немного — но он, не сдержавшись, все равно дал волю детской обиде. — Учитель! — воскликнул как-то даже укоризненно. — Вы же знаете, что это не так! Я просто хотел помочь… Неизменный веер с тихим треском сложился о его макушку. — А раз не так, то повторяю вопрос: какого гуя, Тиншэн? Напомни-ка мне, — тут его голос вдруг неуловимо смягчился, стал глубоким, в нем появились опасно-вкрадчивые нотки, — какое главное правило лекаря? В темных глазах промелькнуло осознание, и юноша неловко отвел взгляд. — Никогда не действовать во вред больному, — ответил он негромко, но четко. — А ты что сделал? — Линь Чэнь все больше и больше загонял ученика в ловушку — и тот это прекрасно понимал, но ничего не мог противопоставить его безоговорочной правоте. — Рисковал жизнью наследника, — буркнул совсем уж неразборчиво, отчаянно не желая признавать очевидное. — Не слышу! — лекарь неожиданно повысил голос, в нем отчетливо звякнула сталь — и Тиншэн резко вскинул голову, отчеканил, усилием воли глядя в почерневшие, как грозовое небо, глаза: — Я рисковал жизнью наследника, — и тихо добавил после паузы: — и своей, — горьким опытом наученный, что для учителя это не менее важно. Линь Чэнь криво усмехнулся и с силой провел по лицу ладонью, отвернулся, скрывая усталую злость. Наказывать не хотелось — парень и сам уже понял, в чем виноват, — но он также знал, что в этот раз не имеет права спустить ему все с рук. Ладно бы он только со своей жизнью играть вздумал — что для бойца, что для лекаря, молодого и неопытного, это, в сущности, обычное дело — но он подверг опасности больного просто потому, что не подумал, не рассчитал риски, не вспомнил о запрете. Лекарь покачал головой. Тиншэн рвано выдохнул при виде этой неправильной вымученной улыбки, столь чуждой вечно насмешливому учителю, и напряженной, но как-то по-особенному, разочарованно-напряженной спины. Колени подогнулись — он с шумом упал, как недавно в покоях наследника, не обращая никакого внимания на острую боль в ногах, и покаянно склонил голову. Руки сами собой сжались в кулаки. Вдруг раздался стук в дверь — вполне ожидаемый, но он все равно заставил юношу вздрогнуть — но взгляда он так и не поднял. Легкий ветерок, краешек расшитого пао невесомо мазнул его по щеке. Тихий шорох раздвигаемых створок, шелест одежд. Снова шорох. Приглушенный стук дерева о дерево — опущенный взгляд непроизвольно зацепил конец до боли знакомой бамбуковой палки. Вдруг перед ним на одно колено опустилась светлая фигура, загораживая обзор, и длинные пальцы удивительно мягко подцепили его за подбородок, вынуждая поднять голову. — Тиншэн, — глубокий голос звучал спокойно и непривычно серьезно, а усталые глаза смотрели укоризненно-тепло, — чего ты боишься? Неужели я такой страшный? — лекарь усмехнулся — но в словах не было привычной ехидцы. Юноша вздрогнул и буквально заставил себя разжать кулаки с уже побелевшими костяшками, помотал головой, насколько позволяла твердая хватка. — Я не гнева боюсь, — ответил неожиданно хрипло и попытался прочистить горло. Линь Чэнь вопросительно выгнул бровь, безмолвно требуя продолжения, — и Тиншэн отвел глаза, не в силах вынести этот проницательный взгляд. — Разочарования, — еле слышно, на грани шепота. Слишком страшно — будто раз озвученная, потаенная мысль непременно станет правдой. Верно сказал наставник Су: годы на Скрытом дворе не проходят даром — ее последствия так просто не вытравить, и боязнь быть отвергнутым за малейшую ошибку останется с ним на всю жизнь — если не найдется тот, кто раз и навсегда сможет доказать ему обратное. К первой брови присоединилась вторая — как вдруг тихий смех звоном рассыпался в напряженной тишине покоев. — Ох, Шэн-эр, Шэн-эр, — Линь Чэнь с теплой полуулыбкой покачал головой, встал, отпустив его подбородок. — Думаешь, мне от отца никогда не прилетало? Я бы скорее разочаровался, согласись ты на заступничество его величества. В как прежде веселом голосе не было ни упрека, ни злости, а ласковое обращение вселило в Тиншэна робкую надежду — он осторожно поднял голову и исподлобья глянул на учителя. — Никогда, — и голос его был неожиданно тверд. — Получить за дело не позорно. Позорно прятаться от ответственности за спиной отца-государя. Лекарь понимающе хмыкнул. — Ребенок, ну и как в тебе разочароваться — с такой-то преданностью, — он вновь покачал головой и склонился над столиком, не торопясь складывая писчие принадлежности на пол по обе стороны; легким движением подхватил палку, отошел, освобождая место. Тиншэн глубоко вздохнул. Слова были излишни — но, вопреки предстоящему, сердце билось ровно, и в груди разливалось успокаивающее тепло. Видимо, учитель все же смог исцелить какую-то рану в его душе, вселить уверенность — и юноша без колебаний придвинулся к столику и лег на него грудью. Свистнула палка, и он умиротворенно прикрыл глаза. Нет, не пожалеет. Никогда не пожалеет.***
Стражу спустя молоденький евнух с поклоном вручил Линь Чэню короткое послание без подписи: «Полночь. Журавлиный павильон», — но при всей его лаконичности сомневаться в отправителе не приходилось. На полных губах заиграла довольная усмешка, он откинулся на локоть и щелкнул веером. Ночь обещала быть интересной.***
Журавлиный павильон был расположен в самой глубине Восточного дворца: со всех сторон его окружали молодые деревца и густой кустарник, за исключением узенькой, но ухоженной тропинки, ведущей прямо ко входу. Некогда это было любимое место принца Ци, — но Цзинсюаню он почему-то не приглянулся, за ним перестали ухаживать, и все заросло — а потом Восточный дворец занял Цзинъянь. Когда он только появился на пороге их тайного убежища спустя почти пятнадцать лет со смерти брата, павильон представлял из себя печальное зрелище: сверху донизу увитый плющом, укрытый непролазным кустарником и пышными неухоженными кронами так плотно, что без ножа не пробраться, весь в пыли и поблекшей краске. Тогда еще наследный принц, он тут же велел его восстановить — но полностью, как раньше, открывать для взоров не стал, оставив лишь ведущую ко входу дорожку. Отныне Журавлиный павильон стал его местом памяти, куда ни при каких условиях не допускался никто, кроме слуг, — до сегодняшней ночи. Прохладный ветерок живой флейтой шелестел в кронах, будто в танце, играл с волосами и не по-императорски простой, не расшитой драконами одеждой, касаясь и перебирая незримыми ладонями, а бледный диск полной луны, обрамленный звездами, как яшма — жемчугом на шпильке императрицы, ровно сиял на затянутом редкими облаками небосводе. — Начнешь бить челом, и я без зазрения совести запущу в тебя чашкой, — заслышав шаги, спокойно приветствовал гостя Цзинъянь, разливая вино из безымянного кувшина. Линь Чэнь хищно втянул носом воздух: тонкий нюх уловил сладковатый цветочный аромат — и довольно ухмыльнулся. — Так-то ты привечаешь друга, а, Сяо Цзиньянь? — пропел насмешливо, лукаво сверкнув глазами, и, взмахнув летящими рукавами, вальяжно устроился напротив. Монаршего гнева он не боялся: государь первым дал понять, что император и его подданный остались во дворце — близко и в то же время запредельно далеко — а здесь есть лишь Линь Чэнь и Сяо Цзинъянь, по иронии судьбы связанные общим горем и общей надеждой.Где цари и вельможи? -
Лишь время не знает конца…
Тот лениво подпер голову кулаком и с сомнением выгнул бровь. — А ты мне друг, Линь Чэнь? — А ты хочешь видеть меня другом? — вопросом на вопрос ответил лекарь, по-птичьи склонив голову набок. Цзинъянь задумчиво покрутил в руках чашку — гладкая поверхность пошла рябью, диск луны смазался и расплылся, принимая неясные очертания: не то заяц Чанъэ, не то подергивающая ушами лисица — а то и вовсе что-то непонятное. — Да, — вымолвил он наконец, все также не глядя на собеседника, и глотнул из пиалы. Ноздри наполнил цветочный аромат, а язык обожгла терпкая сладость. Никогда он не любил вино — но сегодня, в эту особенную ночь, без него никак. — Тогда друг, — легко согласился гость и вслед за хозяином пригубил напиток. Говорить не хотелось, думать — тоже. По небу лениво скользили редкие облака, и, будто вторя их неторопливой свободе, в голове проплывали некогда заученные строчки известных поэтов — все об одном и все о разном — предсказуемые, как лунный цикл, прекрасные, как слива в цвету, и в то же время изменчивые, как игра света в чаше с вином.А в кустарнике иволга
Песни лепечет свои,
В золотые бокалы
Глядит золотая луна.
Тем, кто только вчера
Малолетними были детьми,
Тем сегодня, мой друг,
Побелила виски седина…
— Как Тиншэн? — долгое время спустя нарушил созерцательное молчание Цзинъянь — но как-то вяло, с интересом, но без особого волнения: лекарю он парадоксальным образом верил — иначе никогда не отпустил бы к нему сына. Линь Чэнь сделал глоток. Вино было отменным: его явно берегли для особых случаев — он довольно причмокнул и, сощурив один глаз, хитро посмотрел на собеседника. — Я что, похож на тирана, который самоутверждается за счет избиения учеников? — на что Цзинъянь насмешливо фыркнул: — Скорее уж на хули-цзин. Во взгляде лекаря и вправду промелькнуло что-то лисье, или ему вино уже ударило в голову? Он зажмурился и потряс головой — а Линь Чэнь весело хохотнул, наблюдая за его реакцией. — Поверь мне, ты не первый, кто мне об этом говорит, — тонко улыбнулся с еле заметным намеком. — Приму за комплимент, — он небрежно расправил веер и, откинувшись на перила, запрокинул голову. Крохотная иволга махнула бледно-желтыми крыльями и плавно опустилась на ветку. — Тиншэн спит носом к стенке. Не волнуйся, завтра опять будет скакать зайцем — еще устанешь. — Мда? — Цзинъянь насмешливо выгнул бровь и подлил им обоим вина. — Молодой хозяин Архива пожалел для ученика палки? Тот недовольно поморщился и, чересчур резко обмахнувшись веером, одним глотком ополовинил чашку. — Не пожалел, — признался со вздохом. — Но зверства не по моей части. На это дело и без меня любители нашлись — так что благодарю покорно. Цзинъянь молча последовал его примеру: при воспоминаниях о жизни Тиншэна на Скрытом дворе его до сих пор пробирала злость, а руки так и тянулись к мечу. — А что потом? — чтобы отвлечься от тяжелый мыслей, поспешил он перевести разговор. — После того, как Тиншэн закончит ученичество. Лекарь едва не поперхнулся вином на такой внезапный вопрос и удивленно воззрился на собеседника. — Я что, похож на гадалку? — он красноречивым жестом обвел себя веером. — Откуда мне знать? Цзинъянь хмыкнул и молча склонил голову набок в ожидании ответа. Линь Чэнь демонстративно возвел очи горе и патетически поднял веер, в лучших традициях трагического театра вопрошая Небеса о несправедливости бытия и твердолобости некоторых буйволов. — Откуда мне знать? — повторил он с упреком. — Когда Тиншэн закончит ученичество, перед ним будут открыты все дороги: захочет уйти — уйдет, захочет вернуться ко двору — вернется. — Вот только он не захочет, — с грустной усмешкой отозвался Цзинъянь — и не удержался от любопытства: — А если захочет остаться? — А ты как думаешь? — темные глаза лукаво сверкнули. — Останется — станет моим преемником. — А разве Архив не от отца к сыну передается? Линь Чэнь снисходительно фыркнул и ткнул в него веером. — Сяо Цзинъянь, кто сказал тебе такую глупость? А если не сын, а дочь? А если бесплоден? Ланъя не Цзиньлин — мы с кровью не заморачиваемся. Преемником станет тот, кто достоин. — А Тиншэн, значит, достоин? — в глазах заиграли смешинки. Укоризненный взгляд и скептически поднятая бровь стали ему ответом. — Ты хорошо его воспитал, Сяо Цзинъянь, — долгое время спустя задумчиво изрек Линь Чэнь, лениво обмахиваясь веером. Тот обхватил чашку обеими руками, пальцем прослеживая тонкие переплетения узора. — Это не только моя заслуга, — заметил отстраненно, не глядя на собеседника. — Не только, — эхом отозвался лекарь и пригубил вино. Одинокий лепесток сливы слетел с ветки и, кружась, опустился на горлышко початого кувшина. Они, не сговариваясь, подняли чашки, и бледный диск луны ярко сверкнул на серебрящейся поверхности волшебного снадобья Сиванму.Все мы смертны. Ужели
Тебя не прельщает вино?
Вспомни, друг мой, о предках —
Их нету на свете давно.