Круг замкнется

— Ха, — усмехнувшись, Ло Бинхэ сделал шаг вперёд, — кто бы мог подумать, что мой бездушный Учитель, — обращение — просто привычка, насмешка, необходимость, — может плакать и вообще по-прежнему испытывать чувства. А я уж было подумал, что меч Сюя одинаково равнодушен ко всем, а моя природа просто не угодила ему, оттого я и испытал на себе гнев Мастера. Это было бы не так печально. — Император смеётся, прерываясь, чтобы вставить пару таких же пустых, пропитанных болью и годами презрения реплик, и снова смеётся. Он стоит на месте, довольствуется видом почти обращённого в палку Шэнь Цинцю. Беспомощный, отчаявшийся, тоскующий, болезненный вид этого ублюдка заставляет Бинхэ искренне улыбаться и наслаждаться превосходством. В памяти против воли всплывают обрывки прошлого: в основном бытие учеником, наказания, издёвки... В тех днях счастье или хотя бы покой можно отсчитывать мгновениями — так мало их было. Но сейчас все иначе. Сейчас он сильнее, главнее, сейчас он причиняет Учителю боль и наслаждается этим, возвращая огромный долг, засевший занозой в сердце этого Ло. У легендарного Сюя не осталось ничего и никого: каждую вещь, принадлежавшую Учителю, демон лично сломал; каждое место, в котором тому были рады, приветливо улыбались, где его ждали или терпели, он сжег, греясь от пламени, отсвечивающем в алых глазах Ло Бинхэ; каждого человека, хоть раз улыбнувшегося этому отвратительному человеку или предложившему ему помощь, он заставил замолчать, ласками ли, подкупами или убийствами — более никто не смел даже думать о Шэнь Цинцю в положительном ключе. Это было справедливо: как Бинхэ прошел через ад человеческого отчуждения, лишений и страха, так и глупый, лицемерный Шэнь должен был узнать об этом на себе. И этот Император сделал все в лучшем виде, подготовив сцену и приготовившись наблюдать за представлением. План был до невозможного прост: заманить главу ЦанЦюн в ловушку и убить его было просто, как и принести осколки легендарного Сюаньсу к Учителю. Он ожидал чего угодно: отчаяния, криков, проклятий, тоски (он знал, не мог не знать, что глава школы — глупый, глупый Юэ Ци не бросит своего брата, если узнает о шансе его спасти. Как глупо, что праведный и благородный Лорд спутался с такой ядовитой змеёй, способной убить любого, кто просто глянет на нее), сломленности в конце концов, но он не мог представить, что Шэнь Цинцю, тот самый Шэнь Цинцю, что без капли сомнения сбросил своего Ученика в Бесконечную Бездну, может плакать. Плакать, смотря на осколки меча человека, единственного оставшегося преданным ему; человека, который до последнего вздоха защищал и любил его, не способный только рассказать правду. И стоило тому умереть, погибнуть, поверив в шанс на спасение, как душа Цзю, душа, запрятанная в глубину с далёкого детства, застонала от боли, заплакала, желая цепляться за меч, за письмо, моля встать, найти Ци Гэ, вернуть его, обнять, быть рядом, отмотать время к моменту, когда между ними не было раскола, когда всё ещё можно было исправить. Душа болела, стонала, умоляла и ломалась. Осыпалась пеплом, покрывающим сознание и все существо некогда благородного бессмертного заклинателя; разбивалась на осколки, в которых застыли короткие мгновения счастья слишком короткой для бессмертного жизни; развеивалась как ветер, унося всю печаль и боль, оставляя только тоску и вину. Этот глупый, глупый Цзю, несмотря на свои предостережения, на логику, на здравомыслие, на обещания, данные себе в тот день, когда впервые лишил человека жизни, впустил кого-то в свое сердце. Выделил Ци Гэ уголок в душе, позволив себе слабость. Он все равно любил главу школы, хотя ненавидел также сильно. Но даже разрываясь на части от противоречивости, Шэнь Цинцю не навлекал позора на школу, на брата... На своего глупого, наивного Ци Гэ. — Но как же так вышло, Учитель, — перестав смеяться, нахмурился Ло Бинхэ, делая ещё два шага к человеку на цепях. — В чем ошибся этот Ученик? Посвятив всего себя совершенствованию, разве я не следовал всем наставлениям Мастера?! — метка вспыхнула алым, но Сюя не шелохнулся, смотря пустым взглядом на обломки меча. Но даже если бы он захотел ответить Императору, то не смог бы, ведь тот уже лишил его языка. — Разве я не почитал тебя, как отца?! Не перечил, внимал мудрости! Вздор! Ты пользовался мной, наслаждался моими страданиями, только и жаждал избавиться от меня! Но вот насмешка судьбы, была у тебя слабость, Учитель. Неуязвимый, гордый, проницательный, ты повелся на доброту этого человека? Или, может, что-то ещё заставило тебя выделять его среди прочих? Но, Учитель, похвалите меня, я постарался и избавился ото всех, кто был добр к Вам, всех, о потере кого Вы могли сожалеть. И это не произвело никакого эффекта. Почти. Только Юэ Цинъюань, глава ЦанЦюн, бессмертный Сюаньсу... Его смерть поселила в Вашем сердце смуту, лишила равновесия, сделала человечнее. Ну же, признайтесь, Вам ведь больно? Так и должно быть, — он улыбался, маниакально, широко, подходя и пальцами цепляя подбородок Шэнь Цинцю, заставляя того задрать голову, — ведь мне тоже было больно! Каждый день, каждую минуту, что я провел на пике ЦинЦзин, будучи твоим учеником, мне было больно! Обидно, тоскливо! И даже сейчас!- Ло Бинхэ зарычал от досады, когда во взгляде напротив не появилось ни капли осознанности, словно он переборщил, доломал и так поломанного человека. Словно смерть Юэ Ци была той последней каплей, после которой прорывается плотина. Словно не было более человека по имени Шэнь Цинцю, Шэнь Цзю. Только кукла, чье дыхание так похоже на человеческое. — Даже сейчас моя жалкая копия счастлива где-то там, со своим Учителем! Получает любовь того, кто обратил меня монстром! Ну же, Учитель, возрадуйтесь! Я стал лучшим Вашим Учеником! Я превзошел Вас! Во взгляде, в голосе, в жестах Императора было столько боли, столько гнева и непонимания, словно он снова был тем юнцом, что раненным остался в Бездне, имея при себе только меч и искалеченную душу. Но тогда его вела ненависть, сейчас — зависть. Хотел ли он того же, что имел Ло Бинхэ того мира? Возможно. Хотел ли доброты, тепла, заботы? Вздор, у него были жены, готовые задарить его всем этим. Вот только обрывок души шептал, что это все ложь, что хочется любви и тепла только от этого чудовища, что загубило его жизнь; что хочется ласки; хочется начать с начала, изменив свое поведение. Ведь ну не может быть столько различий, несоответствий между ними! Что этот Бинхэ сделал неверно? Стоило благодарить Учителя за каждый шрам, отсекающий часть души? Он пытался! Стоило забыть о мести? Быть не может, тот Бинхэ ведь и вовсе не был предан, отвергнут! Стоило... Стоило... Что, черт возьми, он сделал не так?! Почему ему досталась эта лицемерная тварь?! Почему он... Почему всегда... Почему?! — Учитель, — сломленно, тихо, хрипло позвал Ло Бинхэ, смотря с ненавистью и почти мольбой на того, кто даже сейчас игнорировал демона, не отрывая взгляда от осколков. — Учитель, почему?... Почему ты был так жесток к этому Ученику? Что этот Ученик сделал не так? Учитель... Что этот Бинхэ сделал не так? В итоге сил у Императора не осталось совсем и он упал на колени, смотря со смесью боли, тоски и ненависти на Шэнь Цзю. Этот человек загубил его. Этот человек был желаннее прочих. Для этого человека не существовало ничего и никого, только меч и кровоточащее сердце. А Ло Бинхэ оставалось его отчаяние и та самая тишина, заменяющая ответ на простой вопрос: «Почему?». Круг замкнулся.