Дихотомия вечности

*** — Джим, ничего не хочешь мне сказать? — издалека начинает Маккой, потягивая бурбон из любимого щербатого стакана. — О чём ты? — Ты динамишь их. — Кого? — удивляется Кирк. — Девушек, — неумолимо продолжает тот. — Ты просто гуляешь их и целуешь, всё. Больше ничего. Сплошная показуха. А я ведь врач, и прекрасно знаю, что всё у тебя работает, как положено у здорового молодого мужчины. Не похож ты на себя прежнего, и меня это беспокоит, иначе я бы не стал лезть, понимаешь? — Может, мне просто наскучило? Надоело, а? — пожимает плечами Джим, болтая алкоголь в собственном витом бокале. Усмехается. — В принципе, чего я там не видел? — Я тоже много чего в жизни видел, но ни разу бы мне в голову не пришло отказаться от повторного просмотра! Конечно, ты можешь сказать, что мне, несчастному, перепадает столь редко… — И вовсе нет. Женщины без ума от врачей. — Тогда — секрет? — прищуривается Леонард. — Не хочешь делиться? — Нет. — Даже со мной? — Некоторые вещи должны остаться несказанными и никогда не увидеть свет. — Как будто прячешь от самого себя. — Такова жизнь. Это не всегда цветочки да ягодки. — Если продолжишь в подобном духе, я натравлю на тебя психоаналитика, — обещает тот, правда, уже без прежнего напора. — Да ладно тебе, — отмахивается Кирк. — Может, я просто повзрослел, Боунс? — Рановато ты себя в старики записываешь. Мы всего два года в открытом космосе в этой миссии. Что случилось такого, чего не было раньше? Кирк лукаво улыбается ему, не ответив. Это было бы опасно. Изменилось только одно: два года назад к команде «Энтерпрайз» присоединился незаменимый первый помощник Спок, переведённый сюда с корабля вышедшего в отставку адмирала Пайка. Идеальный и не идеальный одновременно. Такой чувственный и подчёркнуто бесчувственный. Такой умный и вежливый, подчас неуловимо ироничный. Невыносимо точный и острый, когда хочет кого-то оскорбить. Он — безбрежный океан спокойствия, он — холодные пики решительных действий на миссиях, спасающие жизни. Вулканец Спок с чёрными бездонными глазами и тонкими зеленоватыми пальцами… Его лучший друг. *** Однажды они вдвоём угодили в передрягу, он и Спок. Двух безопасников, оказавших сопротивление, убили сразу, а они остались. Для пыток. Из них пытались выбить признание в шпионаже. Откуда им знать, кто тут за кем шпионит? Чужие миры и расы, запутавшиеся в своём маленьком величии. Когда Споку вырывали ногти, вулканец, зафиксированный стальными наручниками, просто сидел и смотрел на того, кто это делал. Смотрел так спокойно, почти равнодушно, будто ничего не происходит. Даже веко ни разу не дрогнуло. Но Кирк знал, что Спок сдерживает в себе вовсе не ощущение боли. Он удерживается от того, чтобы не вырваться и не убить существо перед собой. Ведь перед этим ногти вырывали Кирку, он вскрикнул пару раз — эта боль была неописуемой. Взгляд, который мимолётом бросил на палача Спок, думая, что Кирк не видит, говорил — «ты за это заплатишь своей жизнью». Потом они лежали в холодной камере бок о бок на одних несчастных нарах. Спок мог бы заявить, что обойдётся одной медитацией, чтобы уступить слабому человеку место. Может, он поступил бы так, будь эта миссия одной из их первых совместных. Но она не была. И он знал, что по одиночке слишком холодно, и что капитану точно так же важен его отдых, как и свой собственный. И да — он считает Джима своим другом. Звёздный флот — это не их работа. Научные изыскания — не их работа. Это просто то, чем они хотят заниматься всю свою жизнь. Из чего они хотят её составить. На что хотят потратить свой единственный срок при условии полной свободы воли и возможностей. Подчас это стоит вырванных ногтей. Джим в итоге сообразил, как сбежать. Поляризованный рубидий в светильнике, иридий с электрическими контактами в замке, нить его форменки как катализатор взрыва — это могло сработать. И Спок разбирал несчастный светильник на потолке, балансируя на его капитанской спине. А вулканцы — парни чертовски тяжёлые, даже если выглядят как жареные кузнечики. Конечно, Кирк не считал, что Спок выглядит, как кузнечик. Но он хорошо знал, какой тот на ощупь, из-за их совместных спаррингов. Подчас в него врезаешься, как в каменную стену. Это заставляло мышцы Кирка работать на пределе своих возможностей. Кирк иногда со стыдом вспоминал, как в самом начале, в первые дни их знакомства в новой команде, он столкнулся с коммандером пальцами (над столом? При передаче падда?) и поспешно извинился. Машинально. Потому что тот был телепатом. Несмотря на то, что Джим прекрасно знал, что для них это никакая не проблема, иначе не работали бы они с другими расам. Можно было бы себя проклясть, ведь Спок понял это по-своему. — Не бойтесь, капитан. Я держу свои ментальные щиты поднятыми и опускаю их лишь на время медитации. Кирк даже не смог ничего тогда ответить. Объяснить, что он вовсе не за себя испугался и вовсе не хотел никого оскорбить. Спок понял это потом, сам. И не отдёргивал от него руки, опасаясь потревожить и испугать. Кирк верил ему. Тот никогда не попробует вторгнуться или подслушать. А Споку не было неприятно, когда Кирк касался его. Он не замирал, не напрягался и не ускользал, как делал это с другими. Конечно, Кирк никогда не повёл бы себя с ним, как с прочими — не стал бы хлопать по плечу или бросаться обнимать. У них двоих был свой собственный язык. В ту ночь, пока его окровавленные пальцы неистово пульсировали от пекущей боли, он лежал рядом со Споком. Было тесно, а голова его покоилась на жёстком горячем плече. Кирк пытался отыскать обезболивающее по ту сторону сна. И в промежуточный момент между явью и сновидением, его вдруг посетила неожиданная мысль, практически откровение. Вряд ли он смог бы также непринуждённо лежать вместе с Маккоем или со Скотти. С Сулу или Ниотой, в конце концов. — Если станет неудобно, просто пошевели меня, Спок, я передвинусь, — пробормотал он напоследок, зевнув. Он чувствовал, даже знал, что вулканец хочет ответить «мы находимся в оптимальном положении», но тот проглотил эти слова паузой и ответил: — Хорошо, Джим. До чего же приятно было слышать это мягкое и тихое. Словно деликатная поступь кошки. Кирк усмехнулся своим мыслям. Что произошло бы, если бы он вдруг, поддавшись порыву, поцеловал эти узкие губы с изумрудными прожилками крови от ударов палачей? Он не сделал этого. Доверие и душевое равновесие Спока стоит дороже любых его чувственных влечений и излияний. Утром Кирк проснулся совсем не в том положении, в котором уснул. Спок ещё спал, не среагировав на него. Значит, щиты и правда весьма хорошо изолировали вулканца от чужих разумов. Кирк лежал почти на животе, а коммандер уткнулся ему лицом в мускул плеча. Он был таким горячим. Рука его, обнимая капитана, железной хваткой держалась за край нар, чтобы они оба не навернулись вниз. Он дал команду, и мышцы не разжались даже во сне. Он был так непохож на всех, с кем прежде в жизни встречался Кирк. Хотя, боги свидетели, он навидался всякого. *** С транспортатором явно было что-то не так. Кирк идёт по своему родному кораблю, а стены будто смыкаются вокруг него. Неожиданно незнакомые, тесные, каждый поворот скрывает за собой опасность вместо прежнего уюта. Осколки страха припорашивают его сознание звёздной пылью. Кирк едва находит в себе сил скрыться в своей каюте и перевести дух. Что происходит с ним? Странная дезориентация и упадок внутренних сил. Он пытается вызвать медотсек, но ответом ему становится зловещая тишина. Он пробует вызвать поверхность, Маккоя, но слышит лишь статические помехи на канале. Что с судном? Капитан пробует поочерёдно все внутренние каналы, но «Энтерпрайз» упрямо молчит, словно корабль-призрак. Надо выйти и осмотреться, найти кого-то, спросить, в чём дело. Сбой оборудования? Чем вызван? Как скоро починят? Десант внизу не должен остаться без связи. Кирк нерешительно смотрит на дверь каюты. Что-то в нём отчаянно сопротивляется, не желая, чтобы он выходил наружу. Иррациональный страх. Куда делись остальные члены экипажа? Так пусто. Что, если он совсем один на корабле? Как тогда… Гидравлика двери шипит, хотя Джим уверен, что запирал её. Холодные когти страха вонзаются в сердце, но тут же отпускают при виде знакомого лица. — Ох, Спок, это ты… — с облегчением выдыхает он, расслабляя напружиненные плечи. — Что со связью? Мне нужно показаться медику, я ощущаю себя… — и он осекается, наконец, заметив и расшифровав выражение лица вулканца. Хотя бы потому, что на этот раз оно присутствует. И это холодная, неутолимая ярость, направленная на него, Джима. Чем он мог вызвать подобное в вулканце? Чем заслужил? Всё это неправильно, невозможно, как страшный сон! Коммандера тоже срочно нужно доставить в медотсек. Но прежде, чем он успевает что-либо сделать или сказать, Спок бросается на него, как дикий зверь, и стискивает горло хваткой стальных, нечеловечески сильных рук. Ударяет спиной о переборку. Кирк цепляется за чужие руки, глотая воздух. Спок контактный телепат, и Джим мысленно громко просит его прекратить, остановиться, спрашивает, в чём дело. Ему больно, он задыхается, в глазах темнеет, на них выступают рефлекторные слёзы. — Слабый, — едва слышит он презрительное через шум крови в ушах. — Ha’ahsh! Ты позорно умоляешь о снисхождении. Ну ничего, сперва я разберусь с тобой, а потом с остальными. Пальцы немного разжимаются, и Кирк вглядывается в родные черты лица, ставшие теперь такими резкими, жёсткими, немирными. Такими… экзотично, неожиданно, невыносимо красивыми. Чёрт возьми, разве на нём не вулканский макияж вместо обычного? Розовая помада больше не скрывает природной зелени его губ — они намеренно, демонстративно подведены изумрудной перламутровой зеленью, как и уголки его глаз и нижнее веко. На языке людей это был бы ярко-кровавый, вызывающий раскрас. На языке вулканцев, безусловно, тоже. — Транспортатор, — сипло произносит Кирк. Он не чувствует в себе сил, но он не идиот. — Это всё из-за него. Спок криво усмехается, подтверждая его слова и самые сильные опасения. — Две версии тебя, две версии меня. Достойная, свободная и, напротив — презренная, пассивная. Расщепление, причём весьма удачное. Не так-то сложно подслушать, что говорят эти недоразвитые кретины по незащищённым каналам связи. Нормальный Спок никогда бы себя так не повёл. Он бы не опустился до ругательств. Но что Кирк может сделать? Транспортатор лишил его чего-то очень важного… Мысли бьются беспомощной птицей под сводом черепа, он не видит выхода. Рука Спока на его горле, больше не сжимает, просто удерживает. Внезапно Кирк с обескураживающей ясностью осознаёт, что больше не испытывает страха. Естественного страха, который должен был бы парализовать его, разодрать на клочки. Ведь теперь у него нет никакого средства психической обороны против внешней среды, никакой железной воли. Неужели при столкновении с опасностью боятся только сильные духом? А безвольные отдаются судьбе безропотно, позволяя себе упасть в пропасть? Или это всё потому, что теперь рядом с ним Спок? А он настолько глуп и настолько доверяет ему, что не допускает и мысли…? Спокойствие разливается по его венам, как самый изысканный яд. Или, может, это проснулись самые древние инстинкты человека: замереть. Оказывается, они всё это время были в нём, никуда не исчезали, скрытые под бронёй бесконечных тренировок и боевых рефлексов. Он-то думал, что уже давно не такой. Что он никогда больше не испытает этого на себе. Но Споку… Споку он может позволить. Коммандеру надоедают его цепляния, и он стискивает оба его запястья одной рукой, словно тисками, сильнее прижимает всем весом к стене. — Не сопротивляешься, чтобы минимизировать ущерб? — шипит он, жадно блуждая горящим, ищущим взглядом по его лицу. — Нет же, ты даже не понимаешь… Слабая версия самого себя. Мягкая, податливая, нежная. Тебя будет просто убить. Потом я убью второго тебя, чтобы даже тени не осталось на моём мостике. И в конце я убью свою бесхребетную копию. Она достойна только смерти за все, что терпела в жизни, когда надо было бить до крови. За то, что подчинялась твоим приказам и тебе. Это я должен быть капитаном! — Тебе не раз предлагали, Спок, — неожиданно спокойно замечает Джим, удивляясь своей странной покорности и покою где-то глубоко внутри. Он придавлен, перекошенное лицо его любимого друга сходит над ним с ума. Жар и жёсткость вулканского тела так уютны и привычны, хотя он не может сходу вспомнить, прижимал ли когда-нибудь его к себе, чтобы запомнить вот так. Ноздри Спока гневно раздуваются: — На этих кораблях не было тебя, выродок. Зачем мне корабль без тебя? Какой смысл в такой жизни? Это ты должен быть первым помощником, а я главным! Кирк молчит. Коммандер противоречит сам себе каждой новой фразой. И нет причин не верить в обе истины. — Ты так боишься, но недвижим, — продолжает вулканец. — Неужели ты продолжаешь? Так веришь в меня? Зря. Я убью тебя и освобожусь. Но Джим знает: пока Спок говорит, он в безопасности. — Я всегда боялся, что в глубине души ты меня ненавидишь, — тихо признаётся Кирк. — Но разве ты не понимаешь, что тебе неминуемо грозит тюремное заключение, если ты убьешь меня? Тебя лишат званий, обрекут на изгнание. Ты не будешь свободен. Это же ужасно. Искреннее сочувствие в человеке столь явно и сильно, что вулканец качает головой, на секунду прикрывая дикие тёмные глаза: — Я избавлюсь от этой боли. Я буду свободен. Вот здесь. Отняв руку от его запястий, он указывает примерно туда, где у вулканцев находится сердце. — За что ты меня ненавидишь? — спрашивает Кирк, даже не подумав сменить положения и попытаться спастись. Он видел лишь отчаянно зелёную подводку, оттеняющую нижнюю гряду чёрных длинных ресниц. Белые кончики клыков в тени агрессивно приподнятой тёмной губы. Он помнил, что рот Спока выглядит так, когда на миссии его ранят слишком серьёзно, и он не способен полностью переработать боль и абстрагироваться от неё. — Из-за тебя я выбрал неверную дорогу, — отвечает вулканец с презрением и странным акцентом, неуловимо меняющим его речь. — Подчинение вместо самостоятельности и свободы. Но я хочу жить иначе. Без ожидания несбыточного, без этой ежедневной сладкой боли. «Но зачем же при этом обязательно жертвовать собой?» — не понимает Кирк. — Спок, но ты можешь получить мою смерть, не подставив себя, — находит выход Джим. — «Активную», как ты сказал, версию меня ты вправе застрелить в качестве самообороны. Копию себя — соври, что это был шпион или ещё чего-нибудь придумай. Я не хочу, чтобы ты разрушил свою жизнь из-за меня, попал под трибунал. Если я… на самом деле все это время отравлял твою жизнь и мешал расти… Если я в совокупности причинил такой вред, что могу смыть его только своей кровью… Если все мои нерешительные мечты лишь звёздный прах и ты ненавидишь меня настолько сильно, я сам оборву свою жизнь. Тебе не нужно будет пачкать руки. Ты освободишься без жертв, я обещаю. Ведь ты сейчас касаешься моей кожи и знаешь, что я не вру тебе. Разве ты не чувствуешь внутри меня эту пустоту? Это отчаяние и смирение? Спок не говорит ни да, ни нет. И какое же у него горячее тело! Как колотится его сердце, словно хочет пробить прочные кости и вырваться наружу! — И как же ты покончишь с собой? — негромко уточняет вулканец, словно серьёзно обдумывая его предложение. — Выстрелю из фазера себе в голову. — У тебя не хватит решимости. — Другая половина меня явно мечтает убить такое ничтожество, как я. Если у меня не выйдет, сможет он. Просто отдай меня ему и наслаждайся. Спок изучает его реакцию, кривясь от собственных переживаний, словно описанная картина причиняет ему жутчайший дискомфорт. На прекрасных, всегда невозмутимых губах теперь — вечный оскал раненого животного. — Боль, боль уйдет, как только я тебя уничтожу, — словно мантру, рыча, повторяет он. — Когда ты исчезнешь, когда я вырву тебя с корнем из самого себя. — Я понимаю. — Нет, ты ничерта не понимаешь. Ha’ahsh! — После смерти моя боль прекратится точно так же, как и твоя, старый друг, — с печальной улыбкой объясняет Джим. — Ничего уже не изменить. Мы дошли до той точки, за которой больше ничего нет. Не один ты не в состоянии больше это выдерживать. Ты чувствуешь? Кирк тянется, чтобы едва ощутимо поймать его губы своими. Короткий прощальный поцелуй. Спок замирает, несколько длинных мгновений смотря ему в лицо застывшими, звериными, безумными глазами. И вдруг впивается в его губы ответно — яростно, голодно, с клыками, вжимаясь ртом и языком. Он вгрызается в него, словно в кусок мяса, и не может оторваться. Короткий стон чужой боли пронзает его, будто молния. Он чувствует на языке вкус соли и железа и отстраняется с неприятным удивлением. — Что это было? — яростно требует он ответа от человека. Насыщенно-зелёная краска его помады осталась на месте, ничуть не повреждённая. А на нижней губе Джима с левой стороны быстро набухают кровавые капли, начинают сползать вниз, на подбородок. — Ты поранил меня, — спокойно объясняет Кирк. Так, будто секунду назад не его губу располосовал едва ли не на две части острый клык. Спок заворожено глядит, как кровь вытекает из раны. Руки уже не удерживают горло Джима, разжавшись, но он всё ещё теснит его к стене. Спок никогда не прижимался к нему по своей воле, только по вине обстоятельств. Тем более так настойчиво, бесстыдно, с жаром… Всё равно, что он грозит убийством, а прикосновения его оставляют синяки. Вот же он — горячий, живой, прекрасный в своей праведной ярости, и через неплотную преграду одежды ощущается соблазнительная, упругая жёсткость мышц и пульсация сердца, бьющегося в два раза быстрее и сильнее его собственного. И Спок поцеловал его. Кирк не находит в себе сил и решимости задать вопрос «почему». Это было бы глупо. Но, видимо, для Спока подобный вопрос вовсе не глуп. — Джим? — настороженно склоняет голову вулканец, наконец, почувствовав твёрдый член, упирающийся ему в бедро. — Что это значит? Тебя возбуждает насилие? Минуту назад он сыпал оскорблениями и готов был его растерзать на месте. По сравнению с этим текущий вопрос можно считать сказанным совершенно уравновешенным тоном. Так, словно он вообще забыл своё первоначальное намерение. Джим вздрагивает. Теперь и он почувствовал кое-что, только не упирающееся, а тяжело шевелящееся в районе его паха, будто толстая змея. — Это ведь не змея? — роняет Кирк, принимаясь растерянно улыбаться. — Это пенис, — коротко и серьёзно, как всегда, поясняет Спок. Безо всякого смущения. До Джима доходит — с ослепительным опозданием. Если этот Спок — воплощение зла, то это не должно быть злом в человеческом смысле. В вулканцах, лишённых контроля, сражаются лишь два биологических императива — убить или изнасиловать. Кажется, своими действиями он заставил Спока выбирать. Невероятно грустно, что после всего, через что они прошли вместе, ему достанется либо то, либо другое. Не нужна больше внешняя рука — неведомая сила стискивает его горло изнутри и не даёт дышать. В носу щипает непривычной болью. Спок шипит так, словно его обожгло кислотой. Кирк распахивает закрывшиеся было глаза — сильные руки яростно встряхивают его, будто мешок с костями, снова больно, глухо ударяют об переборку. Когти — это просто не может быть ногтями! — вонзаются ему в шею, ладонь обхватывает и сжимает, словно в нелепой попытке приподнять его за одну только шею. Впрочем, разница в их росте не настолько велика, чтобы это было удобно, и он почти сразу чувствует под носками пол. Переносица Спока идёт косыми морщинками, как у оскалившейся пумы, и он снова кусает Кирка в рот. Такую атаку поцелуем назвать нельзя, но Кирк пробует в ответ всё же поцеловать, остановить и перенаправить этот беспорядочный набор прикосновений языков и губ, зубов и клыков. Порез печёт и изредка дёргает болью, и наступает момент, когда Джим не может больше игнорировать её, хотя раньше никогда не отличался чувствительностью к боли. Тем более, такой ничтожной. Поцелуй прерывается. — Ты не можешь ничего сказать даже сейчас, — досадливо и разочарованно кривится Спок. — Мне больно свежую рану, когда ты целуешь, — спокойно произносит Кирк. Он чувствует подсыхающую кровь на подбородке, которую ещё не успел слизать Спок во время предыдущей… атаки. Воцаряется неловкое молчание. Спок сверлит его взглядом, и в этом взгляде, приходится признать, эмоции. Целый шквал, и он в нём тонет, не в силах выбрать какую-то одну волну, оседлать её, остановиться. Ничем не смягчённые горечь и удовольствие, страдание и похоть сменяют друг друга. — Надо вот так, — Джим тянется к нему и нежно обхватывает перламутрово-зелёную нижнюю губу, коротко лижет, чуть втягивает в рот и снова отпускает. Спок резко выдыхает, обвивает руками его за спину, а странное горячее шевеление в районе паха усиливается, твердеет, пульсирует, даже будто становится больше в объёме. Ладони не останавливаются на спине, скользят ниже, забираются под пояс брюк и стискивают ягодицы. От неожиданности Кирк едва не подпрыгивает на месте. Лёгкое касание действительно понравилось вулканцу сильнее, как он и подозревал. Опыт не пропьёшь. — Немедленно продолжай, — возмущается Спок, стоит прерваться на секунду. И Джим продолжает. Его больше не пытаются кусать, но он знает, что это временно. — А так? Нравится? — Кирк касается кончика его уха, аккуратно гладит. Не заметив протестов, потирает, словно кота. Судя по молчанию и поплывшему взгляду, ему и правда нравится. Есть ещё кое-что, что ему хотелось потрогать, и лучше это сделать, пока Спок обескуражен новыми впечатлениями и ещё не выпутался из их расшифровки. Кирк забирается руками под синюю рубашку, оглаживает пресс и выступающие кости там, где у людей костей нет; ласкает тренированную, сухую мышцу груди с торчащим, вставшим соском. От этого слишком чувствительного прикосновения Спок вздрагивает и словно сбрасывает временные чары. Бросив дикий взгляд на Кирка, он принимается выпутывать его из одежды, дёргая от нетерпения ткань и отбрасывая всё подальше. Молча. Его дыхание сложно назвать ровным, на щеках и шее начинают расцветать зеленоватые пятна румянца. С себя он тоже всё сдирает, правда куда грубее. — Спок, мне нужно сходить за смазкой и защитой… они в моём сан.узле, — нерешительно напоминает Кирк, опасаясь, что вызовет этим волну нетерпеливой агрессии. Какая, в общем-то, этому Споку разница, запачкается ли он чем-нибудь от человека или нет, повредит ли его изнутри, раз он так возбуждён. Толстый член с изумрудным окончанием извивается, подобно щупальцу с очень гладкими, выраженными буграми. Через мгновение Кирк обнаруживает себя на кровати, накрепко прижатый возбуждённым вулканцем. Почти рычащим вулканцем: слуха достигают какие-то смутные низкие обертона. Коленом ему раздвигают ноги, к паху прижимается скользкое и горячее. Не похоже, что Кирка кто-то собирается слушать. Что ж, ничего не поделаешь. Кирк зажмуривается, пытаясь успокоить сам себя и хоть как-то подготовиться к боли и укусам, что последуют. Если у него и был стояк, то теперь нет. Спок чувствует, как горит его кровь, покалывает пальцы, пульсирует в нетерпении член, собираясь проникнуть в таинственную влажную мягкость. Все эти лёгкие движения Джима привели к неожиданному результату. Никогда бы он не подумал, что нечто такое несерьёзное поднимает на дыбы всю его нервную и эндокринную систему за несколько минут. В прикосновениях было заключено нечто невероятно большее. Возбуждение казалось океаном удовольствия само по себе. В нём было обещание будущего блаженства, удовлетворения, достижения цели, к которой он так долго шёл. Достижению свободы — в испытываемых телесных ощущениях, возможности принимать их такими, как они есть, без давления, без контроля. И без холодного беспамятства пон-фарра, не оставляющего места рефлексии, мыслям, чувствам, привязанностям. Пон-фарру всегда всё равно, кто перед тобой. Связь — единственный бездушный указатель. Это полуслепая мышь, идущая по тонкой нитке запаха, которая не различает ничего, кроме него. Которая не думает, к кому и зачем идёт. Никакой осмысленности, никакого удовольствия. Пустота. Здесь пустоты не было. Он может черпать полными ладонями всё, что хочет. В этом нет ничего особенного — его ничего не способно разрушить, он не безумен, он в своём уме, и он твёрдо стоит под водопадом этих чувств, как не мог бы стоять ни один вулканец, даже отступник. Он лучше их. Если у него будет это… если Кирк согласиться быть рядом с ним, согласиться подчиниться… все его ласкающие движения — он ведь не лгал, не притворялся, пытаясь спасти свою жалкую короткую жизнь. Уж это Спок отлично чувствует через плотный контакт их кожи. Сознание Джима даже не пробовало как-то экранировать себя. Возможно, всё это он хотел бы сказать ему сам, но не решался, и не мог найти подходящих слов. Что же, Спок телепат. Он впитал его послание. Половинчатое, может быть — кто знает, что в разуме второго Кирка? Но этот… Спок прижимается к мягкому телу, придавливает собой. Его руки опираются по бокам от светловолосой головы. Сердце бьётся в горле — это бешено пульсируют сосуды. Поток ощущений курсирует между поверхностями кожи, между их нервными системами. Неужели он сейчас нырнёт ещё глубже в этот тугой омут и испытает то, чего так хотел? Без всяких надзоров и сдерживающих факторов, без этих комплексов и глупостей, без осуждающих теней за спиной? Без глупых опасений и предрассудков. Только он и Джим. Он ожидает испытать на себе снова концентрированный водопад, усиливающий всё. Он наклоняет голову, чтобы поцеловать Джима по его же примеру, и… водопад словно кто-то отрезал. Источник исчез резко, без следа, словно там всегда были только голые камни и пустыня. Неестественный, перекрученный, чужеродный страх пронзает Спока, будто кто-то вогнал ему в горло ледяное копьё и протащил через всё его тело насквозь, до самых пяток. Это невыносимо. Это похоже на страх близкой смерти… Это похоже на ужас умирания — полное исчезновение того, что секунду назад дарило ему смысл, лишало застарелой невыносимой боли. Спок пытается вернуться по своим же следам. Пробует восстановить свою ярость, заставить её вспыхнуть, чтобы дать ему силы бороться. Но она гаснет в горе, словно едва вспыхнувший огонёк, шипящий и скоропостижно умирающий от стены осеннего ливня. Ему становится слишком плохо без этой неудержимой энергии, что вливалась в него… но он должен бороться. Боль и страх, и паника, и вращающееся вокруг пространство — нужно их отсечь. Он логически понимает, за что должен уцепиться. Он не использует контактные точки, он просто не поднимает рук. Да и не нужно с Джимом, он контактен абсолютно везде. Он просто вдавливает подушечки в его обнажённую кожу для усиления телепатии и улавливает крайне слабые, исчезающие отголоски былых положительных эмоций. — Ничего не чувствую. Что произошло? — требует он ответа у человека. Новые данные. — Почему у тебя нет эрекции? — Новые данные. — Не отвечай, я сам знаю. Джим замирает под ним, не шевелясь и даже почти перестав дышать. Мозговая активность снизилась до минимальных значений, сознательные мысли отсутствуют. Спок не сталкивался, но слышал о таком и ему известно, почему такое бывает у людей и прочих животных. Заторможенность, ступор, суженное состояние сознания как реакция на сильнейший стресс. Словно существо притворяется мёртвым, чтобы легче пережить собственную смерть и не осознавать мучений. Спок садится, чуть сместившись в сторону, чтобы не придавить ноги человеку. Слышит первый глубокий вздох. Глаза Кирка фокусируются на нём. Его мозг включается обратно довольно быстрыми темпами. Как и положено капитану Звёздного Флота, даже если он в таком состоянии. И вновь получить то, чего Спок желает больше всего на свете, становиться невозможным. Что он сделал не так? Почему ему снова приходится думать о том, что он сделал не так? Спок снова раздражённо, досадливо рычит в бесплодной ярости. — В традиционных браках так всё и происходит? Во время… ярости ты ведёшь себя и выглядишь так же? Ему послышалось или нет? Сочувствие в голосе. Понимание. Кирк подумал, что Спок просто действует так, как привык и что бедный вулканец никак не ожидал таких последствий. Но нет, Спок вовсе не поступал, как во время амока, но всё равно ничего не добился! — Я не умею доставлять удовольствие, если ты об этом, — коротко, почти презрительно бросает Спок. Хочешь слышать — слушай. — Ты. Не можешь доставлять удовольствие, — терпеливо повторяет Кирк. Он приподнимается на локтях. Спок ненамеренно скользит взглядом по его груди и плечам, и член слова дёргается, как сумасшедший. Его кожа пылает желанием, но ему слишком горько от собственных признаний, чтобы он с этим что-то делал. — Да, — не дрогнув, подтверждает Спок, всё глубже копая себе могилу и понимая это. — В этом плане я бесполезен и даже опасен. Не каждый человек способен пережить традиционный секс с вулканцем. Тем более с диким, как я. Мы хуже клингонов, Джим. Наши жертвы-люди умирают от болевого шока, многочисленных переломов и обширных внутренних кровотечений. А кто доживает до конца, получает химические и стрекательные ожоги от спермы или яйцеклеточного материала. Он замирает, стиснув челюсти, заставив себя сидеть на месте, а не сорваться ломать мебель в комнате. По той причине, что тогда он не сумеет заметить реакции человека от начала до конца. А он хотел знать. Пусть даже это сделает ему только хуже. Он устал. Ему надоело врать и слушать вранье. Нет ничего лучше правды. А Джим хмыкает с неуловимой полуулыбкой, которую тут же прячет. — А мы собрались заняться традиционным сексом? — выразительно уточняет он. — Может, мы попробуем человеческий? Спок чувствует, будто обычный мир перемалывается вокруг него в первичный хаос и обрушивается на него, выбивает палубу из-под ног, заставляя потерять верх и низ. Кажется, он даже покачнулся и едва не потерял равновесие, прежде чем сумел взять себя в руки и разогнать сверкающую тьму перед внутренним взором. Кирк ни единым словом не высказал свои аргументы и возражения прямо, ведь Спок начал бы только сердиться и всё отрицать. Но Спок понял его. Ведь как-то он сам, Спок, родился на свет от союза земной женщины и вулканца. И она не умерла ни от какого из контактов с его отцом. Даже если они были, предположительно, малочисленны, но они точно были — он знал. Отчего же так усиленно просили его самого быть аккуратным и избегать, для чего? Он всё равно в итоге сбежал к тем, кто слабее и хрупче, и всё было в порядке. Это такая злобная философия «не навреди»? Только лишь потому, что его отец был уверен в его неспособности себя контролировать? Уверен в том, что Спок не справится и обязательно сломает всё, что ему дадут. Да, именно так. В своей выдержке Сарек не сомневался, а вот его… Однако никакая любовь и попытка защитить Аманду от якобы опасных поступков собственного сына не способна его оправдать. Это вся ложь лишь затем, чтобы он не узнал её объятий и поддержки, чтобы пораньше оторвать его от неё, не дать отравиться чувствами. Боялся, что из-за этого он станет человеком и у него не получится «быть вулканцем». Как будто он им не является от рождения! — Как жестоко. Кто тебе сказал? — вдруг произносит Кирк печально. Точно человек прочёл его мысли. Или он случайно оттранслировал их ему? — Ты не контролируешь лицевые мышцы, — добродушно объясняет Кирк. Точно читает. Видимо, без контроля он — открытая книга. Каким же снова спокойным и рассудительным выглядит Джим сейчас. Уютная лагуна, тихий надёжный приют, который никогда его не осудит и попытается понять. Как ему удаётся? — Почему с тобой всегда всё в порядке? — вопрошает Спок с упрёком. — У меня свои демоны, — опровергает его умозаключения Кирк, опустив посерьёзневший взгляд. — Но теперь они служат мне. И я здесь, в космосе, чтобы больше не допустить подобного — голод и массовые убийства. Хотя бы сделать всё, чтобы предотвратить. Пожалуй, мой двойник… мог бы рассказать поподробнее. Мне от него досталась лишь печаль потерь, а не неистребимый гнев и готовность убивать. Со мной много чего не в порядке, Спок. Но я попросил помощи и пережил это. А ты не пережил. В этот момент Споку отчего-то кажется, что Кирк старше его, хотя их реальная разница в возрасте не оставляет сомнений. Неужели как говорят люди — год за два? Нет. Просто Спок всю жизнь избегал своих демонов. Пока они его в конце концов не настигли. Остаётся отбросить всё, что он когда-либо знал. Перечеркнуть, вернуться к простейшей исходной точке, к начальному предположению. Не идти слепой мышью. Принять протянутую руку, даже если логики он не понимает. — Я отнесу тебя в ванную. Если это поможет вернуть тот поток эмоций и ощущений, он это сделает. Но, честно сказать, он в это не верит. — Отнести? Но я… — Кирк не успевает закончить. Спок хватает его и несёт, перекинув через плечо. — Почему ты меня тащишь? — Я делаю то, что хочу. Дверь открывается от пинка, отводной механизм прячет её в переборку, и они заходят внутрь. Это помещение считается гораздо более личным, чем каюты. В него крайне редко заходит кто-нибудь, кроме хозяина, поэтому Спок знает, что у людей там традиционно царит бардак. Кажется, и в своей Кирк не успел прибраться. И, конечно, забыл об этом. Когда Спок ставит его на ноги, тот уже красный от смущения, как рак. Коллекция фаллосов самой различной технической комплектации и формы торжественно выставлена на тумбе рядом с раковиной. Вернее, просто выставлена. Лишь Споку чудится в этом какая-то странная бравада. Впрочем, ему никогда не доводилось вживую видеть такое разнообразие. Зачем оно вообще одному единственному человеку? С радостной вспышкой ярости он сметает все эти пошлые фаллосы на пол — они подпрыгивают разноцветными резиновыми кеглями. Один включается. Спок злобно пинает его так, что от удара в стенку тот разлетается на составные части. Но и это ещё не всё. На панели душевой он обнаруживает ещё один дилдо, закреплённый горизонтально. Фиолетовый, подвижный, длинный и толстый. Демонстративно нечеловеческой формы. — R’yrsek tie’h! И кого же это должно было сымитировать? — с затаённым гневом требовательно спрашивает Спок, обернувшись на Кирка. — Я представлял, что это твой. Он говорит правду. Спок не рассматривает, как эта фиолетовая штука крепится, просто берётся и выдергивает. Сравнивает, подставляя рядом. Его пенис больше и подвижнее, особенно если подстроится по форме. Глядит на реакцию Джима: губы того чуть вздрагивают, словно он хочет что-то произнести или спросить, но ничего не говорит. — Гидравлические полости, — с расчётливой небрежностью поясняет Спок, отбрасывая жуткую вещь. — Жидкость из одной в другую можно перекачивать, меняя пластичность и форму пениса. Можно войти и увеличиться внутри. Можно надуть промежуточные области, достигнув округлых форм, а промежутки между ними сделать тонкими и относительно мягкими. Мы подстраиваемся. Но не всегда. — Это была очень наглядная демонстрация. Думаю, в битве фаллосов ты победил, — немного нервно отвечает Кирк, как бы невзначай обхватив себя руками. Спок опускает взгляд: по неведомой причине Джим снова возбуждён. Больше ошибок Спок совершать не собирается. Ментальные щиты могли бы успешно экранировать его от чужого страха, боли и прочих негативных переживаний. Если бы не защищали, он не смог бы эффективно драться. Это было бы сложно сейчас, но он смог бы сосредоточиться и создать достаточно крепкие щиты, чтобы совершить насилие. И варился бы в собственных ощущениях вместо того, чтобы купаться в чужом удовольствии. Не самая удачная перспектива. Так что если получилось бы сохранить влечение Джима к нему во время полового акта, он предпочёл бы это изнасилованию. Спок похвастался, что функционально лучше того, что было выставлено на тумбе в художественном беспорядке. Того, что висело на стене. Было бы ужасно, если бы какая-то дрянная палка приносила удовольствия Джиму больше, чем он, Спок. Ревнивая мысль об этом невыносима и тут закипает в груди первобытной обидной яростью. Так просто ошибиться, когда имеешь дело с человеком. Всё чувствительное, будто нервами наружу. И коррекции не поддается, не отключается. — Иди ко мне. Джим тут же подходит и ныряет в его объятия. — Ты боишься меня? — Прости, что замер. Это моя вина. Спок страстно внюхивается в него, в шею и волосы, спускается ниже. Он хочет облизать его всего, впитать его запах. Стоя на коленях, нюхает живот, прижимается щекой к члену, выпустившему капли предсемени. Ему нравится этот запах. Он возбуждает. — Где защита? Дай. Джим понимает и несказанное. Он подает плёнку уже без упаковки. — Повернись и ляг на тумбу. В глазах мелькает короткий испуг. «Неужели снова?» — Я собираюсь вылизать тебя. Смазку я использую позже. Психоудар чужого резкого возбуждения он почувствовал бы даже на расстоянии, а теперь он ударил так, что чувство гравитации пропало, будто Спок застыл в верхней точке качелей-центрифуг. — Ты правда хочешь сделать это? — почему-то сомневается Джим. — Я не верю, что ты не хотел, чтобы я сделал это, — И после паузы, если человек снова решит испугаться заранее: — Ты не будешь разочарован. Кирк дарит ему признательный взгляд из-за плеча. Спока это мгновенно выбешивает, хотя он не знает, почему. Он рычит и кусает за ягодицу с боку. На этот раз Джиму это насилие нравится. Кажется, такова его природа — реагировать на каждое действие совершенно непредсказуемо. Даже для телепата. Это восхитительно. Спок раздвигает ягодицы, удерживая на пальцах линзу биоплёнки. Точным движением разглаживает её поверх сфинктера, чуть вдавив внутрь для лучшего сцепления — насколько позволили сжатые мышцы. Спок сразу же ощущает, что человек расслабляется. Люди настолько привыкают к своим обязательным приспособлениям, что без них чувствуют страх и даже панику. Спок знал, что этот метод действительно спасает жизни, и логично на нём настаивать, но когда это становится чем-то вроде расового невроза… или, выражаясь культурнее, крепкой традиции с обязательным выполнением. Он бы хотел обойтись без этой дряни. Но, похоже, выбора нет. Джим вздрагивает, когда горячий язык его касается. Когда это делал кто-то посторонний, всегда ощущалось по-другому — неожиданно, непредсказуемо, немного страшно. И мало кто мог сделать это лучше, чем он сам, ласкающий себя пальцами. У телепата же не было проблем с пониманием, какое из его движений доставляет набольшее удовольствие, а какое не желательно. Джим подозревал, что «злой» Спок будет игнорировать его отклики, но тот почему-то вдруг решил следовать им. И под такой лаской невозможно не растечься по тумбе и не возбудиться ещё сильнее. Чтобы он не говорит, Джим не ожидал этого от него. Такой… раскованности. Он даже не думал о таком, когда в минуты слабости представлял себе их близость. Относительно того Спока, что он знал, происходящее было… вопиюще неприлично. И неприемлемо. — Ты нихрена про меня не знаешь, Джим, — злобно прорыкивает Спок, вытащив язык из самого приятного места. — Ты что… напрямую читаешь мои… мысли? — переводя дыхание, пробует возмутиться Кирк. — Ещё скажи, что воспитанным вулканцам не положено сквернословить. Даже если это уместно. При такой степени возбуждения соображать и вести диалог крайне трудно. Джим из последних сил держится за тумбу, ноги подкашиваются. Если бы не руки Спока, поддерживающие его под ягодицы, он давно бы сверзился. Но стонет он (возмущённо) только тогда, когда Спок отстраняется, со своей точки зрения разработав всё, как надо. Джим был бы не против, если бы его вылизывали так целый вечер. Ему уже хочется кончить, и было бы замечательно сделать это с языком, раздвигающим и дразнящим его сфинктер. — Приказывать вздумал? — тут же вскидывается Спок. Он встаёт, упирается рукой в поясницу Джима, не давая разогнуться. Джим начинает подозревать, что свой нынешний лексикон и способ образования нелестных фраз Спок содрал у Маккоя. Вряд ли такому он мог нахвататься на Вулкане. И что… он собирается взять его прямо в такой позиции? Джим хотел бы видеть его лицо, чтобы в каждый момент времени знать, что это по-настоящему. И что он занимается сексом не с кем-то ещё, кого готова подсунуть его неверная память, а именно с ним. Свой упрямый разум, который так часто обманывал сам себя, будет трудно заставить поверить, что всё по-настоящему. — Ты не перепутаешь, — сумрачно бросает Спок. Отчётливо оскорблённо. Джим чувствует это так, что словно телепатический канал открыт в обе стороны — Споку так хочется его ударить за эти слова, за эти замены, это похоже на зуд, который нельзя удовлетворить. Но сейчас он не способен преодолеть барьер — он не может причинить боль Кирку. Он не может променять возбуждение, блуждающее по всему телу, на краткую глупую, бессмысленную месть. И он кусает Джима за загривок. Клыки впиваются в кожу, сжимают, заставляют вздрогнуть. Вместо ожидаемой боли по телу человека прокатывается волна острого удовольствия. Джим ожидает, что его ануса коснутся скользкие пальцы, но одной рукой Спок перехватывает его ладонь, переплетает вместе, ласкает. Второй приникает к его лицу, слово нащупывая точки для мелдинга, скользя по ним, но не прижимаясь, не инициируя контакт. Так что там вовсе не пальцы, а нечто горячее, подвижное, действующее вполне самостоятельно и осмысленно. Спок всё-таки успел себя как следует смазать. Или ему не требуется? Волнообразными и трепещущими движениями член просачивается внутрь. Ему совершенно не мешает, что кольцо мышц периодически инстинктивно сжимается вокруг. Проталкиваясь всё глубже, член увеличивается в размерах, становится толще и твёрже. Джим глубоко и часто дышит, пытаясь приспособиться к новым ощущениям. Его собственный пенис стоит, как каменный. Спок чувствует, куда внутри нужно давить, как потирать, чуть двигаясь вперёд и наружу. И это странное ощущение в голове… Он совершенно не способен представить кого-то, кроме Спока. Его образ везде, словно они, не отрываясь, смотрят друг другу в глаза. Это больше, чем визуальное изображение — это ощущение, которому нельзя подыскать названия. Идущее от органа чувств, которого раньше у Джима не существовало. Неужели так воспринимается что-то вроде поверхностного соединения разумов? Кроме своего партнёра и физического наслаждения, разливающегося между ними, ничего больше не воспринимается. Спок прижимается к нему грудью, облизывая и покусывая его шею, плечи, одновременно продолжая двигаться в нём неторопливо, на маленькой амплитуде. И это означает, что весь его огромный инопланетный член всё-таки в Джиме. Целиком. И теперь Спок постепенно превращает пробные движения в полноценные фрикции, ускоряясь, выходя и заходя почти на всю длину. Вероятно, подбирая форму, словно ключ. Внезапно Спока настигает запоздалое озарение: отчего он разделает все чувства Кирка так сильно, непреодолимо. Текущее наслаждение, ту резкую панику. Без мелдинга. Это не просто его контактная телепатия. Это связь. Kal-if-farr. Как это возможно? По всем правилам логики нельзя так просто протянуть связь между разумами, половинчатыми по своей сути. Или наоборот, потому и проще? Вулканцы с таким разделением не сталкивались. Откуда ему знать, как оно должно работать? — Глупая t’hyla, что же ты наделал… Но сожаления быстро смываются слишком приятными ощущениями. Это похоже на пытку. Ему так хотелось схватить человека так, чтобы хрустнули кости, заставить его кричать от боли и страха, вывернуть руки, расцарапать кожу. Как же он ненавидел его! Всякому терпению приходит конец. Вот оно, казалось бы, руку протяни, но нет. Не дают, запрещают. Спок ненавидел не непроницаемую, непреодолимую стену, а человека, её построившую. Он достоин гореть в аду. Он должен страдать и умываться кровью, пока Спок насиловал бы его тело. Он бы получил то, чего хотел и так долго — секс с ним и удовлетворение свершившейся местью. О, как он хотел выместить это всё! И снова не мог. — Если ты думаешь, что я… не слышу твои мысли… ты жестоко ошибаешься, — прерываясь на глубокие вздохи и почти неслышные стоны, произносит Кирк. — Ты можешь быть грубее, ох… если желаешь. Мне так хорошо, что я… не почувствую. Чёрт, я будто в трансе. Спок резко выходит из него, перехватает за грудь и, разгибая будто куклу, разворачивает к себе лицом. — Да неужели, — с холодной яростью смотрит он ему в глаза. Не только с яростью — будто на самом деле ища чего-то. Подтверждения слов Джима? Факта, убедившего бы его в том, что тот действительно готов? Правда не ретранслирует всё обратно? «Как просто было бы поднять щиты!» — в очередной раз сожалеет он. Но Спок их не поднимет. — Попробуй, — выдыхает Кирк. И всё-таки немного усмехается: — Только не вынимай член. Продолжай… трахать меня. По рукам Спока пробегают мурашки. Эндорфины — всё равно что опиаты в крови… Они купируют болевые реакции. Вот что Кирк имел в виду. Ладно. Тогда Спок собирается быть максимально грубым. Он прокусывает ему плечо, когда трахает, прислонив к стене в кабине звукового душа. А Кирк царапает его затылок, зарывается в волосы и тянет за них, грозясь вырвать с корнем. Спок так сильно стискивает его ягодицы, бедра, впивается ногтями, чтобы удержать скользкое от пота и смазки тело, что уже давно передавил все подкожные человеческие сосуды. Он делает всё, как обещал — не прекращая втрахиваться в тёплое нутро, и каждый толчок заставляет Джима всхлипывать или стонать, а его самого… тоже стонать — но низко, вибрирующе, не раскрывая рта, лишь изредка заставляя оскаливаться от приходящего оргазма или вкуса крови на языке. Он знает — Джим кончает тоже, несмотря на саднящие раны и кровоподтёки. Спок старательно подводит боль к самой границе, останавливаясь на волоске от конца, когда доставляемое и ретранслируемое удовольствие больше не сможет её скомпенсировать. Спок хватает его за запястья, дергает за них вверх, впиваясь до хруста костей — просто, чтобы почувствовать, каково это. Он кусает его грудь, агрессивно лижет и сосёт соски, чувствуя, как на его спине расцветают тёмно-зелёные борозды и лунки от ногтей. Хватает за хрупкое горло, с силой пережимая вены и дыхание лишь на долю мгновения и снова отпуская. Он целует, жадно присасывается к загорелой коже с намерением всю её покрыть кровавыми, фиолетовыми следами своих губ и рта. Джим будет весь в его отпечатках. Он не трогает только его рану на губе. И ему наконец-то по-настоящему хорошо. Он согласен делать это вечно. *** Спок кладёт обессилевшего Джима на кровать. Подвигает, чтобы лечь рядом, прихватив с собою падд, с которого он следит за состоянием корабля. Он едва успевает расслабить мышцы расцарапанных плеч, как падд регистрирует вызов на тот самый коммуникатор. Конечно же, он сразу подключается и слышит голоса Монтгомери Скотта и того Спока, которого он ненавидит. Заслышав передачу, Кирк из последних сил приподнимается и садится. Глядя на экран, тихо произносит, чтобы не перекричать инженера: — А мы можем подключиться к разговору? — Да. — Скотти обращается и к нам тоже. Он знает, что ты перехватываешь сигнал и позволяет это сделать, — шепчет Кирк, заглядывая в хищное лицо своего Спока. Сейчас совсем не такое, как в начале. Что изменилось? Точно. Из него каким-то неведомым образом пропала вся эта неизбывная боль. Интересно, как сейчас выглядит он сам? Будто синюшный труп? — Что означает эта нелепая фраза про анчоусы? — с раздражённым недоумением вопрошает Спок. Он как будто игнорирует всё, что говорит Скотти, но Кирк знает, это не так. — Что-то мне подсказывает, что если мы не справимся с этой проблемой, то погибнем все, — выносит вердикт Джим. — И никакого смысла в устранении своих двойников уже не будет. — Так может сперва избавиться, а потом заняться проблемой? — Мы не решим такую проблему вдвоём, — выдыхает Кирк, понимая, что потратил на это последние свои моральные силы и больше спорить у него не получится. Он скорее разревётся, представив себе застывшие в скрюченных позах, заледеневшие насквозь тела своих друзей и коллег внизу. Так много людей и не людей. Неповторимых учёных, самый цвет Земли. Спок щёлкает по падду, заставляя программу насильно присоединиться к чужому каналу. Однозначный шум подключения явно замечают все участники диалога. Теперь их слышат тоже. После небольшой паузы (проверяет, кто осуществил подключение?) Скотти продолжает говорить, словно ничего не изменилось: — Если бы я набрался храбрости раздвоиться, как вы, или даже учетвериться, я бы это сделал. Моя голова умная, но я не могу делать все одновременно. У нас почти нет старших офицеров на борту и учёных, чтобы так легко ими разбрасываться. Если каждый двойник умен так же, как исходная, кхм, версия, то у нас появляется хотя бы призрачный шанс не взорваться в космосе от воздействия неведомой ебанины, которую не фиксируют наши чёртовы датчики. Добрый Спок на той стороне приглушает микрофон, но его голос всё равно слышно. — Ты все равно попытаешься его убить? Даже не смотря на то, что это будет означать риск для наших жизней? И тех, кто внизу. Он явно обращается к своему злому Кирку, потому что следом звучит напряжённый голос: — Возможно, у меня не останется выбора, когда мы встретимся. Возможно, именно он послужит причиной нашего краха, а этого допускать я не намерен. — Значит, нужно рискнуть, — нервно произносит добрый Кирк. Наклоняется к микрофону падда и говорит погромче: — Если никто не против, я предлагаю встретиться в переговорной на пятой палубе, чтобы обсудить план дальнейших действий. — Подойдет, — отвечает добрый Спок. — Нам нужно… минут десять-пятнадцать. Оба переглядываются, оценивая, сколько потребуется им. — Хорошо, пятнадцать, — отвечает добрый Джим. — Конец связи.