Регулярные встречи

Кан не помнит когда это началось, и совершенно точно не знает, когда закончится. Просто в один момент его свидания с Владимиром стали регулярными до жути. И самое страшное было в том, что его всё устраивало. Абсолютно каждая деталь этих ебаных свиданий. Кроме, пожалуй, комнаты в которой они проходили — старая общага не вдохновляла ни на жизнь, ни на смерть, но по сравнению с количеством эмоций и ощущений, что дарил секс на общажной койке, это казалось мелочью. Хотя некоторые моменты в памяти всплывали. Это и не удивительно, любое их свидание было похоже на предыдущее, с учётом каждой неважной и мелкой детали, которая по прошествии времени становилась полноценным фетишем. Это сказались повреждения мозга? Впрочем, именно повреждения объясняют природу множества штрихов общей картины. Мыслей совращать студентов, да и вообще кого-либо из тех кто работал над прибором у Константина не было. Оно и не было нужно, ведь мозг всё отчаянней и отчаянней цеплялся за больную привязанность к Маше. Да и кого там совращать? Илону — скучно, она и так влюблена до мозга костей. Савелия — уголовно наказуемо. Родиона — не получится, да и, честно говоря, не очень то и хочется. Пипинчева — упаси Господь! Для Вовки оправданий не находилось, лишь то, что он безмерно глуп, но это безусловно был более привлекательный вариант чем остальные. Владимир же, в один момент просто перестал скрывать свой интерес. С Илоной ему давно ничего не светило, даже отраженный свет Солнца от Луны, и последней каплей в вопросе его сексуальной идентичности стал Кан с проблемой в идентичности гендерной. О, как его трясло при виде этого чёрного платья в цветочках! В тот момент он, кажется, поступился всеми принципами на свете, чтобы ловко и чётко объяснить своё влечение. Оно было глупым. Окончательно идиотским, гомофобным, оскорбительным и безумно будоражащим. Сколько раз Владимир повторял слова паразиты, то что он совершенно точно не гей, то что Кан вероятно залез к нему в мозг и подсадил маниакальную идею о сексе с ним. Идея секса с этим идиотом студентом и будоражила. Пришлось, конечно, выгнать его, по началу, но после долгого размышления, взвесив все за и против, Константин Лазаревич сам позвал его на разговор. Если разговором можно назвать первый раз в пассивной роли… Это, правда, был далеко не первый раз. Рука уже механически точно выводила контур помады на губах. Хотя, удивительно, что с кибернетическим протезом это умение пришло не сразу. Константину даже в некотором роде уже нравился женский марафет на лице, несмотря на твердо засевшие в глубинах подсознания гендерные установки отца. Это можно даже было считать бунтом, бунтом против нелюбимого отца на пятом десятке жизни. Но разве это зазорно, если это работает? Владимир, как обычно, постучал несколько раз. Получилось среднее число между двумя и тремя, нагло поглощенное деревом, из которого сделана дверь. Ответа он не ждал, а стучал, похоже, по привычке. — Так странно: ты всегда опаздываешь ровно на пять минут. — Кан, несколько задумчиво и разочарованно опустил голову на руку, покрытую перчаткой. — Может быть у вас часы спешат? — Вовка непринужденно прошёлся до середины комнаты. — Это вряд-ли. Скорее твои опаздывают. В голову даже не лезли варианты саркастичных ответов, вся кровь отлила от мозга, прибиваясь потоком к половым органам. Мозгу оставалось лишь вырабатывать гормоны счастья, на том маленьком запасе топлива, что ему было отведено. — Всегда так жаль портить вашу помаду, Константин Лазаревич… — Владимир нежно держал Кана за угол лица, покрытый лёгкой щетиной, большой палец поставив на его тонкие губы. Мазал он беспощадно, медлительно и нагло. Обнажая всю натуру, спрятавшуюся за легким гримом. Мазал сначала пальцем, а после и собственными губами, целуя чрезмерно накрашенные участки. — Ты, случаем, не забыл, что целуешься не с дешёвой проституткой? — Константин левой, вполне живой рукой, перебирал золотистые витые кудри молодого человека перед собой. — Обижаете, как на месте вас можно представлять другого… Или другую… — Молодой человек уже целовал Кана в районе виска, нежно и приторно, руками вцепляясь в чужие бёдра. — А вы, когда я беру вас, представляете другого? Или другую… Кого-то менее досягаемого чем собственный студент, так? — Он жарко дышал в ухо, делая паузу после каждого слова. — Да, пожалуй. Кого-то более решительного, менее нежного. Ты слишком мягкий… — Вынуждать Владимира действовать грубо не было обыденным ритуалом, но было скрытым желанием. Ранее невысказанной, но уже неловко сорвавшейся с уст мечтой. Вовка ничего не ответил. Улыбнулся, широко, как дурак из народных сказок, слегка вскинул копну своих кудрей, и с усилием вцепился в угловатые плечи Кана. Даже грубость он проявлял нарочито осторожно, потому что одно движение не туда, и его обязательно придушат железной рукой. Константин, конечно, не был уверен, что именно эта причина вызвала легкую пелену необоснованного страха на синих глазах, но других не находилось. Молния на платье всегда поддавалась легко, гораздо легче чем молния брюк или прочих атрибутов традиционно мужской одежды. Возможно, потому что задачу в последнее время оно исполняло одну — красиво спадать с плечей. А может быть причиной этому служила совсем нечастая его носка. Одно другому не мешало. Владимир и раздевал, и раздевался сам, стягивая вырвиглазную красную футболку. Отшвырнул её куда-то в сторону телевизора, наблюдая как Константин ловит траекторию полёта этой тряпки. Ранение своё он стыдливо прикрывал рукой. — Стесняешься, как в первый раз… — Кан лениво провёл железным протезом, закрытым тканью, по шраму. — Неужели завуалированная просьба быть грубее, ассоциируется с армией? — С армией в которой я не служил? — Владимир хмыкнул. — Нет, она ассоциируется с вашей грубостью. Разве это честно, отвечать злом на зло? — Это естественно. И старым грубиянам доставляет огромное наслаждение. Так что действуй! Отводя взгляд от своего полового партнёра, Константин принялся избавляться от нижнего белья. По итогу остался нагой морально, а технически, прикрытый тканью чёрного платья в цветочек. Владимир достал смазку откуда-то из-под стола. Ей там, конечно, было самое место, ведь очень удобно рукам до неё дотягиваться. Он выдавил немного, поставил пальцы между чужих худых бёдер, и бесцеремонно вошёл. Кан не проронил ни вздоха, ни слова, ни даже шипения, разве что сглотнул слюну, накопившуюся во рту. Увидев, что никакой ответной реакции на его движения не следует, Вовка начал двигать пальцами внутри, резко и рвано, а свою классическую собачью привычку лизаться сменил на такую же собачью, но уже грубую, манеру покусывать чужие губы. Тут моральные принципы у Кана и поплыли. Горячая и сильная дрожь забила по телу, с губ сорвался непрошенный стон. Всё плохое и хорошее, что было в голове медленно растворялось в ощущении момента. Сладко тянущего внизу живота, бьющего по самой неизолированной связи нервов. — Вам стоит быть потише, Константин Лазаревич… — Владимир смотрел сверху вниз снисходительно и наигранно жалостливо. — Мы всё-таки в общежитии. — Думаешь услышат? — Кан своим аристократически величавым носом хватал воздух обрывисто и недостаточно для полноценного вдоха. Кислород, казалось, был холодным в комнате и обжигающим в лёгких. — Не хочу проверять. Наигравшись пальцами, Владимир той же рукой принялся за снятие платья, оставляя у Кана на плече липкие следы от смазки. Платье аккуратно сползло на пол, не сильно при этом помявшись. Вовка потянулся к своей ширинке, с выражением лица, как у студента, не знающего предмет совершенно, и, сильно кающегося перед преподом. Преподаватель же на него смотрел хищно-довольно, зная, что спит с ним Владимир не за зачётку или иные бонусы, а из-за собственного интереса, тяги к наслаждению, и просто, молодецкого периода гиперсексуальности. Константина всегда смешили Вовкины трусы в бананах, но сдерживаться ему в такие моменты всегда удавалось. Даже наоборот, эта удивительная ткань нижнего белья невероятно красиво обтягивала все достоинства молодого человека, от чего у Кана по чреслам разливалась лёгкая судорожная волна возбуждения. — Предлагаю вам закусить губу. Или что-нибудь ещё. — Сказал Владимир раскатывая по члену тонкую резину презерватива. — Не думаю, что ты настолько резвый. Чувство заполненности внутри, невероятной, удушающей в легких тесноты, Константина погружало в искренний восторг. Сильная, тупая дрожь в пальцах, золотистые кудри молодого человека, падающие ему на лоб, нервные попытки этого юноши двигаться. Удивительно, но у Владимира начало получаться двигаться не быстро, а грубо. Каждым толчком вбиваться уверенно, точно, словно под стук внутреннего метронома. Сомнения о том, что он не знает слово «метроном» были, а сомнения в том, что он отпадно трахается — пропадали. С каждым движением, тяжёлым и глубоким, Кан забывал о чём-то своём. О проблемах с прибором, с пациентами, с Машей, которая уже совершенно точно никогда не вернется, забывал о всё ещё побаливающей изредка голове, и проблемах с выделением дофамина. Оставался лишь миг из жизни, настоящий момент. — Хороший мальчик, — Константин проговорил это тихо, в чужую шею, от чего по ней поползли мурашки. Сам Владимир дёрнулся, сбиваясь с темпа, пропадая от собственной стыдливости. Остепенившись, продолжил вбиваться дальше, так же полно, так же во всю длину. Губами он легко прикасался к стрелкам, которые не выдерживали, и плыли. — А вы сегодня долго. Оттягиваете момент наслаждения? — Вовка чуть ли не касался губами полуседых волос, проговаривая это куда-то в область выше уха. Отвечать Кан не счёл нужным, тем более и Владимир был дураком не настолько. Оставалось только держаться за его молодые и сильные плечи, уповать на скучность миссионерской позы, и запоминать каждое движение, внутри и снаружи. Стимуляция простаты, грубыми вбивающимися движениями сбивала и ритм дыхания, и пульс, перенастраивая сердце на новый ритм каждым толчком. Лёгкие, заигрывающие движения пальцами по головке члена, изводили на недовольное поскуливание. — Ты ведь, и сильнее можешь… — Константин, практически вжимался собственной дрожащей грудной клеткой в чужую. — Как пожелаете. Владимир действительно начал двигаться быстрее. Уже не глубоко, а действительно, быстро, так, что у Кана задрожали не только конечности, но и всё тело. Быстрота спешнее изводила на наслаждение. Оргазм, так и вовсе, накрыл причудливой длинной волною. Константин зажмурился, по старой дурной привычке, ловя каждый образ выбрасываемый мозгом. Это не было похоже даже на самые глубинные образы подсознания, это было до ужаса просто, как импульсы нейронов под увеличительным стеклом, их яркие вспышки, как рождение сверхновых. Наслаждение уже покидало тело, а толчки всё продолжались, вызывая легкие судороги и невероятное желание вскричать. Но воспитанность, и привычки были сильнее, не хватало ещё, чтобы на резкий вскрик сбежалась половина общежития. Ну, а если не половина, так хотя бы та страшная вахтерша, брр… Врагу такой участи не пожелаешь. Владимир кончил только спустя ещё серию движений. Испытывая на себе прокатывающее по телу наслаждение, он всегда закусывал губу, до сильной, почти гематомной вмятины. Одевались они, почти не глядя друг другу в глаза. Как будто совершили нечто постыдное, и не только совершили, а продолжат совершать. Вовка так и вовсе повернулся спиной, натягивая футболку. Константин в это время протирал лицо салфетками, чтобы оно снова стало типично мужиковатым. — Знаете, мне кажется, я начинаю к вам что-то чувствовать. — Владимир сказал это, отряхивая штанину от пыли, которая на ней никак не могла появиться. — И что же? Любовь? — Кан взглянул на него издевающимся взглядом. — На отношения мы с тобой не договаривались, только на встречи для соития. — Отсутствие отвращения. — Вовка глупо улыбнулся. — С вашим чсв это сложно, но, оказывается, возможно! — Спасибо тебе, кстати, за… — Константину даже не удалось закончить фразу, как его перебили. — Мне тоже понравилось. — Он зардел так, как краснеет солнце во время заката. — Тогда, до встречи? — До встречи. Провожая молодого человека взглядом, Константин Лазаревич самодовольно подумал, что другие умения Владимира известны большинству в Межлужске. А вот его умение трахаться только его открытие.