***
Если бы я сам понимал, что со мной происходит… Спустя неделю с отъезда Гриши мою голову не покидали мысли о том вечере. Я сорвался, не выдержал собственных страхов и выдал их ему с непристойной и непростительной для себя лёгкостью и беззаботностью. По непонятной причине я не беспокоился так о Вике в первые дни знакомства, как о нем всю ту неделю. Пока я и Вика пробами и ошибками познавали личные границы, с Гришей будто всё было обозначено с начала общения. Это пугает и притягивает, словно я иду в темноте в поисках давно желаемого. Даже вопрос о кошмаре вышел из меня с особой тяжестью, будто играл в русскую рулетку. И Вика предупреждала меня. Жаловалась на несговорчивость в личных вопросах, и я наконец-то осознал ее слова, ощутил ситуацию. Я уверен в Грише и его намерениях также, как Вика доверяет ему и ценит их дружбу. Но в тот вечер он открылся: я это почувствовал. Объятие, голос выдали мне сокровенное — его чувства. И почему-то вместо дружеских мне представились именно романтические… Я не готов. Я не думал, что в жизни со мной может произойти такой случай. «Неужели он влюблён в меня?», «Но мы же одного пола…как?» — такого рода вопросы выскакивали в сознании как всплывающая реклама. Они раздражали на парах, выводили из себя во время выполнения домашнего задания и т.п. Я не верю: мне померещилось. Я накрутил себе какую-то невозможную фантастическую ложь и стал потихоньку верить в ее правдивость. Но он не такой, как и я. Хотя даже в защиту этой позиции у меня нет должных оснований и необходимой информации о его личной жизни. И как тут не поверить… Я решился спросить у Вики на неделе.***
— И как ты докатился до рисования порнухи с фуррями для иностранцев, вот скажи? Я просто в ахуе с тебя, — размахивает руками Вика. — Я думала ты не такой, а ты оказывается… — Хороший бизнесмен. У иностранцев денег и фетишей больше, чем у всего нашего факультета. Даже у тех, ко на платке учится. Даже не смей осуждать меня, пока не разберёшься в теме. — перебиваю я. Я не буду слушать никого в вопросах собственного заработка. Мне хватило разговоров с родителями, и я переступлю собственную скромность, но отстаю свою работу. — Это грубо. Может я хотела похвалить тебя, а ты меня тут затыкаешь. — отворачивается Вика и делает вид, что обиделась. А моё раздражение от её ответа только усиливается, будто вместо воды масла в огонь подливает. — Ну, Артём, не злись, я ж не со зла. Хорошо, что ты за такие рисунки столько денег получаешь, я ведь только рада. — пытается задобрить и давить на жалость. А от её оправданий я резко вспоминаю об одном вопросе. — Прощу, если ответишь на один странный вопрос. — От кого научился? — От тебя. — Ой, ладно, задавай. — махает рукой Вика и улыбается. Божий одуванчик. — Я не узнаю от него лично, потому лучше перестрахуюсь и узнаю у тебя. У Гриши кто-нибудь был? — Вика останавливается посередине коридора и загадочно смотрит в глаза. Если она вместо ответа будет прикалываться надо мной, я буду её игнорировать весь день. И так всю ночь мучался в мыслях и готовился к тому, чтобы уверенно спросить, а не промямлить и тут же замолчать. А Вика задумчиво смотрит куда-то в верхний угол. — Кажется, у него кто-то был. Я мало что знаю, сама кое-как выпытывала у него, но была какая-то девушка с офиса. Большего не знаю. И советую у него не уточнять — пошлёт сразу и надолго. Уже пыталась.***
Факт того, что у него была девушка радует, но заставляет задуматься. Видимо, их отношения оборвались на чем-то ужасном, оттого Гриша и не рассказал Вике даже жалкие крупицы. Но так я больше верю в то, что мне показалось. Мысли прерывает входящий звонок. Сигарету пришлось взять левой рукой. На дисплее высвечивается неизвестный номер. И по привычке сбрасываю. Но номер звонит во второй и третий разы. Значит не спам. К счастью, из динамиков звучит голос Гриши. — Почему ты сбрасывал? Ты снова забыл сохранить мой номер? — злится Гриша. А я в привычной манере отвечаю ему неловким смешком. — Прости, Гриш, я опять забыл. Ты что-то хотел спросить? — ставлю на громкую. Гриша редко звонит, чаще пишет. Подозреваю, что разговор будет или серьёзным, или шуточным, что тоже бывало. Но по его интонации тяжело определить по какому пути пойдёт беседа. Он напряжён, кажется. — Да…есть один разговор. Ты…не занят? — с паузами выдавливает слова Гриша. Я молчу. От сказанного я испытываю вихрь эмоций в душе. Я наконец-то достиг того уровня доверия, чтобы он мог без проблем рассказывать что-либо о себе? От радости я невольно сжимаю телефон и спустя время выдаю, пытаясь ответить сдержанно: — Я-я не занят, Гриш! Стою на балконе и курю…вот. Я тебя слушаю. — Артём…не знаю, как ты отреагируешь, поймёшь…просто послушай. Я долго не понимал, что к тебе чувствую. Наши разговоры в дс…честно, они очень помогли мне жить дальше. Если бы не ты, я бы не смог накопить на машину и не знаю, что бы с собой делал. Ты…прекрасный человек, Артём. Ты помог мне жить после расставания. Я… — слеза падает с правой щеки. Он резко замолчал, моё сердце бьётся так сильно, что удары, подобно эху, пульсируют в голове. Впервые слышу от него искренние слова, настолько личные, что даже Вике нельзя знать. Но почему-то больно от предвкушения последующего признания. И молчание с тяжелыми выдохами, исходящее с другого конца трубки, кололо прямо в безумно колотящееся сердце. — Мне очень тяжело говорить это, но больше нет сил молчать и сдерживать. Если после моих слов ты перестанешь со мной общаться, я пойму. Артём, ты…мне нравишься…не как друг. — телефон падает с моих рук на пол, сигарета — с балкона на землю, а сказанное Гришей заставляет упасть что сердце, что разум. В ушах проносится писк, подобный тончайшей иголке, только что прошедшей через перепонки. Новая слеза невольно спадает с щеки на дисплей упавшего устройства. Мой мир стремительно теряет очертания. Из динамика тревожно повторяется моё имя — через силу поднимаю телефон и прикладываю к уху. Я не могу выдавить из себя даже звука: шок зашил мой рот и обездвижил мышцы. А Гриша продолжает панически повторять имя. Еле слышимым голосом шепчу то ли себе, то ли ему: — Гриш, я так не могу, так нельзя… Вероятно, что он услышал, но я перебил его, сбросил трубку. Я не знаю, как мне отреагировать на его признание. Как я могу принять его чувства, если они ненормальны и порицаемы. Что мне делать? Как мне общаться с ним дальше? Я не хочу бросать его, но его чувства ко мне болезненны и опасны. А если кто-то узнает об этом? Что будет с ним, со мной? От вопросов раскалывается голова, реальность перестаёт ощущаться, как и весь мой мир и моя жизнь. Видимо, эта ночь пополнит один мой любимый список.***
Возможно, из-за меня наше общение прервалось на месяц с лишним или из-за его работы, но факт резкого исчезновения Гриши ударил что по мне, что по Вике с одинаковой силой. Она спрашивала у меня, надеялась получить ответы после длительного молчания со стороны Гриши, а затем просто молилась услышать его голос из динамика после нескольких попыток дозвониться. Длительная печаль постепенно выливалась в излишнюю раздражительность и мелкие ссоры. Вика пару раз обвинила меня, считая главной причиной игнорирования со стороны Гриши. Дни в университете после каникул давались так же тяжело, как общение с Викой. Перспективы отнюдь не радужные. Оставшаяся пара недель февраля и весь март прошли в ругани и рутине. Но в мгновения отдыха я думал о Грише. Он был важным элементом и раньше в моей жизни. Общение с ним помогало мне держать себя в руках и не унывать от любой сложности проблемы. Но после знакомства лицом к лицу и совместного времяпрепровождения каждый день на протяжении недели я осознал, насколько мне нужен этот человек. Его признание что-то пробудило во мне, заставило встрепенуться и выглянуть наружу из потаённых углов сознания и души. Я не был готов принять его чувства, так как не понимал и не видел своих. Месяц размышлений дал мне шанс узнать себя получше, и я не упустил его. Оставалось только обсудить всё с Гришей, но его игнорирование пугало с каждым часом. Что Вика, что я переживали за него так, как никогда раньше не бепокоились за себя. Апрель начался отличной новостью: он наконец-то нам ответил.***
Зачем ты оставляешь нас наедине, Вика? Напряжение между нами убьёт в первую очередь меня же. Как всегда к моменту, к которому я готовился основательно и долго, начинается такая тревога, что даже шелохнуться боишься. Да даже моргнуть! И сейчас, шагая рядом с Гришей, я не могу начать жизненно необходимый разговор, решивший значительную часть проблем с частым беспокойством. И он не может решиться сделать первый шаг: также идет весь дёрганный и нервный, пытаясь неудачно скрыть невольно выступающие признаки. Время идёт, а молчание только сгущается. Глубокий вдох, длинный выдох — поехали. Я уже не могу терпеть эту атмосферу. — Гриш…н-нам нужно поговорить. Я много р-размышлял над твоими словами и… — Не здесь. Придём к тебе — там и обсудим. — отрезает Гриша. Не повернул голову, не посмотрел на меня — глядит всё также прямо, словно меня и нет. Лёд треснул, но не совсем так, как я рассчитывал. Хотя на что я надеялся, если буквально месяц назад отказал ему в чувствах. Сейчас между нами образовалась огромная бездонная пропасть, и я не знаю, как через неё пройти навстречу Грише. Словно пропали та драгоценная дружба, то весёлое и кажущееся беззаботным общение. Исчезло за месяц то, к чему мы шли больше года. Душа не уймётся: ей больно, и эта боль продолжает пылать и обжигать. Я пытаюсь начать разговор, но он не реагирует. Пытаюсь идти наравне с ним, чтобы как-то привлечь взгляд, — бессмысленно. А боль с разочарованием танцует мазурку с особой страстью на моем самочувствии. Пытаюсь забыться в мыслях, но глаза невольно подмечают Гришу и снова напрягаюсь. Подобно старой плёнке прокручиваю счастливые воспоминания: как после тяжелого дня захожу в дискорд в звонок с Гришей и смеюсь от его шуток и историй, как просыпаюсь из-за него и встречаю лучшее утро в своей жизни, как раньше мы смеялись все вместе над какими-то фильмами, смотря их дс через Вику… До сих храню эти моменты, чтобы не унывать и продолжать стараться ради друзей. И по какой-то причине боль отходит, оставив место надежде. Становится тепло в груди, и тревога постепенно развеивается. Смотря на Гришу, я думаю только о том, как он важен и нужен мне, потому не буду молчать. Никто не сделал столько добра для меня, как он. Он ускоряет шаг, я — вслед за ним. Хруст грязного снега, хлюпанье из-за луж и шелест пластмассового пакета с продуктами учащаются, а мне становится легче. Вероятно, надежда сняла с моей души оковы тревоги, позволила взлететь и посмотреть на ситуацию с другого ракурса, лёгкого и чистого, как небо над пасмурными тучами. Я боялся лишь того, как окажусь брошенным Гришей, как перестану общаться и видеться с ним, как буду болезненно предаваться ностальгии… Но стоили ли эти мысли потраченных сил и нервов? Пока не получу ответ, буду считать их бесполезными. Захожу в квартиру первым, забираю пакет и кладу его на столешницу, одновременно наливая в чайник воды. Гриша проходит дальше по коридору к ванной и садится за стол. Кухня стала особенным местом для обсуждения всего на свете: от гуляний и планов, до ссор и душевных разговоров. А чай, думаю, станет обязательным атрибутом каждого важного собрания за столом. Пока чайник вскипает, я вновь начинаю: — Гриш, я долго думал над твоими словами в тот вечер. Тогда…я поступил как идиот. Знал, что тебе и так тяжело говорить на такие темы, но всё равно повёл себя по-скотски, побоявшись и запаниковав. Для меня это всё впервые, и, честно, мне до сих пор страшно. За тебя, за себя… Гриш, ты очень дорог мне, и я… — вскипает чайник с громким свистом. Мгновенно выключаю конфорку и смотрю на Гришу, грозно сидящего и сёрьезного. Боюсь представить, что он ожидает услышать дальше. Ведь я боюсь отчасти тоже. Собираюсь с силами, выдыхаю и продолжаю: — Я не против побороть свой страх вместе с тобой. Лицо Гриши застывает в странном сочетании гримасы удивления и, одновременно, равнодушия. Он молчит, его взгляд смотрит сквозь меня. Я также сохраняю молчание, теряясь в нарастающем беспокойстве, словно смотрю в тёмный угол комнаты, из которого начинают лезть пугающие галлюцинации. Гриша встаёт, подходит ко мне и прижимает к себе. Без лишних слов и движений — он принимает моё признание. Слезинки скапливаются, и я пытаюсь удержать их, но они всё равно падают. Падают на плечо Гриши. Вместе с этими слезами из меня выходит последние негативные эмоции, и я чувствую только надежду и окрыляющее ощущение. Тяжёлые дни прошли.<…>
— Ты помирился с ним, да? — невзначай спрашивает Вика. — Он выглядит счастливее. Однозначно, что он игнорил меня только из-за вашей ссоры. — Ты опять начинаешь, Вик? Какой раз тебе уже сказал, что мы не ссорились, но ты продолжаешь настаивать на своём. Мы поговорили с ним об одной проблеме и уладили ее. Довольна? — начинаю вскипать я. Мне надоели ее постоянные обвинения, и она продолжает их высказывать даже после моих просьб и ссор из-за них. Вика, похоже, приметила изменения в моей голосе, потому как сразу начала оправдываться. Как всегда: сначала ляпнем — затем разгребаем. Но она неожиданно резко заканчивает поток оправданий и опускает взгляд, тяжело вздохнув. Видимо, не просто так она попросила пойти с ней покурить наедине на балкон. — Вика, что-то случилось? Опять проблемы с родителями? — касаюсь её плеча. Тембра продолжает смотреть вниз на улицу. А затем начинает: — После резкого ухода Гриши я чувствовала себя странно. Было непривычно видеть отсутствие его вещей, постоянного бардака и его самого. А после того, как пыталась до него дозвониться, я начала переживать. Начала беспокоиться, что в скором будущем ты также уедешь, и я больше никогда не увижу тебя и не услышу. Пару раз это доходило до нервных срывов дома. Я боялась, что наше общение прекратится после универа и что больше никогда не испытаю тех приятных эмоций, которые получаю с вами вместе. Что ты, Артём, что Гриша — вы мне очень дороги, и я ни за что не готова принять будущее без вас. — тяжело дышит Вика. -Но…возможно, после выпуска я уеду либо в другой город, либо в другую страну. Потому я стала бояться за наше общение и нашу связь. Я…не знаю, как себя успокоить. Эти мысли преследуют меня больше месяца! Я хочу спокойно общаться с вами, а не слышать у себя в голове при виде вас, что скоро уеду и всё потеряю. Почему я не могу управлять собственной жизнью…? — её голос дрожит. Она хватает себя за голову и начинает шмыгать. Теперь понятны отчасти ее срывы на меня из-за Гриши — боялась потерять его. Но то, что её увезут куда-то далеко против воли, меня сильно поразило. Я понимаю ее страхи. Потому прощаю ее слова в свой адрес в марте. Обнимаю ее, стараясь успокоить. Ей нужно понять, что я поддерживаю ее и понимаю. Вскоре слезы прекращаются, Вика отпускает меня и подходит к окну. Но веселее она выглядеть не стала. Она с сожалением глядит на меня, а затем шёпотом просит: — Следи внимательно за Гришей, пожалуйста. Боюсь, что для него март не прошел не так бесследно, как для нас. Я увидела пару порезов на его руках. И выглядят они не как обычные царапины.