***
Удар был страшным. Дженсен полностью его прочувствовал — не потерял сознание. Ему вывихнуло руки в плечевых суставах, подняло нечеловеческой инерцией — почти как пластилиновую игрушку маленьким жестоким ребёнком — и швырнуло вперёд. Взвыл «страж здоровья». Встопорщился железными защитными пластинами позвоночник. Бронированная шкура «Носорога» показалась тонкой рисовой бумагой, обтянувшей спину; будто Адам бамбуковая стеночка из японского домика — такая же лёгкая и непрочная. Его ебануло о щиты смотровой кабины — и вынесло на воздух. Нос джета отвалился от удара об землю — и пустыня вместе с огнём ринулась в обнажённую беззащитную утробу, пожирая и хороня людей. Дженсена перевернуло в длинном, выкинувшем его наружу, броске — как летящий над полем бейсбольный мячик, шарахнутый битой. И впечатало в землю, точно смятого потешного пупса — детской ладошкой. Не выдержала не система приращений — его сознание. Подобное уже было — в Хэнша. Обратный отсчёт на бомбе, бросок в окно, мощный взрыв, сметающий доки и поймавший Адама на излёте. Тогда Дженсен тоже врезался во вздыбившийся асфальт без чувств. На несколько секунд стал беспамятен, беспомощен, почти мёртв.***
Он не знал, сколько прошло времени. Очнулся рывком — будто всадили в сердце шприц адреналина. И все встроенные импланты — от «стража здоровья» до блока питания «Шариф 8» выдернули его из шокового состояния, близкого к смерти. Целым, невредимым и полным сил. Ни боли, ни сломанных костей, ни вывихнутых суставов, ни искрошенного черепа. Ни царапин, ни ссадин. Только лёгкое жжение в области шеи — которую должно было свернуть начисто, как стрелку на циферблате, от такого удара. Дженсен провёл ладонью по засыпанной песком коже — на кончиках глянцевых пальцев осталось несколько размазанных капель крови. Но ни раны, ни хотя бы ещё не стянувшего края рубца. Адам медленно поднялся на ноги, немного пошатываясь. Вокруг простиралась золотистая и сонная, как сытая кошка, пустыня. Самолёта нигде не было. Даже след Дженсена обрывался через несколько ярдов — будто тяжёлый беспамятный куль прямо с неба упал. Рухнул, и его проволокло ещё немного. Дженсен потёр ноющий горячий лоб. Но уже не качало. Белые барханы, жаркое солнце. Выжженное небо, давящий жар. Адам щёлкнул линзами, защищая глаза. И дымчатые тёмные линзы обняли зрение, отсекая рассыпчатый блеск невыносимого зноя. В стеклистом мареве проступил почти невидимый, невесомый дым. Безветренной тонкой нитью над дальними дюнами. Дженсен очень быстро перешёл на бег.***
Пилот был мёртв. Его переломало и изувечило страшно. Словно гигантским молотком для крокета перебили до осколков каждую косточку в теле. Он так и сидел — снаружи целый и даже безмятежный, а внутри весь перемолоченный до молекул — в выдранном с корнем кресле. Выкинуло его из раззявленной, распахнутой кабины недалеко. Над хвостовой частью джета поднимался дымок. Не угрожающе жирный и подкопченный, а спокойный и лёгкий, как выдох офисного работника на перекуре — вышедшего расслабиться и почиллить на пару затяжек. Взрыва ждать не стоило. Адам двинулся вокруг джета, похожего на косо воткнувшийся в пепельницу сигаретный окурок. Лезть через пилотную кабину — не стоило тратить сил, бесполезно. Полная цифровая тишина, мерный жёсткий скрип под ботинками. Больше всего он боялся найти ещё один труп, с вывернутыми от удара рёбрами. Дверь в салон возвышалась над песком. Выбивать её кулаком не хотелось. Дженсен мучительно вспомнил, что ему рассказывала Малик при инструктаже: где-то должна быть кнопка дублирующих механических пружин, как раз на случай аварийной ситуации, если электроника откажет. Он нашёл запаянный щиток и выдрал одним движением на себя. Створка двери потревожено дрогнула и поползла в сторону, бесшумно и натужно, как раненая черепаха. Изнутри густо пахнуло дымом, жаром и расплавленным пластиком. Дженсен включил боевой визор. Золотой силуэт — неподвижный и неестественно сгорбившийся, — мгновенно проступил на сетчатке глаз. Шариф висел на страховочных ремнях в том же кресле. Целый и даже безмятежный. Только медленно сочилась по лицу кровь, капала на рукав и вздыбленный пол. Но он был жив — в отличие от пилота. Система визора Адама не подсвечивала золотым контуром мёртвых. Трупы немедленно вычёркивались из фазы восприятия и обработки, становились слепым пятном. Адам опустился перед Дэвидом на колено и осторожно начал его прощупывать. Плечи. Грудь. Живот. Бёдра. Колени. Щиколотки. Переломов вроде нет. Можно сдвигать, не боясь прикончить неловкой помощью. Сколько людей так погибало — из-за доброжелателей, порывавшихся хоть как-то облегчить их состояние, не дожидаясь медиков. Дженсен хорошо это знал, не единожды видел примеры, когда зелёным копом приезжал на место автомобильной аварии. И зачастую — вызванная одновременно вместе с полицией «неотложка» больше не требовалась; и в чёрный мешок паковали — уже мертвецов. Потому что неравнодушным свидетелям приспичило вытащить, отволочь в сторону, устроить поудобнее пострадавших. Пряжка фиксаторов не поддавалась — её перекосило и заклинило чуть ли не поперёк бока, и Дженсен просто рассёк лезвием туго врезавшиеся ремни. Шариф тут же обмяк, как тряпочный. Косо обвалился на Адама тяжёлым тюком. Кровь превратила его неподвижное бесчувственное лицо в перемазанную густым кетчупом и пылью маску. Дженсен бережно обнял Шарифа, поднялся с колена — вместе с ним. Из-за высокого роста Адама подошвы ботинок Дэвида оторвались от пола и безвольными носками упёрлись вертикально, как у танцовщика балета. Сам Дэвид не очнулся. Дженсен ещё раз ощупал — теперь уже коротко стриженный тёмный затылок, шею, горячую спину под пиджаком, поясницу... Да, цел. Кости на месте. Разве что откроется какое внутреннее кровотечение, хлынет изо рта вишнёвым джемом разорванной селезёнки, повреждённой печени, лопнувших почек — но тут уже не предскажешь. В двадцать седьмом году Адам ни разу не задумывался, насколько он лучше, сильнее и защищённей, чем создатель всех чёртовых имплантов, навешенных на Дженсена. Его фирменные амортизаторы, броня, страховки — делали Адама почти неуязвимым. И то, это «почти» казалось погрешностью. Адама очень сложно было подбить и вряд ли возможно — убить; злой волей, шальной пулей, несчастным случаем. Он был не просто везуч, умел и опытен — он стал почти бессмертен. И «почти» — еле-еле считается. Человек, которого он сейчас прижимал к себе, безмолвного и без сознания, — после Панхеи утратил уже обе руки, пережил кому, страшно исхудал в начавшейся эре Инцидента и в разы, да что там, многократно уступал Дженсену. Он верил в лучший мир: «Из пепла старой мечты возродится новая!» Он был творцом нового человека: «Адам, ты и есть наше будущее!..» Он категорически не умел признавать свою прежнюю вину: «Сынок, мне снова нужна твоя подпись» — не понимая минусов и рискованности фразы. Словно не дали уже раз по лбу ему эти грабли. И наотрез не умел признаваться в своей хоть какой слабости: «Ну, я немного пробыл на больничной койке» — без деталей, без подробностей. Как будто отдыхал на этой койке с коктейлем, а не лежал в полусмертном беспамятстве. Но этот человек подарил Дженсену вторую, хоть и непростую, но драйвовую жизнь. Полную железной уверенности — импланты меня не подведут никогда и нигде! А сам остался с жизнью одной — уязвимой и незащищённой, хоть и был аугом. Дженсен вытащил Шарифа на песок, снял плащ и положил Дэвида на него. Вернулся в салон — воняющий дешёвым пластиком, безмолвный; слепые экраны не ловили свет, и даже разодранные провода из-под распоротой обшивки не искрились. Свисали чахлыми бутонами, обесточенными лианами. Адам безошибочно нашёл аптечку: Малик ему показывала, где лежит — в джетах такого типа всегда стандартно. Он не знал, рад или сожалеет, что везла их в Рабию не девочка-вертушка, а какой-то заурядный пилот какой-то мелкой частной компании. Наверное, всё же рад — это не она, переломанная и мёртвая в изуродованном кресле на бархане. Наверное, всё же сожалеет — с нею бы они точно не попали в такую передрягу. Она бы смогла — вытянуть и посадить самолёт, забинтовать Дэвиду голову да ещё отправиться искать среди дюн Дженсена, если бы того выкинуло прочь из джета в ревущий воздух. Адам обтёр антисептиком Шарифу лицо и обработал неглубокий рассечённый затёс на коже чуть левее виска. Даже не рана, хотя кровило изрядно. Повезло, легко отделался. На полдюйма ближе — и можно было бы уже не стараться. Проверил пульс, дыхание. Осторожно похлопал по щеке. Состояние затягивающегося забытья у Шарифа нервировало. Пора бы прийти в себя. Ну хотя бы от злого жжения пропитанной дезинфицирующим раствором салфетки на морде. Нашатырки в аптечке не было. Только пара блистеров — с таблетками против кишечной инфекции и простейшего болеутоляющего, ещё ампула адреналина — для экстренного случая, и автоматический шприц для инъекции — зарядить капсулу, приложить к вене, и дальше оно само. Дженсен снова обшарил джет. Нашёл небольшой запас воды, коробку питательных брикетов, пару пледов и рекламную брошюрку самого чартерного перевозчика. Хмуро подумал, что технику безопасности, прописанную во всех международных инструкциях для авиакомпаний, тут соблюдали слабо. То ли экономили, то ли разворовали — хотя на бумагах всё глянцево красиво. На деле же — какая-то хуйня. Он вернулся к неподвижному распростёртому Шарифу. Ещё раз вдумчиво ощупал — от шеи до паха, потом — безжизненно вытянутые ноги. Нет, решительно никаких нарушений. Разве что тяжёлое сотрясение башки. Или пока невыявленные, сокрытые внутренние повреждения. Адам поколебался — и зажал Шарифу пальцами нос.***
Шариф очнулся, как будто ему всадили в солнечное сплетение резкий удар, хотя Адам ждал постепенного, неторопливого прихода в сознание. Ну там приоткрыть губы, длинно выдохнуть, дрогнуть ресницами, проморгаться… Но нет, бывшего босса как в кофемолку швырнуло. Распахнул мутные глаза. Застонав, потянулся неверной рукой к голове — наверное, она у него гудела, как колокол. Промахнулся мимо толстой нашлёпки пластыря на лбу — ладонь упала в песок, за макушкой. Дженсен терпеливо ждал. Шариф мучительно заскрёб пальцами по расстеленному плащу, снова попытался нашарить на себе острую точку боли. В этот раз успешно — накрыл горстью пухлый валик бинта. На несколько секунд затих — и неожиданно перевернулся на бок, и его вырвало. Ремни страховки, похоже, крепко его передавили. — Как вы? — Дженсен свинтил с бутылки крышечку, — с хрустом, как шею нерадивому противнику, — и протянул Шарифу. Тот, кажется, даже не понял, что надо бы взять. Приподнявшись на локте, обшаривал взглядом бесконечный песок, ребристые глубокие следы Адама, край плаща и тусклый фюзеляж. — Мы… не раз…бились, — прошептал вполголоса, пытаясь максимально быстро обработать ситуацию. — Ты не… ранен? Дженсен пожал плечами. А что ему сделается. Шариф наконец заметил бутылку. Попытался взять — и снова промахнулся, как со своей башкой. Адам поймал его запястье и вложил прохладный пластик прямо в пальцы. Шариф расплескал с четверть, прежде чем смог отпить. — Вы как? — повторил Дженсен. Шариф отдал ему бутылку, помолчал, баюкая висок в ладони. — Ставь вопрос шире, — прохрипел. — Как — мы? Дженсен медленно завинтил крышечку на резьбе. Справа-налево. Очень правильный вопрос. И ответ на него довольно… хреновый. — Мы в жопе, — буркнул наконец. Шариф еле слышно засмеялся и охнул, весь перекосившись: — Даже не сомневался. Он осторожно сгорбился и неловко обнял покоцанную голову руками.***
Связь оглохла. Это Дженсен выяснил ещё в пустыне, на бегу к столбику далёкого дыма. Инфолинк не ловил ничего. Кабина пилота была разворочена и мертва. Ни одна панель не работала. Посылать сигнал «S.O.S.» — более мощный, чем личный канал Адама, — неоткуда. Резервных передатчиков, хотя бы аналоговых раций, не существовало и в помине. Как уже определил Дженсен, эта сраная занюханная компания частных флаеров и мелких джетов максимально экономила на штатной комплектации. Зато на премиях своим директорам, наверняка, нет. Шариф слушал доклад, не шевелясь. Кажется, его мутило от любого лишнего движения. — А пилот… где? — спросил хрипло. Адам сообразил, что отложил эту новость на самое последнее. И вообще бы не озвучивал. Слепое пятно, ничем уже не помочь. Тут бы живым выкарабкаться. — На том свете. Шариф механически погладил белую опухоль бинта и пластыря. — То есть, мы в пустыне вдвоём, с разбитым самолётом, без связи и без человека, который знает джет как свои пять пальцев и мог бы что-то… действительно, ситуация неутешающая. Дженсен имел более радикальное мнение, но поправлять Дэвида: «Жопа это, Шариф, к чёрту деликатность!» — не стал. Шариф немного подумал: — Думаешь, нас подбили? Несмотря на нездоровую голову, соображал неплохо. Дженсен подтянулся на руках и умостился совсем рядом. Макушку припекало. — Пора бы вам перебраться в тень, — бросил озабоченно. — И кому надо нападать? — Много кому, — Дэвид сидел, уткнувшись лбом в колени. — Итак, всё же подбили? Дженсен оторвал от него взгляд, обвёл дымчатый в защитном стекле линз, горизонт. — Когда в Хэнша в нас с Малик пальнули ЭМИ-ракетой, автоматика и двигатели точно так же отказали. Но мы тогда видели эту заразу. Нам мало помогло, конечно, однако на радаре она высветилась… — Так. — А когда в нас с вами шмальнули боеголовкой над Лондоном, то джету разнесло корму и случилась адовая разгерметизация, понятное дело. Но электронная начинка работала. А не как сейчас. Малик нормально вела, хоть и с подожжённым хвостом. Он помнил, как от взрывного удара им расхерачило начисто пол-отсека. Взвыл в барабанных перепонках воздух, сразу упало давление в кабине. Шариф летел без ремней — и Дженсен успел поймать его и оттащить от развороченного края свистящей пробоины. Его и самого на несколько секунд приложило от души — но хотя бы остался в сознании. У Малик без осечки активировались импланты пилота — встроенные, профессиональные. Она держала штурвал и отдавала команды. Летим. Не падаем. Маневрирую! Держитесь оба! А на хвосте висел и наводил напрямую пушки для расстрела Дюрант. Восставший мертвец из прошлого Адама, из плохо забытого ада. Шариф лежал у Дженсен на коленях — серый и без движения. А всего-то, казалось, смотались на какую-то важную встречу в Лондон, где требовалось что-то обсудить с Чжао и Таггартом, прийти к компромиссу. Не пришли. А потом удар, взрыв, разгерметизация и расстрел людей «Шариф Индастриз» — главы компании, её начбеза и лучшего пилота — как живых мишеней над равнодушным глубоким океаном… Дженсен тогда наощупь надёжно пристегнул своего босса и сиганул в разверстую пустоту. На лобовое стекло тяжёлого боевого флаера своего бывшего командира. Успешно. Его переполняли адреналин, ненависть и злость. А импланты сработали чисто — Адам не боялся упасть, не боялся промахнуться. Навёлся на цель, как жёсткая пружина, — и выстрелил всем собой. А Шариф после того случая начал педантично защёлкивать на себе фиксаторы ремней безопасности. — Однозначно, не везёт мне с самолётами, — хмуро пошутил Адам. — Разве? — Шариф неуклюже привалился к его боку и зажмурился, перебарывая болезненный приступ. — Ага. Если не в воздухе пиздец наступает, то после прилёта херня случается. В Утулеке убили Рукера, на глазах у Адама, оказавшегося единственным свидетелем чужой странной «дистанционной» смерти. Труп вождя движения «КПА» на его руках. Дженсен в самом сердце гетто. До самолёта пришлось буквально прорываться через начинённые дронами и обозлёнными соратниками Рукера, этажи. В Гарме, десантировавшись со служебного джета в снег, Дженсен попал прямиком к Марченко, не успев пройти и сотни шагов. Да как. Чуть не похоронили в тех глубоких сугробах. В Апекс-центре — Дженсен, едва приземлившись, уже напоролся на трупы настоящей охраны Натаниэля Брауна, вырезанной до последнего человека, и на удушающее кольцо Золотых Масок. И в Праге, и в Швейцарии, и в Лондоне — везде не везло ни с людьми, ни с локациями. А в Монреале, брякнувшись с воздуха, Адам с первых же шагов обнаружил подозрительно пустой и стерильно вычищенный «Пик». А после Канады — не успел в Детройте прямиком с лётной площадке зайти в свою квартиру, как уже расплевался к чертям собачьим с боссом. Пожалуй, единственным нормальным авиарейсом оказался первый визит в Хэнша. И ещё эвакуация команды учёных и Меган из Сингапура, где тщательно прятал их на «Ранчо Омега» Хью Дэрроу. Вот там и там прошло по-человечески, без накладок. Ну, по меркам Адама. — В самолёте должны быть чёрные ящики, — с усилием выговорил Шариф, не размыкая век. — В них же есть… контрольный маяк, который посылает сигнал бедствия. Какой-то дублирующий канал связи… Надо найти. Попробуй ещё раз. Он почти лежал на Адаме, всем весом, и, казалось, на каждом слове — тяжелел. Дженсен не стал раздражаться — Шариф, вы себе представляете, как выглядят чёрные ящики? Вот и Дженсен не знает. А даже если выковыряет из недр кабины, то понятия не имеет, что дальше делать. Разве что посмотрит на них, да постучит ногой для острастки. Адам и Дэвид сейчас — два тупых гражданских, два потерпевших крушение пассажира в безводном космосе песка. В общем-то, в одинаковом положении: пустоты, тревоги, беспомощности. Дженсен мог возразить: слушайте, блин, он всё сделал на совесть. И, пока кое-кто валялся в обмороке с разбитой башкой, обшарил самолёт не спустя рукава! Помня инструкции Малик, следовал им безукоризненно. Обнаружив и аптечку, и воду, и какой-никакой запас жратвы. И всё, в общем-то. Раций нет, коммуникаций нет, а базовый ресурс для жизни — на минимуме. Так что — не надо тут распоряжаться и заставлять Адама по десятому кругу перебирать пол и потолок, кабину и салон!.. Солнце жарило макушку, и тишина дюн казалась мёртвой. — Всё же надо перебраться в тень, — повторил Адам. Шариф кивнул, болезненно проехавшись виском по плечу Адама.***
Дэвид собрал сухими губами со своей чуть подрагивающей ладони горсть обезболивающих таблеток и через несколько минут отрубился, как слабеющий заводной пружиной солдатик. Дженсен кое-как впихнул ему под башку сложенный в несколько раз плед вместо подушки и воткнул в песок рядом аптечку и воду. Сам усталости не чувствовал. Обошёл самолёт, изучил пустое и почти белое от солнечного жара небо. Постоял на самых дальних барханах, обшаривая инфолинком, словно фонариком наощупь, голую бескрайнюю пустошь и пытаясь поймать им хоть какой слабый встречный сигнал. Падение уронило их в глухой, мёртвой зоне пустыни. И непонятно, на сколько миль простиралось это выжженное, лишённое цивилизации, пятно. Шариф был прав — их очевидно подбило. Кем-то или чем-то, уже без разницы. И был неправ — всё же вряд ли специально. Ничего не предвещало. Даже обломков ракеты не нашлось; Дженсен тщательно исследовал борта самолёта и раскалённые дюны. Ни повреждений, ни отгоревшей и отвалившейся зубчатой головки. Если радар всё же тупо не поймал ЭМИ-торпеду, то остались бы от неё следы. Малик не зря уходила на техремонт после нападения в Хэнша. Системы «пчёлки» перезагрузились достаточно быстро и безболезненно, но от столкновения нехило попортило сам борт. Он бы физически не выдержал возвращения из Китая в Детройт. Об уроне, нанесённом Дюрантом при нападении, и речи не шло. Там нечего было исследовать — джет сразу отправился в утиль, разорванный по швам. Их же нынешний самолётик разломало спереди — но от удара об землю. А корма и бока остались чистыми — без внешних повреждений. Дженсен пришёл к выводу, что чем-то накрыло, но не прицельно. Иначе радар бы засёк боеголовки. Системы обнаружения стояли даже на таком лёгком джете. Может, в этой пустыне что-то испытывали военные, как когда-то на коралловых островах. А случайный гражданский борт задело по касательной линии. Может, у юной, сбежавшей, как подросток, из-под контроля большого мира, Рабии — своя воздушная защита, о которой, ясен хер, никто не распространяется. А они на неё напоролись, словно бабочка на разогретое стекло светильника. В любом случае — сгорели. Точно ничего не подозревающая красотка в купальнике на атоллах Бикини. Теперь другой вопрос: где их начнут искать, и станет ли хоть кто-то. И самое главное — когда?***
«У меня есть идея», — сказал Шариф. Каждый раз, когда у него появлялись идеи, у Дженсена напрягался копчик. «Давай слетаем в Рабию. Неофициально. Что-то там нечисто. Но я не знаю, что». Дженсен внутренне согласился. Он достаточно прочитал отчаянных переписок в домах и встретил немало людей, получивших «Золотой билет» в обещанный рай — а попавших в капкан. «Обычно я заявляюсь туда по согласованию с Брауном, и всё красиво, — задумчиво продолжил Шариф. — Сказочная картинка для инвестиций. Но я теперь ничему не доверяю». Адам кивнул. Испытывал похожее состояние. «Хочу прощупать. — Дэвид упёрся скулами и взглядом в светящийся монитор со своей стороны. — С тобой. Прилетим без предварительного оповещения. На денёк. Я отвлеку внимание Брауна на себя, а ты… зайдёшь с чёрного входа». Дженсен молчал. Сотни и сотни аугов отправлялись в Рабию — и пропадали там, как оглушённые. Только ползли сплетни и слухи. Нездоровые, опасные. О рабских условиях труда, о вынужденной неволе, о безжалостной эксплуатации доведённых до отчаяния людей… «Мне кажется, — негромко выговорил Шариф, — что этот рай для беглецов от Инцидента — чем-то напоминает Панхею. Множество аугментированных рабочих строили, как оказалось, сквозную брешь в ад». Он умолк, сдвинув чёрные, не тронутые хоть единой стрелкой седины, брови. Дженсен кивнул. Джим Миллер был жив, но находился в больнице после «Орхидеи», в стабильно тяжёлом состоянии. Выкарабкается, но не скоро. В «ОГ-29» наступил некоторый хаос, некому контролировать Дженсена, отслеживать каждый его шаг. «Давайте смотаемся», — сказал Адам. Они взяли джет у частной мелкой компании. При регистрации личностей пассажиров использовали поддельные документы. Дженсен — старые, оставшиеся ещё со времён «Пентхауса» — Деррика Вальтерса. Сфабрикованные Интерполом на совесть, не подкопаешься. Шариф использовал свои. Адам в них не заглядывал. Сели. Пристегнулись. И полетели. А потом самолёт резко сошёл с ума. Словно ему подставили подножку и одновременно нанесли беспощадный удар битой по хребту. В самом центре безводной безлюдной мёртвой пустыни. Даже начнут искать свои — то кого? Шарифа и Дженсена; куда исчезли из Лондона и Праги, где светились в последний раз их паспорта и идентификационные карточки аугов, вот что. А не Вальтерса и… Дэвид выбрал для полёта эту сомнительную компанию за то, что она не фиксировала проплаченные маршруты в реестрах международного воздушного пространства. Чёрт. Может, хоть руководство шарашки начнёт, обеспокоившись пропажей, пытаться вызвать на связь пилота, запеленговать свою консервную банку? Малик рассказывала: даже в её контрабандной мелкой фирмочке, в которой она работала до «ШИ», действовали по некоторым моментам жёсткие правила. Вылет — отметка у оператора, прилёт — подтверждение для оператора. Дорожили не людьми, конечно, — самолётами.***
Когда Адам вернулся из песчаных барханов, несолоно хлебавши, Шариф всё ещё спал. А был же готов вышвырнуть Дженсена из падающего самолёта собственноручно: «Прыгай! У тебя «Икар»! — будто сам был бессмертным и имел безусловный шанс спастись. Адаму не очень нравилось то, что услышал чуть больше часа назад. Между ними и так сформировались сложные отношения. И два человека только-только начали их кое-как делать понятными, упрощать. Дженсен взял питьевую воду, нагревшуюся в песке, выхлебал до донышка. Сел рядом с Шарифом. Поднялся. Бездействие мучило, как стручок перчика халапенья, выжатый на свежие порезы. Закатав штаны и согнув лопаткой кусок жести, Адам выкопал могилу и похоронил пилота. Положил сверху на холм кресло, обмотал найденными красными сигнальными лентами. Отерев со лба проступивший наконец пот, в который раз обшарил разрушенный джет. В санитарном отсеке можно было бы попробовать слить остатки технической воды, но что делать с ней дальше, Дженсен не знал. Обеззараживающих таблеток в аптечке не нашлось, а без очистки — толку-то от смывного контейнера для унитаза… Адам вернулся к Шарифу, снова сел рядом. Тот спал ничком, не реагируя — ни на царапающие кожу песчинки, ни на бьющий в глаза свет, ни на движение от Адама. Дженсен прислонился к его ногам, издёрганный непреходящим, прогрессирующим чувством собственной бесполезности. За пределами падающей от крыла самолёта тени, ставшей их убежищем, солнце равнодушно и яро плавило песок. Всё живое спряталось, пережидая полуденный жар. Адам тщательно взвесил все доводы «за» и «против». И уговорил себя подремать. В какой-то момент, очнувшись, поймал себя на том, что лежит башкой на коленях Шарифа, прямо уткнулся в него, как в живую подушку, и ему чертовски уютно. И уснул, как идиот, ещё крепче, вместо того, чтобы встряхнуться и нести бдительный дозор.***
— До Рабии семьдесят миль, если не больше, — твёрдо подвёл черту Шариф. Сидя практически головой к голове, они оба изучали бумажную карту; одну из немногих полезных вещей, которые Дженсен смог извлечь из джета. Вердикт от генерального директора «Шариф Индастриз» был удручающе неприятен, но сомнений не вызывал. — В самом печальном варианте нашего приземления — мы примерно здесь. — Я дойду, — Дженсен сфотографировал глазами и загнал в цифровую память развёрнутый, измятый на поперечных сгибах лист, испещрённый мелкими значками. Они сориентировались быстро; вернее, Шариф. Дженсен снял для него сведения со своего радара маршрута, который крутил невидимый автоматический счётчик данных — до падения, конечно. Шариф технично и компетентно пересчитал на человеческие цифры. После чего уткнулся в карту, приценился к масштабам, поводил ребром мизинца вместо мерной линейки и озвучил расстояние. — Не дойдёшь, — отрезал Шариф. И добавил безжалостно: — Разве что при невозможном везении. Дженсен медлил лишь секунду: — Просто признайтесь, что хотели сказать на самом деле — «Не отпущу». — Сынок, это авантюра… — Шариф опустил ресницы. — Мы в полной заднице. Самое время для авантюр. — Исключено. — Дэвид ни на йоту не повысил голоса. — Тебе везёт только через эту самую полную задницу. Никогда ничего в твоём случае не складывается легко. Поэтому — нет. Это не выход, шагать вслепую невесть куда, надеясь наткнуться на форпосты Рабии. — Не аргумент, — зло возразил Адам. Шариф и ухом не повёл. Будто сидел в прохладном от кондиционера кабинете и препирался из любви к искусству — а не обсуждая вопрос жизни и смерти. Нашёл, блин, пору и место! — У римлян суточная норма пешего марш-броска была примерно тридцать миль. По дороге и с учётом постановки лагеря. Но главное, по дороге, — последнее Шариф подчеркнул. — Давайте без древнеримских мужиков. И без древнегреческих! Сейчас двадцать девятый год двадцать первого века. Дженсен сам не знал, отчего так легко пришёл в раздражение и стремительно разжигал перепалку. Вместо того, чтобы спокойно выслушать. — Хорошо. Приведу другой пример. — Шариф не продавливался. — Ставились добровольные эксперименты. Сколько может выдержать человек в пустыне при ста тридцати градусах по Фаренгейту. Дневной переход — получился в итоге в ту же длину, тридцать одну милю. В самое пекло. И при условии, что в наличии постоянно дистиллированная вода. С последующим полноценным отдыхом и прекращением эксперимента. — Я как бы выносливей, чем обычный человек. И скоро ночь. Подходящий момент. — Ты собираешься пройти в два раза больше, с ничтожным запасом воды и без единой остановки на отдых. Будем искать другой вариант. — Ищите, — зло сказал Адам. — Когда найдёте, свистните. Бездействие мучило его, словно мелкие колючки кактуса, невидимыми занозами впившиеся в молочную уязвимую кожу. Всего полезного для жизни имущества оказалось немного. Вода — шесть небольших, спортивных бутылок; было восемь, но неосмотрительно выхлебали. Пищевые сухие брикеты — пять штук. Энергетические батончики — достояние Шарифа и Адама, полдесятка. Ещё аптечка из кабины пилота: с пузырьком антисептика и таблетками от поноса и от зубной или головной боли. Так себе. Остальное — непригодные мелочи. Просроченная сигнальная ракетница — нет, этот борт был проклят! Два наладонных секретаря, почему-то на такой жаре чуть мокрые. Шариф достал их из внутреннего кармана пиджака и на секунду сильно побледнел. Только на секунду — на песок положил влажными тёмными экранчиками вверх уже равнодушно. И золотистая шариковая ручка. Самое главное оружие Шарифа в бизнесе; подписать контракт или исчёркать практическими замечаниями очередной гениальный чертёж имплантов. И совершенный хлам в пустыне. Дэвид осторожно качнул затылком по нагретому борту с металлическими заклёпками: — Надо исключить все остальные возможности, — вяло повёл рукой. Он почти не двигался после пробуждения. Сидел на одном месте и не порывался вскочить, как бейсбольный мячик, и экспрессивно носиться вокруг подбитого джета, генерируя планы и неутомимую энергию. Не особо на себя похожий. У Дженсена что-то щёлкнуло смутной догадкой, и он уставился на Шарифа с подозрением. Это он, а не Шариф, должен торчать флегматичным крепким камнем, и он, а не бывший босс, — отговаривать от безумных дерзких идей, у которых очень низкий процент исполнения. Опасно низкий. Может, у Шарифа всё-таки какие-то внутренние повреждения? Но тогда, тем более, Дженсену не стоит терять драгоценное время, рассусоливая глупости. Небо над макушками казалось выцветшим блеклым полем незабудок. Под которым Шариф и Дженсен принялись сражаться в словесный пинг-понг. Можно слить топливо, содрать всю пластиковую обшивку и обивочный материал с кресел и сделать сигнальный костёр, — предложил Шариф. И Дженсен тут же парировал: во-первых, для кого, если в небе хоть шаром покати! Во-вторых, Дженсен уже проверил баки! И флаер того же типа обеспечения, что и вертолёт чёрных оружейников в Дубае в недостроенном отеле. Вместо авиационного горючего под завязку — энергетическая батарея. Тогда, на командной миссии ОГ-29, это оказалось на руку — не пришлось возиться. Теперь же играло против — людей, застрявших в пустыне. Ни сцедить, ни разжечь чёрным дымом, ни согреться ночью. И в-третьих, зажигалка Дженсена там же, где и его сигареты. В глубокой песчаной заднице, Шариф. Мы в каменном веке. Дэвид не сдавался. Можно начертить — протоптать широкими шагами — в песке гигантские три буквы. Эс. Точка. О. Точка. Эс. На что Адам крутанул сарказмом: с таким же успехом лучше уж навазюкать три буквы «Х.Е.Р.», отражая положение. Это пустыня. Подвижный песок. Ветер. И опять же, при условии, что пропавших пассажиров будут искать. А время уходит. Шариф замешкался. — Почему ты уверен, что не будут? — поднял на Адама взгляд. — Первое правило, если застрял в пустыне или в снегу на автомобиле — не отходить от него. Найти машину обычно намного легче, чем человека. Наш самолёт тот же автомобиль. Дженсен ответил мгновенно: — Вы сейчас и мне и себе врёте. — Сынок… — Дэвид неуверенным, нечётким жестом нашёл переносицу, взялся за неё, словно за жёсткий поручень. — Почему ты так на меня злишься? Будто я виноват в случившемся несчастье. Дженсен резко поднялся и нервно прошёлся туда-сюда. Шариф следил за ним, прикрыв веки; то ли из-за палящего солнца, то ли из-за саднящей головы. Вёл он себя как человек, которому почти не помогали обезболивающие таблетки. Тактические ботинки Адама оставляли рифленые тяжёлые следы. — Ладно, давайте обсудим. Как на планёрке в офисе. Почему нашему коллективу стоит надеяться на поиск. Сделаем вид, что я неправильно оцениваю ситуацию. И потратим ещё больше времени! — взорвался Дженсен. Шариф не стал отбивать подачу. Адам на секунду замер, мучительно, яростно глядя на волнистую кромку барханов у горизонта. И снова заутюжил ненавистный песок. Он думал над их шансами дождаться помощи, возможностью чудесного лёгкого внезапного спасения. И пока обыскивал самолёт — не в первый и не во второй раз. И когда таскался на дальние дюны, за гранью видимости джета, и прощупывал инфолинком нескончаемое безводное пространство. И взирая с нарастающей тревогой на состояние Шарифа — вялое, медлительное, совсем не характерное для этого человека. Без единой унции бодрости — сынок, спокойствие, пусть я не могу сделать звоночек своим суперполезным, суперсекретным и суперконфиденциальным источникам, но всё равно у меня спрятан запасной план!.. Адам думал над всей ситуацией, не прекращая!.. — и пришёл к неутешительным выводам. Не на кого рассчитывать им двоим — кроме себя. Шариф по-прежнему не начинал дискуссию. — Тогда я начну, — Дженсен остановился, протоптав в песке уже неглубокую траншею, длиной в несколько размашистых ярдов. — Я бы мог поддержать версию с военными: почему бы им нас не искать? Если мы задели край какого-то секретного полигона? Скоро появятся в небе вертолёты, получим неприятные впечатления от встречи, но можно и вытерпеть. Шариф кивнул. — Только они бы уже появились, Шариф! Радиоперехват, мобильный отряд для зачистки и доставка наших голов в генштаб! Потому что меры безопасности нарушены нашими гражданскими подкопченными задницами! Конспирация скомпрометирована! Крушение борта, обломки, трупы, чёрные грёбаные ящики и утечка информации! Дэвид чуть прижмурился от резкой, злой жестикуляции Адама. — А ещё я мог бы отработать версию с GPL-маячками. Дальность своих я знаю. У вас тоже есть и, может, даже посильнее, чем у меня. Не поверю, что после Панхеи вы не апдейтнули мощность передачи GPL на максимум. Дженсен чуть помедлил — но ни подтверждения, ни опровержения не получил. Прохладная сдержанность и какая-то даже бесстрастность Шарифа — доводили до белого каления не меньше, чем горячий страстный спор. Остро не хватало сигарет. — Наши сигналы не пробивают купол изоляции, и для того, чтобы их запеленговать, — нужен военный спутник. Как было с нашими похищенными учёными и с Василием Шевченко в частности. Дэвид не прерывал. — А если даже GPL-маячки прорывают зону подавления, то гипотетические спасатели вообще не в курсе, что надо искать. А кого, кстати? Дэвид Шариф не улетал в Рабию. У него, блин, всё в порядке. Через сколько дней хватятся, особенно зная ваш разъездной характер жизни? И меня никто не хватится, я никого не предупреждал, что слиняю в Рабию — тайно и незаконно. По своим документам мы на месте — вы в Лондоне, я в Праге… «… бухаю все выходные и смотрю спортивные матчи», — Адам вовремя прикусил язык. Шариф молчал. — Но вы не устраиваете сеанса успокоительного гипноза. Когда вы в чём-то уверены, вы транслируете это на всех вокруг. Как фотонная пушка. Несмотря на щекотливость ситуации и зачастую странность ваших аргументов. Вы будете твердить, как было у меня на квартире, что не создаёте суперсолдат. Или что сигнал от Дэрроу не отменит прогресс и будущее аугов, как было на Панхее. Потому что вы в это верили. Всей душой, несмотря на мои замечания, на любые противоречия, логику и доводы против! А сейчас вы молчите. — Ты до сих пор считаешь, что я из тебя тупой кусок суперсолдата сваял? — разлепил наконец сухие губы Дэвид. И Дженсен со злым отчаянием подумал, что почему-то Шариф всегда в его словах слышит не то, что именно в этот момент хочет донести Адам. Каждый раз вычитывает что-то своё — болезненное, дёргающее нерв. Может, не так уж они с Шарифом и далеки в этом друг от друга. — У вас никого нет, — Адам не дал увести тему в сторону, — кто там бы подстраховал и начал искать, едва пройдёт контрольное время для связи, верно? Вы никому не доверились. Ответа он не получил. — И у меня никого нет, — с огромным, почти равнодушным спокойствием подвёл черту Дженсен. — А стоило… Он едва не ляпнул вслух: «Открыться хоть Веге, несмотря на весь Джаггернаут в инфолинке после этого. Зато поставила бы сейчас на уши хакеров». Он едва не обронил с досадой: «Предупредить бы нашу Малик. Чтобы она подняла тревогу из-за пропажи двух безответственных придурков, не захотевших втягивать своего пилота в махинации… Она бы пустыню по песчинкам просеяла. И надрала бы задницы и бывшему шефу, и бывшему начбезу»… Он обо всём промолчал. Не хотел признаваться в том, как отчаянно скучает по прежним временам и людям из «Шариф Индастриз». Не хотел палиться в том, что теперь тайный агент, работает ебучим кротом на организацию, которая против всех, кто не обычный простой человек. А Шариф никогда не был простым и обычным человеком. Хозяин корпорации, входящей в пятёрку мировых лидеров по производству имплантов, публичный авторитет, многие годы участник золотого списка самых влиятельных людей. И до сих пор не утративший многие связи после сокрушения старых порядков. Дженсен не хотел раскрываться перед ним. Ни в личном — своими мыслями, чувствами, ни в грязном — своей шпионской работой. Слишком во многом их жизни и трассы — пересекались. Он знал, что Шариф не причинит ему вреда. Но знал, что тот будет действовать — и в своих интересах. У них разное понимание будущего, человечества, но чаще всего — друг друга. Их связывают непростые — запутанные, сложные, чёрт ногу сломит! — отношения. Шуршал песок, солнце двигалось к горизонту — раскалённой монетой над краем котла. — Ты ведёшь себя, как нытик, — после паузы выговорил Шариф. — А вы долбанутый оптимист! — зло огрызнулся Адам. — Всегда закрываете глаза на то, что вам крайне не нравится! Навис над Шарифом, сложил руки на груди: — В чём я не прав? Опровергните. — Да… — безмятежно протянул Шариф. — Пособачиться нам самое время… Прозвучало неожиданно. Он не вспыхивал, не заводился, не препирался. Не вступал в спор. Был сам на себя не похож. — Что с вами? — резко, пожалуй даже слишком резко спросил Дженсен. — Я сохраняю спокойствие, — откликнулся Шариф. — Оно весьма странное. Шариф по-прежнему не шевелился; неприятно напоминая не то почти разрядившегося, не то сильно размагниченного механического манекена, привалившегося спиной к обшивке самолёта. — У нас есть ещё два сценария спасения, — Дэвид поморщился, чуть дрогнул пальцами в почти начавшемся движении — поднять ладонь ко лбу, приложить к точке боли. Но лишь чуть. И золотые кисти остались расслабленными. — Первый — начнут искать нашего мёртвого пилота. Ты забыл упомянуть, что, кроме мифических военных, у нас ещё есть конкретная авиакомпания. Её руководство должно озаботиться тем, куда пропал сотрудник. Дженсен осклабился. Ни черта не забыл, тоже вначале рассчитывал на этот вариант. В первые часы после падения — на адреналине и кураже — когда из него ещё не выветрился позитив. — Знаете, Шариф, не всё руководство такое, как вы. Искать своих, ради них выбивать спутник из министерства обороны... Рассказать, что мне рассказывала Малик? Что у неё было до того, как она пришла в «Шариф Индастриз»? Нихера её не искали, наоборот, стремились как можно быстрее укокошить. И её начальство клало на неё и на её жизнь и безопасность хер. Размером с Верхний Хэнша. Шариф на секунду нахмурился, не поднимая век. То ли впервые услышал о прошлом Фариды, то ли — удивился тому, что Дженсен в курсе и выкладывает как аргумент. Но лишь на секунду. — Второй, — механически шевельнул губами, будто и не заметив слов Адама, — тебя быстро начнут искать твои друзья. — Друзья? — удивился Адам. Таких у него было меньше пальцев на одной руке. — Это кто? — Ну как же. Ты очень драгоценный мальчик для очень влиятельных людей, — внезапно и едко огрызнулся Шариф. — Такого, как ты, нельзя потерять из виду — и вообще потерять. Ни в пустыне, ни на дне океана. Разговор закончен. Дженсен онемел. Нехило Шариф его приложил. Безжалостно. Шариф вскинул на него глаза — и отвернулся. — Дерьмо… — выдохнул, сжав зубы. — Сынок, я спорол это на злости. Люди, которые тебя мучили на Аляске... и на которых работал Орлов, тебе не друзья. Особенно тебе. Прости меня, Адам. Я полную дрянь сказал. У него охрип голос. — Меньше всего меня заденут обвинения в том, что я для Иллюминатов ручная собачка, — расцепив челюсти, произнёс Дженсен. Хотя задели. И сильно. Шариф озвучил его самый мучительный и потаённый страх после Панхеи. Что Адам себе не принадлежит, что на нём стянут плотный ошейник с тугими кольцами, а он и не замечает. Верная псина на службе у мудаков. Когда-то он считал себя таковым, находясь на работе в «Шариф Индастриз», под начальством Шарифа. Но всё познаётся в сравнении. Тогда он был глуп. Наивнее, бесхитростней. И мир, который перед Адамом открывался — чудовищный, жестокий, неимоверно чужой — больно его ранил. Но Адам думал, что сможет побороть и исправить — своим максимализмом, прямотой, принципами. Теперь Дженсен действовал тоже подлыми и некрасивыми методами — против многих людей. Преследуя свои задачи. Выполняя задачи Джаггернаута. Став кротом, лазутчиком, предателем. Подставляя тех, кто попал в жернова страшной мерзкой двуличной борьбы. Джима Миллера, не надо далеко ходить. Честного, упрямого и хорошего человека. Дженсен стал хуже — по сравнению с тем парнем, которым был в начале всей этой истории. Прежний — никогда бы не предпочёл разорять хранилища «Версалайфа» в «Палисэйде», поставив свои личные интересы превыше жизней нескольких десятков людей, которых угробила, поджарив на пыточном столбе кустарного «Хирона», Элисон Станек. Да, Адам бы тогда не спас Миллера, как выяснилось позже. Без сыворотки, найденной в банковском сейфе. Но выяснилось это — гораздо позже. А люди, поверившие в «Бога-Машину», умирали — в том «сейчас», в котором Дженсен делал вид, что его ничего не волнует, и он никого не слышит. И нет долга, нет чести, нет собственной совести. Пожалуй, именно в тот момент — и потом, в «Апекс-Центре», — Адам вдруг понял Шарифа. Может, и не до конца — столько сложного и недосказанного между ними навертелось — но многое в бывшем боссе стало ближе. Когда сам Дженсен оказался по ту же самую сторону баррикад. В чудовищном, жестоком, непостижимом раньше мире невероятных цен и неимоверных ставок. — И всё же, что с вами? — повторил Дженсен. Шариф посмотрел долгим взглядом на небо. — Уже темнеет. Не рвись никуда. Давай подождём. У спасателей всё ещё есть двенадцать часов, чтобы нас найти. Вопрос Адама — проигнорировал.***
Ночью стало адски холодно. Хотя поначалу было вполне терпимо, раскалённый, как консервная банка на жаровне, джет некоторое время сохранял тепло. А потом начал стремительно его терять. Резервная батарея питания не могла помочь — оказалась черна и бесполезна. Как и провода, свисавшие с потолка, вывороченные из-под вздыбившегося пола. Адам и Дэвид легли в душном развороченном салоне поначалу раздельно. Потом завернулись в пледы из-за усиливающейся прохлады. Потом, не сговариваясь, в полной темноте прижались друг к другу, пытаясь согреться. Оба никогда не бывали в пустыне — вот так, экстремальными выживальщиками, пассажирами, застрявшими в беде. И теперь, скорчившись, вжимались в соседа, стараясь не клацать зубами. Их пледы — хоть и уже внахлёст сверху — всё равно казались куцыми носовыми платками. Ледяной холод пёр от металла, просачиваясь в кости. И то, что у одного и другого тела не целиком из нежной плоти, — не особо спасало. Адам то задрёмывал, то выныривал из неровной дрёмы. Под ухом, его шее — было уютно и блаженно, когда в неё сухо и мерно дышал Шариф. И становилось зябко и до синих мурашек, когда Дэвид чуть отворачивался или отодвигал тяжёлую голову. Дженсен сонно подгрёб его, обняв рукой, к себе. Точно тлеющий горячий уголёк. От этого человека исходило тепла гораздо больше, чем для него — от Дженсена. А Шарифа словно прислонило к морозному забору — Дженсен мало чем мог его согреть. Твёрдые руки, каркасные ноги, жёсткая и прохладная шкура «Носорога» — практичность, металл, нулевой расход лишней энергии. Тот перестал искать удобное положение, менять затёкшие колени. Хотя Адам и чувствовал — не спит. Даже вполглаза. Даже от усталости. Мается, но больше не шевелится, прекратил баламутить клюющего носом Адама своими беспокойными движениями. Вытянулся, не отодвигаясь, и замер, неподвижный и тёплый. Адам постепенно пригрелся об него и всё же крепко уснул. Очнулся от сквозной пустоты под рукой. А через секунду его согнутая рука мягко опустилась на пол, утратив фиксацию. Сонно поморгал — будто стало вдруг привычно кого-то обнимать, спать с ним, уткнувшись подбородком в макушку. Шарифа рядом не было. Только два пледа сверху, укутывающим теплом — для одного. А безотказный высокоточный имплант Дженсена какое-то время держал контур воздуха, а не живое тело. Через секунду Дженсен подорвался на ноги, будто чека со снятой гранаты, — пружинисто и жёстко. Что с Дэвидом? Где он?! В голове никаких хороших мыслей — только страх и тревога. Не за себя.***
Шариф сидел снаружи, у хвостовой части джета. Запрокинув голову, смотрел на небо. Дженсен приблизился, тяжело проминая песок. На ходу отключая все активированные в боевой режим импланты и гася золотой индикатор цели на оптике своей сетчатки. Опустился рядом, угрюмый и напряжённый. — Красиво, скажи? — Дэвид даже не глянул на него. — Будто Вселенная держит тебя на ладони. Он не мигал, вперившись в высоту, и глаза в сумраке казались целиком из серебра, будто обрамлённые тёмными ресницами круглые луны, чуть светящиеся вокруг зрачков. Дженсен чуть не буркнул: хер с ней, вы меня напугали. Зачем смылись? Но поднял взгляд. Звёзды словно наполнили сиянием сетчатку, потоком хлынули под веки. Омыли острые края и узкие карнизы души, её пепельные трещины. Озарили самые потаённые и тревожные уголки, успокаивая, наполняя умиротворением. Он так давно не смотрел в телескоп, держа его в каждой новой временной квартире чем-то вроде трёхногого пылесборника. И совсем забыл, каково это — смотреть звёздам в глаза. Казалось, весь мир распахнулся над ним — неимоверной тишины, полный потрясающей симфонии, которую не передать человеческим языком. Густой черничный бархат неба, широкий рукав Млечного Пути, застывший в безмятежном размахе, мерцающие ясные бриллианты созвездий. И ничего не существует, кроме. И ничего — не важно. Кроме Вселенной и её молчания. И всё крепче и нерасторжимей странная, оплетающая, растущая изнутри связь, смыкающая зрачки звёзд и человека. Безмолвный объединяющий язык для негасимых, немеркнущих искр. И снизу, и сверху. Неизгладимое, раздвоенное ощущение себя — безымянной песчинкой во вселенной, и себя — гордым и полноправным сыном вечности. Всё пройдёт и закончится, и окажется пылью спустя века — а небо останется. Всё, что происходит сейчас, твои мысли и непроизнесённые слова, действия и поступки — не пройдут бесследно под звёздами, протянутся дальше и дальше, если будешь сильным, будешь ясным, как они, несущие свет сквозь тьму и холод, сияющие для кого-то другого даже после своей смерти. Время так относительно. Мы все — взаимопроникающие миры. Дженсен долго молчал в зябком, остывшем воздухе песчаной пустыни. Словно открыли настежь окно — и в него хлынул свежий воздух и почти забытая внутренняя тишина; расставила всё по местам, сняли напряжение с неотрывно настороженного сознания. И многое важное потеряло остроту — на какое-то время. А то, что казалось мелким, ненужным, — обрело голос. Глубокий и проявившийся в наступившем беззвучии, неведомом в повседневных заботах. — Дэвид, — тихо проговорил Дженсен, глядя на звёзды. — Когда вы оставили мне сообщение на автоответчике в Праге, то сказали, что жизнь слишком коротка. Плечо Шарифа чуть дрогнуло под его плечом. Но Шариф тоже смотрел, не отрываясь, на Вселенную. — Почему ты сейчас вспомнил? — Я думал о чём-то похожем в то время. О недолговечности людей и позднем сожалении. А потом… вы позвонили. И первым делом спросили, не пострадали ли мои близкие и друзья. Вы… правда тревожились, или просто использовали как повод, чтобы начать разговор? — Правда. — Что именно? Ладони Дэвида на коленях чуть сжались, смяв ткань брюк. — Я надеялся, что у тебя действительно появились друзья. И ты не один, пусть и… далеко. — Почему вас так это тревожит? — Ты мой мальчик, — просто ответил Шариф. Задумчиво перевернул кисти — и опустил плашмя на песок, узкими длинными лодочками. — Пусть ты и вкладываешь в это плохие значения… я знаю, что не самые приятные. У тебя есть право так считать… я полагаю, что есть, хоть и не согла… не во всём согласен. Но я много думал о том, что случилось. После Панхеи у меня было столько времени, чтобы тратить свои мысли на прошлое… Он помолчал. — Ты сказал мне недавно «спасибо», и оно — отрада для меня. Я так ждал его в двадцать седьмом, а услышал только в двадцать девятом. Это не упрёк, Адам. Это моё разочарование в самом себе. Дженсен свёл к переносице брови, разглядывая узкий профиль Шарифа, расстёгнутый воротничок рубашки на тёмной шее, неподвижные руки, согнутые колени. — Возможно, я понимаю, в чём был неправ два года назад. Не в том, что сделал, за это ты меня не винишь уже. Но в том, как. Я причинил тебе боль. И очень надолго. Но я был в тот момент слишком самоуверенным и во многом… — Упрямым козлом? — Может, и так, — без радости признал Дэвид. Пусть и нехотя, после паузы, однако действительно признал. То, в чём раньше бы никогда!.. — а теперь не оспаривая и не отнекиваясь. И Адаму полегчало. И неожиданно стало тепло — будто внутри согрелось что-то. А Дэвид — смотрел на звёзды; словно в самое правдивое и ясное зеркало. — После Инцидента… — шевельнул сухими губами, — Панхея многое расставила по местам. В том числе и нас с тобой. Я не знаю, как сказать, чтобы ты поверил, а не начал сразу… ерошиться. Но я всегда хотел лучшего для тебя. Не только импланты. Но и людей вокруг. Друзей. Близких. Чтобы они у тебя были. Появились и остались. Никуда не исчезли. И ты не окажешься один. Такой, какой есть — не всегда ловкий, замкнутый, угрюмый и такой… Адам. Дженсен озадаченно моргнул. Дэвид опустил веки, на мгновение чуть прижмурившись, и мягким, мерцающим серебром взгляда открылся к нему: — Мне всегда больно, когда я думаю о тебе. Если тебе плохо — у меня вот тут, — рывком ткнул большим пальцем себе в сердце, — какое-то солнечное затмение наступает. Я ничего не соображаю. Я просто хочу, чтобы тебе стало хорошо. Как угодно. Он сжал кулак, отвернулся. — А потом моё «хорошо» оборачивается каким-то сомнительным результатом, — обронил с горечью. — Может, ты и прав, что мы два года не общались. Хотя ты мог бы и набрать мне. Дженсен не нашёлся с ответом. И вообще ни с чем. Упёрся взглядом на сомкнутые пальцы Шарифа, с золотыми искрами, ставшие жемчужно-серыми в темноте. Собственные мысли не складывались в чёткий кадр. Будто появлялись на песке огромными буквами, но их тут же заносило вихрящейся пылью. И для стороннего взора оставались только невнятные чёрточки штрихов — нечитаемые, неразличимые. Наконец сказал: — Когда я сбежал с Аляски, я пришёл в «Шариф Индастриз». — Я знаю, — откликнулся Дэвид. И поправился, замешкавшись: — Потом… узнал. И признался: — Для меня это было потрясением. Дженсен не стал переспрашивать, почему же. Знал ответ. Разговоры на Панхее — и перед этим в квартире в «Чайроне» — и перед этим в кабинете с камином таблицей матчей — оставили тяжёлый след. Звёзды сияли. Тишина простиралась оглушающая — какая бывает там, где нет города, только пустыня и необъятный космос над головой. — Вы очень мало двигаетесь, — Дженсен перевёл взгляд с ладоней Дэвида на лицо. — Экономите движения. И не… энерджайзер. Послушайте, это важно. А вы не говорите. Что-то не так. — Ты опять… — Вокруг нас песок, ноль связи и бесполезное чучело самолёта. Вы сами всегда подавали пример: нужно не ждать чуда, а делать его своими руками. Скоро встанет солнце. Мы опять будем жариться на сковородке. И, быть может, не доживём до новых звёзд. — А ты по-прежнему не оптимист, — невесело протянул Шариф. Дженсен смотрел на него в упор. Заземлённый и сосредоточенный. Он знал, что выживет. Его импланты могли многое — далеко за пределами обычной выносливости. Импланты, которые ему подарил этот человек. Терять которого по глупой случайности Адам не хотел. Ни сегодня. Ни завтра. Ни после. — Я в полном порядке, сынок. Звёзды очерчивали профиль Шарифа мерцающим контуром, чуть прерываясь на нашлёпке пластыря. Напоминая — этот гений менеджмента, рационал и логик, профессионал и акула большого бизнеса всегда чхал на здесь и сейчас. Его никогда не интересовали деньги. Репутация. Собственное здоровье. Психика окружающих. Всё клал на алтарь будущего — рискуя получить потом жуткий откат. Вот кто настоящий Икар; рвётся к Солнцу, даже если плавится воск в собственных крыльях. — Хорошо, — сказал Дженсен. И отодвинулся от Шарифа, чтобы не чувствовать его озноб, передающийся через прикосновение плечом к плечу. Пусть как хочет. Ему ещё учиться и учиться разговаривать с Адамом. Нормально, а не в своей извечной манере уклоняться от ответа и замалчивать. На рассвете Дженсен ушёл в пустыню.***
Самум подкрался незаметно. Сначала поднялась пыль. Потом посерело и стало мутным белесое небо. Будто дешёвой известкой покрасили — широкими мазками. Окреп ветер, разгоняя жару. Под ним заструился песок — задумчивыми золотыми нитями, на скошенных краях дюн сбиваясь в кремовую кайму. И вдруг — одним махом скрылось изъеденное зубчатыми линиями солнце. И над Дженсеном взметнулось тяжёлое струйчатое тело пустыни, как пододеяльник над содранной до пружин кроватью. Адам шёл упрямо, целенаправленно. Не сбиваясь с курса. Оцифрованная карта мерцала на сетчатке охрой и пеплом. Радар на Рабию тянулся пунктирной меткой. Дженсен мимо не промахнётся. Песок с воем зло, осатанело царапал глаза, скрёб по роговице — и тянуло рефлекторно прикрыться рукой, как и в Дубае, когда нагрянувшим самумом выломало окна в отеле. Хотя под набухшими веками не слезилось и мелкие крупинки не повреждали склеру. Дженсен щёлкнул защитными линзами, но легче не стало. Его сдувало. Он посмотрел на данные своего радара. После начала бури прошёл лишь три десятых мили. А сил потратил — будто на все две. Пиздец. Горло пересохло, словно внутри разместили раскалённую кузницу. Кругом вертелся песок, точно поднятый гигантским вентилятором, закручивался смерчами, скрипел на зубах. Через несколько шагов Дженсен всё же вынужденно сел. Повернулся спиной к ветру, поднял плащ вместо палатки, накрыл им голову. В спину толкало кубометрами сметающего всё на своём пути плотного горячего воздуха. «Назад дойти будет легче», — мелькнула мысль. Адам не хотел её даже улавливать. Есть другие варианты. Можно переждать, закопавшись в дюну. А потом снова выйти. «Зря не послушал Шарифа и ушёл, — наперекор, на упрямстве и злости», — снова шершавой, сдирающей тёркой проехалась по затылку мысль. Дженсен уткнулся в колени. Имплант возвратного дыхания работал с натугой. Ему не хватало энергии. Адам всё же ослабел за изломанный катастрофой день и за ледяную ночь. Бутылочка воды в кармане плаща била по бедру, как крохотная, почти мальчишеская рогатка с камушком. Он может потратить её сейчас — но в сложившейся ситуации мало поможет. Если перетерпит и выпьет позже — всё равно лишится к этому времени последних остатков преимущества, с которым так удачно начал. Потеряв кучу времени, застряв в песках, занесённый ими по макушку. Чёрт. Дженсен ненавидел отступать. И особенно там, где был прав — Шариф. Его ощутимо сдвигало — неумолимым горячим катком. Вокруг ничего не было — только самум. Песчаные густые вихри и втягивающий в себя воронкой беспроглядный смертельный зной. Серое небо, забитые лёгкие, удушающая круговерть. Дженсен с трудом поднялся. Его немедленно хлестнуло наотмашь широкой беспощадной дланью пустыни — точно кутёнка. Он сделал несколько шагов навстречу самуму — и поневоле опустился на одно колено. Он словно пёр против мощной надвигающейся стены. Тяжёлая золотая бахрома ливневым потоком стремительно накрывала края брюк, круглые носки ботинок и вжатые в землю кулаки. Дженсен развернулся — и его буквально понесло пёрышком. Горячий шквал бил под колени и спину, подгоняя перед собой, перекатывая, подбрасывая. Нормальный человек давно бы уже потерял обратный путь, свои следы; свалился замертво под яростью стихии. Не Дженсен.***
Он упёрся в самолёт уже почти в бессознательном состоянии. Вышел к нему безошибочно, по ниточке пунктирно проложенного радара. Как преодолевал последнюю сотню ярдов, не помнил, ноги в тяжёлых тактических ботинках давно увязали в сыпучем безумии выше щиколотки. Дженсен шлёпнулся на раскалённую броню корпуса чуть ли не лицом, вслепую. Широко зашарил руками, пытаясь понять, где люк. На запёкшихся, рассечённых трещинами губах лопнула кожа. И мелко запузырившуюся кровь тут же замело песчаной коркой. Правая ладонь провалилась в воздух, а левая скользнула по обшивке, как по ободранной сухой чешуе змеи. Значит, налево. Подбитый самолёт продолжал торчать гарпуном, всаженным в землю наискось. Буря выла тысячей голосов. Килотонны песка двигались под горячим ветром громадными цунами. Дженсен попытался открыть дверь — но она оказалась прочно задраенной, даже по шву не подцепить пальцами. Щиток с ручным управлением снаружи — не запустил механизм. На нём с той стороны был поставлен экранирующий блок. Дженсен ударил по люку кулаком. Снова и снова, ощущая, как его распластывает по ребристой окантовке. Он не мог связаться с Шарифом и рявкнуть ему: поднимите задницу и отомкните мне, это не самум грохочет, а я пытаюсь продраться!.. Инфолинки не работали. Даже на внутренней частоте; пустая мёртвая зона. Нужно искать другой путь, понял Дженсен. Или на последнем издыхании прокапываться через разбитую, наполовину погружённую в зыбучие слои кабину пилота, или переползти на противоположный бок раскалённой железной туши, чтобы хоть так не заметало обжигающим чудовищным ветром. Дверь под ним дрогнула изнутри и открылась — тяжело, с натугой. Адама буквально вкатило в проём — так давило в спину жутким натиском урагана. Он ввалился в свисте и рёве песка, в свинцовых клубах седой пыли. Сделал несколько шагов — и безмолвно упал на бок. Импланты от «Шариф Индастриз» опять совершили невозможное — довели Адама до места, обратно к дому. И Дженсен тоже сделал невозможное — снова довёл аугментации Шарифа до предела. Внутри было восхитительно тихо и спокойно — по сравнению с тем кромешным адом, который творился снаружи. Дженсен без сил растянулся на полу, прижавшись щекой к горячему пластику. Из горла вместо голоса вырывался неразборчивый хрип, перед глазами плясали блики и круговерчение нескончаемого песка. И невыносимо, нечеловечески хотелось пить. Судя по звукам, Шариф тщательно запер люк, потом взялся за Адама. И с усилием потащил за шиворот пальто — вглубь самолёта; волоком, и с Дженсена с шорохом посыпались шелестящие каскады. Движение прекратилось, и Адама снова оставили лежать мешком — в изнеможении и безмолвии. Шариф ничего не говорил. Дженсен только слышал его перемещения — и непривычно медленный шаг. Через несколько секунд Шариф приподнял тяжёлую голову Адама, подоткнул под неё мягкий сложенный валик — плед. Содрал жёсткой ладонью песчаную коросту с губ Адама — налипшую, плотную от набухших капелек крови. И приложил к уголку рта восхитительный влажный краешек бутылки. Открытое горлышко. Дженсен вцепился в счастье наощупь — и намертво. Приподнявшись на локте, пил чистую благословенную воду — захлёбываясь, кашляя. Не переводя дыхания, вылакал до дна, и сдавил пустой пластик ладонью, втягивая последние капли вместе с воздухом. Ему однозначно полегчало. — Не вставай, — подал наконец голос Шариф, еле различимый в плавающих огненных пятнах надсаженного зрения. — Буря в разгаре. Он говорил глухо и негромко. — Красный ветер надолго. Не рвись никуда. Поспи, отдохни. Дженсен повёл туда-сюда звенящими от перегрузки зрачками. Осторожно лёг обратно на пол. Подтянул к себе гудящие усталыми сервомоторами ноги, уткнулся в валик пледа и действительно уснул.***
Он проснулся в наступившей абсолютной тишине. Словно острым ножом отсекло все звуки — как лишний кусок масла на деревянной доске. Под разбитой кабиной, прижавшейся переносицей к земле, лениво подрагивали длинные полосы песка — точно щупальца глубинного осьминога. Буря закончилась, и ослабевший ветер едва шевелил наметённые рассыпчатые языки на накренившемся полу. — Шариф? — хрипло позвал Адам в густой неестественной темноте маленького покалеченного пространства. — Не сплю, — тихо отозвались из сумрака. Дэвид всё так же неподвижно сидел — на одном из двух уцелевших кресел. — Неудачно утро сложилось, — сказал Адам, разглядывая пыльные разводы вокруг себя. — Следующий марш-бросок будет лучше. Шариф начал резко смеяться — и так же резко оборвал себя. — Что с вами? — Дженсен чутко повернул голову, как опытный мышелов на подозрительный шорох. Он слишком хорошо знал характер и привычки генерального директора «Шариф Индастриз», несносного бывшего босса — для того, чтобы в который раз, как заевшая шарманка, задать один и тот же вопрос. Лицо Дэвида, до безмятежности благодушное, вдруг сделалось усталым и нервным: — Ничего. — Я вам врежу, — пообещал Дженсен. — Давай! — радостно согласился Шариф. — А я тебя покусаю. Давно мечтал. Адам тяжело замолчал. Машинально принялся стряхивать с плеч и макушки песок. — У вас половина признаков сотрясения мозга. Нарушенная координация. Заторможенность. Нарастающая слабость. Но остальные признаки не подходят. Крупинки сыпались с шорохом. Дженсен продолжал медленно перечислять: — Озноб посреди жары, но температуры нет. Сознание и речь чёткие, ясные. Не было постоянных головокружений, тошноты, повторяющихся обмороков. Нетипично для сотряса. Если это не он, то… Глянцевая ладонь Адама замерла в воздухе ребром, посреди движения. — Блядь! — он наконец сообразил. — У вас что, началась нейропозиновая ломка?! Шариф снова заржал в полутьме, блеснув острыми серебряными зрачками. Будто призрак, наполовину утопленный в надломанном кресле. — А где эн-поз?! — взвился Дженсен. — Вы что, не взяли с собой ампулу?! — Взял. — Шариф неожиданно спокойно пожал плечами. — Разбилась. — Как? Когда?! — Она здесь была, — Дэвид медленно положил ладонь на грудь. Дженсен вспомнил — внутренний карман пиджака. И два секретаря, почему-то на такой жаре чуть влажные. — Может, ремнями раздавило. Или пряжкой, подумал Дженсен. Массивный металлический фиксатор перекосило чуть ли не под подмышку Дэвиду, пришлось срезать… — Может, просто чем-то при падении. Футляр не выдержал. Да, чем-то, подумал Дженсен. Или... На секунду у него осипли мысли. Мог ли он стать причиной, раздробить ампулу эн-поза в крошево? Самолёт падал, выли все динамики и экраны, Адам обнял Шарифа, прикрыл его собой как щитом — и через миг его снесло ударом. Швырнуло всем весом — на Шарифа, а потом толчком через него, выворачивая сомкнутые руки, железные ладони, сильные пальцы… Мог ли?!.. Дженсен саданул кулаком в стальное ребро салона. И взорвался. Без стеснения, от души. Обложил Шарифа армейской бранью. Выдрал из креплений пустое пассажирское кресло и от души долбанул им в обшивку. Гнев и растерянность, злость и бессилие — истерзавшие, запертые — вспыхнули ярко и ядерно. Всё, что мучило с момента, когда Адам с Дэвидом оказались в ловушке, из которой не могли вырваться. Как он вскипел! Раздражение, досада, бешенство, протест, беспомощность и жажда действий. Прошлый день, прошлая ночь. Самум и зной. Их отношения — давние, запутанные. Их разговоры — недавние, распутывающие. Этот чёртов песок. Это солнце. Эти звёзды. Да будь всё проклято!.. Шариф слушал его с острым весёлым вниманием. Но в буйный, яростный выплеск эмоций Адама не вмешивался. Дженсен выдохся и бухнулся возле его ног, жалея в который раз, что пачка сигарет сгинула в пустыне. Покосился снизу вверх на Дэвида — тот выглядел так, будто ему всё трын-трава. — Значит, вы сейчас безмозглый и отупевший наркоман, — заключил Дженсен, чуть ли не с судорогой возвращая себе самообладание. И так вывалил ворохом чувства — почти все, не стоило показывать оставшиеся: страх за Дэвида, тревогу из-за него, отчаяние. — Ну не совсем, — безмятежно отозвался Шариф. — Рассудок при мне. Только на данный момент довольно… расторможенный. По прогнозу погоды в моём сознании — облачно, но с прояснениями. Местами дождь. Он с тоской облизал сухие растрескавшиеся губы. — Воды? — подобрался Адам. — Нет, — Шариф чуть качнул головой. — Вода понадобится тебе, когда ты снова уйдёшь. Конечно, уйдёт, чуть не буркнул вслух Дженсен. При новых открывшихся обстоятельствах оставаться — смерти подобно. Не его. — Что с вами будет? — безнадёжно спросил Дженсен. — И как скоро? — Думаю, ещё пара часов у нас есть. А потом я всё-таки спекусь, и мой рассудок станет полон бреда, паранойи и шизофренических мыслей. Галлюцинации, панические атаки, приступы нездорового энтузиазма — пожевать вместо попкорна пластик или повыковыривать бегающих насекомых в венах. — У вас нет в руках вен. — Подслушивающие жучки в имплантах тоже впишутся, — пожал плечами Шариф. — А потом физические параметры тела охватит болевой синдром. ПЭДОТ-матрица даст жару всем нервным окончаниям, — протянул мечтательно. — Вы неплохо знаете паршивость ломки. — Хорошо запомнил свой прошлый раз. Но тебе переживать не о чем — с тобой поговорить у меня времени хватит. До второго этапа «синдрома отмены» центральная нервная система ещё держится. Критический уровень наступает, когда происходит «пробой» между мембранами ПЭДОТ-матрицы и глиальным каркасом. Моя импульсная активность уже подавлена. Но нейротоксическое и психотропное разрушение ещё не началось. Дженсен огромным усилием воли обуздал вновь вспыхнувшее желание разбить кресло, разбить самолёт, разбить кулаки обо что угодно во гневе. — Почему вы не приняли дозу? — процедил сквозь зубы. — Раз вас ломает, значит, срок всадить инъекцию был вчера. Ну так могли бы вхерачить её чуть пораньше, загодя, ещё не ввязываясь в эту авантюру! — Не тебе… учить обычных людей, как принимать эн-поз. — Так мне на вас смотреть! — взорвался Дженсен. — Да, я особенный! Но вы-то нет! И не смогли за столько лет выучить наизусть свой график приёма?! Зная, что летите в ебеня!!! Шариф задумчиво повозил подошвами по полу, словно растирая крошенный невидимый мел. — Чуть сдвинуть его можно, — выговорил с такой безмятежностью, будто Дженсен и не буйствовал над ухом. — Только вперёд, а не назад, сынок. Не знаешь ты печали, мой хороший… и этой верёвки зависимости. А кричишь, — с укоризной нацелил на Дженсена палец. — Ты даже свои импланты толком не изучил, пока на больничном сидел, что уж говорить об эн-позе, который тебя не касается. А упрекаешь меня — и в чём? В безалаберности? Ты? Он оборвал смешок. — Скоро точно будет легче. Хотя бы потому, что ты свалишь. Мозгоед. — Шариф. Не отвлекайтесь. Дэвид отрешённо поморгал колючими сухими веками, под которыми плясали серебряные искорки глазных имплантов. — Нельзя принимать эн-поз раньше графика. Иначе… чревато. Очень и очень. Не зря стоит жёсткий срок в неделю — и это не только из-за стоимости. Позже — можно, на пару дней. Сдвигать вперёд — можно, и принимать с задержкой — тоже можно. Люди в Утулеке сильно мучаются — но дожидаются гуманитарной помощи в виде ящика ампул… Он задумался. И твёрдо подытожил: — А раньше нельзя. Жуткие побочки, — начал загибать пальцы в каком-то своём внутреннем подсчёте, сбился и уронил ладонь. — А то сейчас у вас не побочки. — У меня стало больше имплантов, — Шариф назидательно сжал левый, тоже теперь протезированный кулак. — И нет привычки к нерегулярности приёма… Отстань от меня! — вспылил. — Ты невежлив! Дженсен закатил глаза: — Только не превращайтесь прямо сейчас в нежного эсквайра из девятнадцатого века. Держите себя в руках. — Чудесно, — пробормотал Шариф. — Чудесно… теперь ты мне выговариваешь за эн-поз. Докатились. До…летались. Он снова захохотал, будто не существовало самолёта, тягучей неотвратимой ломки, опасности, непробиваемого вокруг салона кокона изоляции. — Где вода? — Дженсен начал в который раз обыскивать самолёт. Слышать хриплый, измождённый смех было невыносимо. — Вам надо попить. — Я на ней сижу, — благодушно отозвался Шариф. — И тебе не дам. Ты её потратишь… бездарно. Не сказал: «На меня». Будто и не сомневался в этом — и что Дженсен вкачает в него оставшиеся несколько пинт без остатка. Именно так, несмотря на то, что сутки приходил от любого слова бывшего босса в бешенство, не остывал — часами, горел и злился, а пять минут назад угрожал врезать, расквасить морду и от души обматерил. — Прекрати метаться и послушай меня наконец, — торопливо заговорил Дэвид, уставившись на свирепо нависшего над ним Адама. — Нам нужен план. Он уже есть. С наименьшими потерями. Ну? Он снова стал серьёзен, как и раньше. Почти на себя похожим. Но, подозревал Дженсен, совсем ненадолго. «Пара часов, — бились в голове слова, сказанные Дэвидом. — А потом обрушатся галлюцинации, мучительный бред и начнётся физическое бесконечное истязание тела синдромом отмены эн-поза». Дженсен не хотел это видеть. Не хотел знать. Быть свидетелем его мук и ломки. — Я общался с людьми в Утулеке, — Адам осторожно положил свои руки Шарифу на плечи и только теперь ощутил, насколько же они сведены судорогой. Словно озноб застыл поперёк тела перекрученной тугой пружиной. — Некоторые из них без дозы и больше недели держались. Он не стал уточнять, что держались в невыносимых страданиях. — А ведь можешь быть оптимистом, — рассеянно опустил и поднял веки Дэвид. Он по-прежнему максимально экономил движения; чтобы не тратить последнюю энергию из барьера в ПЭДОТ-матрице, сообразил наконец Дженсен. — Мы сейчас обсудим важные вещи. Не отвлекайся на мои… возможные странности. И не ссорься со мной, — устало попросил Дэвид. — Я не могу удерживать тебя, когда ты начинаешь действовать назло мне. Но, пожалуйста… пожалей меня. Он охрип, будто горло забило колотым льдом. — Я не буду сидеть ровно и смотреть, как вы корчитесь от боли, — тихо произнёс Адам, продолжая держать своего бывшего босса за плечи. — Хоть бы раз побыл нормальным человеком!.. — вспылил, а вернее, проскрипел Шариф. — Когда я о чём-то прошу, так ты категорически против! А когда мне наоборот не надо, так ты напролом лезешь в самую задницу!.. Несколько секунд оба помолчали, вспоминая прошлое. Как Адам добывал чип мёртвого хакера в Департаменте полиции Детройта. И как рванул лично пообщаться в кабинет к Чжао, не слушая уговоров Шарифа — уйти бесследно и не лезть в её логово. А после, без предупреждения, самовольно — десантировался на небоскрёб «Пика» в Монреале… А когда Дэвид его попросил максимально мягко и незаметно провернуть подставу с Таггартом — ввязался в полемику, публичные обвинения и грандиозный скандал в прямом эфире. А снова оказавшись в Хэнша, ни словом не обмолвился, что пошёл на подозрительную сделку с Тонгом. А в «Чайрон-Билдинг», вместо того, чтобы обсудить результаты своих командировок, принялся демонстративно пить и упражняться перед Шарифом в неприкрытом сарказме. А в кабинете босса, увидев рассевшегося в кресле Дэрроу, вместо того, чтобы рявкнуть: «Что вы делаете за компьютером генерального директора «Шариф Индастриз?!» — закрыл на это глаза и развесил уши… Сколько всего можно было вспомнить. Каждому — со своей стороны. Шариф медленно наклонил голову набок и лёг виском на сомкнутые костяшки Адама. Запыленного рукава коснулось горячечное дыхание: — Слушай. Запоминай. Не спорь.***
Это было непросто. Сам на себя непохожий Шариф стремительно скатывался в невменяемость. То отвлекался, то задумывался, то забывал вообще, о чём говорит, и начинал весело, безудержно шутить — глупо и неуместно. Адам терпел. Воды у них после нового пересчёта осталось совсем немного. Могло быть и больше, но одну бутылку вылакал до дна — изъеденный самумом до ржавчины Дженсен. Ещё одну — мелкими глоточками выпили за миновавшие вечер и ночь, растягивая. Ещё одну — Шариф наполовину расплескал после приземления, еле живой от удара. Тогда это не казалось расточительством — столько воды в никуда. Но так и так крохотный запас истаял. Экономить, в общем-то, нечего. Воду они поделят. Большую часть Адаму. Исчезающе меньшую — Дэвиду. Не вставай на дыбы. Кто будет пересекать бесконечные раскалённые пески, а кто сможет укрыться в хоть какой-то тени разваленного самолёта? Всё, заткнись. Они оба ауги — это значит, что потеря влаги у обоих невысокая в данных условиях. Пота и соли они тратят меньше, чем обычные люди. Площадь испарения сужена. Так что Шариф продержится и на одной бутылочке. А если не хватит — ну, может в санузле побулькает технической дрянью из сливного бака. Хотя и категорически нельзя, вряд ли на тот момент собственное здоровье, риски и вред будут Дэвида вообще волновать. Закрой рот, сынок, и слушай умного человека. Ты уже раз ушёл в пустыню — с утра, в жару, как последний тупица. Чтобы потом обратно приползти на карачках, почти ослепший и разряжённый. Дженсен терпел. Возможно, ему и не понадобится брести до самой Рабии. Мёртвый глаз пустыни может закончится через миль тридцать-сорок — а может и чуть раньше, чем длина дневного перехода. Достаточно выйти за предел пятна безмолвия — чтобы ожила связь. Инфолинк у Дженсена мощный. К чёрту конспирацию! Дэвид даст ему телефон Брауна — пусть звонит ему напрямую и требует помощи. Или в свой ОГ-29, пусть высылают экипаж и вытаскивают своего потрясающего, великолепного, бесценного агента… — Шариф. Серебряные искорки в глазах тускнели, словно надвигались сумерки, а за ними — долгая, не встретившая барьера из эн-поза, ночь. Дэвид даст ему номер. А если этот водяной магнат не ответит, если этот холеный миллиардер не вспомнит лучшего парня на свете, спасшего весь его «Апекс-Центр» и всю делегацию опездолов в нём, если скажет нагло, что не знать не знает чудесного мальчика, о котором ему рассказывал Шариф… — Дэвид. То я тебе отдам свою руку. На всякий случай!!! GPL-маячок внутри неё пробьёт сигналом «S.O.S» стратосферу и поможет запеленговать Дженсена среди песков немедленно. — Руку не надо. Остановитесь. Шариф лихорадочно царапал себя за плечо, а Адам не давал вонзиться скрюченным сильным пальцам в неглубокие ямки пазов. Только вот ещё нести руку своего босса, держа перед собой, как факел, — в жизни Адама не хватало. Но Шариф упёрся. Яро и эмоционально сражался с Адамом за своё плечо и хваты креплений на нём. Короткая борьба оказалась удачной — для Дженсена. Шарифа замутило, он отвлёкся и перестал атаковать своё приращение. Переключился на поиск других решений, ни на секунду не забывая о плане спасения. В который категорически не вписывал себя. Его волновало только одно: чтобы выбрался Дженсен. Чтобы он был в порядке. Чтобы его вытащили. О себе не помнил — вообще. А Адам — Адам помнил, постоянно. Что будет, если он не вернётся к самолёту. Что его радар маршрута протянется пунктирной цепочкой к месту крушения, даже если песок сотрёт любые следы. Что Дженсен сохранит эту карту, даже если надорвётся и потеряет сознание. Чтобы любой, кто его найдёт, знал и без участия Адама — где-то в пустыне остался ещё один живой человек. Его надо срочно отыскать. Ему нужна помощь. Лекарство. Вода. Эвакуация. Вся голова Дженсена будет одним огромным сообщением, даже если он сам окажется в полной отключке. Но он не окажется. — Оставьте свою руку при себе, — примирительно сказал Адам, застёгивая расхристанный воротничок рубашки Дэвида. Они его чуть не порвали в борьбе. — В ожидании меня можете начать расписывать самолёт шариковой ручкой, чтобы не скучать. — А что писать? — тупо спросил Дэвид. Ему плохело на глазах. — «Здесь был Дэвид», — пошутил Дженсен. — Или «здесь был Адам». Вы что, никогда на стенах или скамейках не писали? Знаете, как делают? — Да… — Шариф неожиданно и искренне улыбнулся. — Парочки царапают… Инициалы, плюсик и вокруг сердечко выводят… «Д + А». — Видите, — бодро поддержал Адам. Ему было больно смотреть на гаснущего Дэвида. — У вас целых два борта для дерзкого вандализма. План прост. Если спасатели уже ведут поиски — скоро найдут и самолёт, и Дэвида. А тот обязательно скажет, что надо прочесать пустыню, в неё ушёл и исчез бесследно Адам. Если же Дженсен сумеет пробиться через слепое пятно изоляции — или дойдёт до Рабии, — тут же направит экипаж, который доберётся до места крушения и заберёт Шарифа. Чудовищный марш-бросок в семьдесят миль без сна и остановки, пешком — всего каких-то пятнадцать минут по воздуху. Так или иначе — они не пропадут. Ни один, ни второй. Конечно же. У них такая долгая жизнь впереди. В которой ещё столько друг другу надо сказать. Шариф всё-таки заставил разделить скудную воду не по-братски. Озверел и заставил. И впихнул Адаму все энергобатончики: ты будешь в пути, тебе нужнее. Дженсен снова стоически стерпел. Проще взять, чем опять сопротивляться. Потом Дэвид попросил вытащить из блока обесточенную батарею резервного питания. Ту самую, которая ни хрена не помогла им обогреться ночью. Сказал: это самолёту не помогла. А тебе — очень даже. Посидел над ней, покачиваясь в опутывающем его дурмане. Собравшись с мыслями, приказал Дженсену подтянуть штанины. Погладил его щиколотку — так ласково и невесомо, что… Перебил завихрившиеся мысли Дженсена короткой командой: глубоко вдохни и сожми зубы. Адам послушно вдохнул и окаменел челюстями. Шариф раздвинул полимерные мышцы на голеностопе и аккуратно боднул штекером куда-то вглубь. Через секунду Адама подбросило — но не от боли, а от хлынувшей в магнитный разъём энергии. Победоносной, солнечной, зашкаливающей. Полоски батарей на индикаторах засияли полным цветом, выскочили за предельные деления. — Конвертер «Шариф 8» заточен под любые виды подключения и подпитки, — глухо сообщил Дэвид. Голос хрипел и срывался. — Но повторять без надобности не стоит. Почти полностью загашенной батареи, бесполезной даже для слабосильной системы аварийного освещения, — хватило на Адама с лихвой. Шариф выжал последние оставшиеся капли энергии из её электрохимических ячеек досуха. Дэвида уже явственно и зримо колотило непрерывным изводящим ознобом. Адам отдал ему свой плащ: вам пригодится. Рассовал по карманам бутылочки и батончики — вместо патронов. Набросил на себя чуть поджимающую в проймах жилетку Шарифа: «Намотаешь её вместо тюрбана под солнцем». Без возражений, уже безропотно. Главное, Дэвиду от этого спокойнее. Потом с усилием сдвинул с механических запоров люк — его засыпало больше чем наполовину, замуровало самумом, сцементировало песком. И вскарабкался из душного железного чрева под крупные лучистые звёзды. В ночь и оглушающую прохладу. Вселенная опустила на него безмолвный и безбрежный взгляд. Жемчужная, чуть мерцающая пустыня стала похожей на слоёный пирог. Гребни новых дюн и наметённые накаты, вывороченные чёрные и красные камни и твёрдый спрессованный между ними песок. Адам секунду помедлил. Он пройдёт и тридцать миль, и шестьдесят, на своей воле, энергии батарей и превышающих человеческие возможности имплантах. А там останется совсем немного, когда начнёт плавиться под небом песок. Совсем немного. Дженсен не спутает дорогу, прошьёт любые преграды насквозь. Шариф не стал его провожать — с напутствием. Скорчился за креслом в спёртом от духоты полумраке, натянув жёсткий плащ и зажмурив глаза. В его сознании начинался самум — не уступающий тому, в который влип днём Адам. Дженсен не стал оборачиваться — на прощание. В последний раз проверил амуницию и рванул вперёд, как наведённый на цель высокоточный снаряд. Выстрелил всем собой.***
«Если вернёшься, похорони меня здесь. Без лишних перевозок тела. Только не надо почётного кресла на надгробии». Дурацкий хриплый смех: «Договорились, Адам?» «Вы глубоко пожалеете обо всём, что тут наговорили под ломкой, — угрюмый взгляд. — А я ведь напомню. Когда вернусь с водой и эн-позом». Золотая радужка над тёмной кромкой узких щитков: «И вы меня дождётесь». Серебряные искры под воспалёнными набрякшими веками: «Хорошо». «И без всякого мелкого шрифта, Шариф». «Хорошо». «Берегите себя». «Останься живым».