Я это запомню

Белый потолок. Знакомый запах. Резкий. «Водный раствор гидроксида аммония», — так некстати всплыло в памяти голосом Грачева. Вроде привычная среда для тебя, Женя, но что-то тут всё же выбивается из показателей. Глаза любимого мужчины. В них страх. Ты их такими уже видела. В тот проклятый всеми день, когда он пытался доказать, что не сможет оперировать Лану. Может быть, стоило послушать испуганного травматолога и не пускать его в операционную. Правда, это ничего существенно не изменило бы. Лана бы всё равно не выжила, а ярлык виноватой прилепили бы на тебя. И стена между тобой и им продолжала бы расти. Да? — Ты меня слышишь? Женя, Женечка! Посмотри на меня! Дыши! Где болит? — это уже не в памяти, а наяву. И не голосом Грачева. Страх можно не только увидеть, но и услышать. Вот сейчас ты тому свидетель. Доктор Соколов боится. Все симптомы, как на ладони. Пора лечить. Ты к этому уже привыкла. Улыбаешься. Это первая процедура для вас двоих. Хотя нет, троих. Положительные эмоции при беременности необходимы. Это ты и без знакомого гинеколога знаешь. — Ну что тут у нас опять? — а вот и она, знакомый гинеколог. Губы сжаты. Смотрит на тебя так же, как ты когда-то на родителей поступившего мальчика, устроивших скандал в отделении. — Обморок, — нервно отвечает за тебя Илья. — Вот правду говорят, что врачи — плохие пациенты! — Аня, которую ты знаешь уже, казалось бы, сто лет, со вздохом качает головой и приступает к осмотру тебя, «плохой пациентки». — Ну-ка, посмотрим, что у нас тут по анализам, — теперь она уже не Аня, а гинеколог Анна Дмитриевна Евстратова, ведущая твою хрустальную беременность. И у неё для тебя вердикт: — Гемоглобин понижен. А вот на препарат с железом, похоже, у Вас, Евгения Павловна, индивидуальная непереносимость. — Но это же редко встречается, — включается в разговор Илья. А ты мысленно выдыхаешь, отметив, что из его глаз ушёл страх. Пациент реанимирован. — Редко, но метко! — усмехается Евстратова. И, повернувшись к нему, с улыбкой добавляет: — У такой женщины всё редкое. Придётся Вам, Илья Анатольевич, отправить её к нам в отделение и носить гранатовый сок. Свёкла и говядина у наших пациенток в постоянном рационе. А потом вновь бегло оценивает твоё состояние и непререкаемо заявляет: — У нас есть отдельная палата. Пойду заниматься твоим оформлением. Лежи пока. Не вставай. За ней закрывается дверь, а твоя рука уже ощущает тепло его ладоней. — Ну и напугала же ты меня опять! Всё! Теперь без меня ни шагу. Никакой самодеятельности. И да, чуть не забыл! Ты улыбаешься, наблюдая, как он быстро и уверенно достаёт что-то из кармана. Настоящий хирург! Каждое движение просчитано с ювелирной точностью! Именно поэтому ты и рта не успеваешь открыть, а на твоей правой руке уже блестит кольцо. Красивое. Другое. Новое. — Хотел сделать это иначе, в другой атмосфере, — поясняет он, целуя твои пальцы, — но ты в ресторан не пришла. Пришлось отложить до лучших времён. — Сейчас они настали? — интересуешься, гладя его по волосам левой рукой. Она у тебя тоже рабочая. — Пора бы уже им настать, Жень, пора. Я больше тебя никуда не отпущу! — теперь в его глазах знакомая нежность, а в голосе — хрипловатость, от которой у тебя те самые мурашки. Как у девчонки. — А я никуда не хочу уходить, — доверительно сообщаешь ты. — Ну наконец-то! Он снова целует твои руки, волосы, предательски увлажнившиеся глаза, лоб, щёки, губы. И лечит так, как умеет только он. Одной фразой: — Я люблю тебя! И ты понимаешь, что без этого лекарства хуже, чем некоторым диабетчикам без инсулина. — Илюша, — тихо и привычно зовёшь его по имени. И, глядя в любимые глаза, просишь: — Давай просто распишемся. Без свидетелей, гостей, ресторанов. А потом уже отпразднуем здесь, со всеми. — Давай, — просто соглашается он. И, прищурившись, хитро улыбается: — Разве я могу отказать будущей маме моего ребёнка? Ваше слово, Евгения Павловна, для меня теперь закон. И ты возвращаешь ему такую же улыбку, подхватив игру: — Я это запомню, Илья Анатольевич.