вечеринки и вишневые самокрутки

Шай ненавидит вечеринки. И вовсе не потому, что она ханжа, как за глаза ее бесстыдно называют девочки с третьего курса, без тени смущения зажимающие первокурсниц в углах пансиона. Не то, чтобы Шай ни разу не зажимали, просто в отличие от других — никто не посмел лезть к ней под юбку, когда она спокойным, ровным голосом сообщила Каденс, что ей еще нет восемнадцати и то, что Каденс делает — это не просто насилие, но насилие над несовершеннолетней. Нет, Шай ненавидит вечеринки вовсе не потому, что какие-то великовозрастные идиотки считают ее ханжой. И даже не потому, что пока дочка директрисы закатывает их на просторных чердаках с выходом на крышу пансиона, директриса закрывает глаза на обилие (если не сказать изобилие) несанкционированного на территории школы алкоголя — и чего похуже. И не от того вовсе Шай как огня боится переступить порог, за которым скрытный и на первый взгляд незаметный разврат превращается в откровенный, что от гомона у нее закладывает уши и тело замораживается, превращая ее в неповоротливую статую, застывшую в десяти шагах от выхода. Шай ненавидит вечеринки. Потому что Дэш их обожает. Также, как и, судя по всему, обожает двух незнакомок со второго курса, удобно расположившихся у нее на коленях: одна игриво прочерчивая своим наманикюренным пальчиком дорожку от одного плеча Дэш до другого, вторая впившись блестящими лиловыми губами в теплые, вишневые губы Рейнбоу. -блять, — шепчет Шай, в очередной раз складываясь напополам перед урной, в ответ извергающий поток грязных бутылок и стаканчиков, пахнущих дешевым вином, — гребанная идиотка. Вытерев губы, Шай плетется наверх — ей необходимо подышать свежим воздухом, а сил на то, чтобы тащиться вниз, у нее банально нет. -гребанная идиотка, — шепчет она еще раз самой себе. Дело в том, что она сама не знает, как это произошло. Они с Дэш всегда были близки. Близки так, как обычно бывают девочки в пансионах. Ближе. Только вот они тогда ходили в самую обыкновенную среднюю школу — и руки приходилось держать под партой, а о поцелуях в холле речи и не шло. И все-таки они были близки. Невероятно, чертовски близки. Иногда Шай казалось, что, если с Дэш что-нибудь произойдет — она и сама тут же растворится, просто исчезнет, настолько невыносимо прочной, казалось, была их связь. О, Шай с удовольствием бы исчезла сейчас. И не только из этих чертовых чердаков, и не только из идиотского пансиона — Шай с удовольствием бы исчезла совершенно. Только бы не видеть, как самая дорогая сердцу девочка смотрит на нее с насмешкой, не отлипая от губ какой-то длинноногой идиотки, будто бы повторяя еще раз: -мне нужно больше пространства. я хочу общаться…быть с другими. понимаешь? Понимаешь, Шай, в двух словах, ты мне надоела. В двух словах, ты скучная ханжа, которая хочет держаться за руки и обсуждать Сильвию Плат. Тебя не интересует алкоголь, секс и езда на незаконно протащенном на территорию пансиона мотоцикле. Ты хочешь смотреть на меня своими большими наивными глазами и играть в домохозяйку. В двух словах, таким девочкам как Дэш нужно веселье. В двух словах, таким девочкам как Дэш не нужны такие девочки как Шай. -я не понимаю, — упрямо повторяет Шай, впившись в край коженки Дэш, — все же было…хорошо? почему ты…? Дэш нетерпеливо одергивает руку. -просто…просто мне хочется больше веселья, мне хочется жить, понимаешь? я хочу просыпаться каждый день и первые десять минут откровенно задаваться вопросом — где я? я хочу, чтобы каждый день считался. я хочу жить…много Шай, не моргая, смотрит на разгорячившуюся Дэш, смотрит долго и пристально, до тех пор, пока на глазах у нее не выступают слезы. Дэш морщится, будто бы вынуждена следить за капризным ребенком вместо того, чтобы заниматься более интересными, взрослыми делами. -да не расстраивайся ты так, — небрежно стирая соленную дорожку с щеки своей — уже, видимо, бывшей — девушки, успокаивает Рейнбоу — приходи лучше на вечеринку сегодня, отдохни, развейся. Я уверена, что тебе и самой нужно побольше веселья в жизни. Шай послушно кивает. Потом послушно одевается, тщательно красится, укладывает непослушные перламутрово-розовые волосы. И приходит на вечеринку только для того, чтобы застать Рейнбоу в окружении других девушек, явно вешающихся на явно непротивящуюся этому Дэш. На крыше пахнет началом зимы и ночью. Шай втягивает в себя холодный воздух, неловко кутаясь в слишком короткую меховую (конечно же, из искусственного меха) курточку, когда перед ней появляется протянутая ладонь с зажигалкой и приоткрытой пачкой сигарет. -Я не курю, — заплетающимся языком выдает Шай. -Я тоже, — отвечает незнакомка, — но иногда нужно. Шай послушно принимает сигарету, которая оказывается умело сделанной вишневой самокруткой, затерянной между тремя винсентами и еще двумя самокрутками. -Спасибо, — шепчет Шай, — у меня сегодня был ужасный день и еще более ужасная ночь. -Последнее время у меня редко поднимается язык, чтобы назвать какую-то из моих ночей не ужасной, — протягивает незнакомка. Она наконец выходит из тени, оказываясь высокой, темной девушкой с угольными волосами. -Луна -Шай Остаток этой ужасной ночи они проводят вдвоем на крыше, куря вишневые самокрутки и неторопливо разговаривая, распутывая клубки внутренних невзгод и надежд. Под утро Шай с трудом может поверить, что еще вчера убивалась из-за Рейнбоу, считая ее слова верхом абсурда и нонсенса. А ведь в некотором смысле, Дэш была права: им, действительно, следует общаться с другими.