***
Платон Родзевич пребывал в далеко не в самом радужном расположении духа. Девка продолжала кобениться, и судя по всему, придется с ней покончить, так и не познав ее. Да и черт бы с ней! В конце концов, если он захочет, то сможет найти таких с деяток, стоит лишь приказать Макаровой. И где, интересно, до сих пор носит Молибогу? Он обещал приехать сегодня вечером и привезти все необходимые бумаги. Завтра с утра можно идти в военный трибунал и поведать им о подвигах Григория Петровича Червинского. Ну, а дальше совсем просто: Платон поедет прямиком в Черивнку и предложит Петру сделку: его дом, состояние и молоденькая женушка в обмен на незапятнанную честь и репутацию, а заодно и жизнь сыночка Гришеньки. Если Петр откажется, то Григоря осудят, может быть, даже казнят, и тогда ни самому Червинскому, ни его младшим выродкам никто руки не подаст, перед ними закроются все двери. Петр слишком дорожит своей честью, насколько Платон успел узнать. Ему надо думать о своем младшем сыне, как его на ноги поставить да в люди вывести. Что ж, если так посмотреть, то Родзевич весьма великодушен: старший Червинский останется жив, с голоду не помрет, небось, припрятаны у него кой-какие сбережения на черный день. Пусть живет, как умеет. На сладкое Платон велит в самый последний момент рассказать Григорию о смерти его девки и покончить с ним, после чего весь свет все равно узнает о его бесчестии. Петр же останется один, опозоренный и разоренный. Дальше уже пусть хоть в петлю лезет, Платону до того дела нет. Что же до его бабенки, то там видно будет, как с ней поступить. Может быть, Платон позабавится с нею напоследок, коли будет покорна, в конце концов актеркой ведь была, им не привыкать, все они — те же шлюхи, только более дорогие. А потом можно и милость ей оказать — отпустить к муженьку, ежели он, конечно, примет ее после того, как под другим лежала, кто там его разберет, вдруг он небрезглив. А коли эта потаскушка заартачится, то Платон все равно свое возьмет, а там — камень ей на шею да в Днепр. — Пане, к вам там… Ольга Платоновна, — заглянула в комнату девка Акулька. — И чего ей надо, интересно? — пожал плечами Платон. — Что ж, зови! А после — марш в мою опочивальню, да готовься, жди меня. — Да, пане! — с почтительным поклоном проговорила Акулька. Ольга была бледна, глаза заплаканы, руки дрожат… Сердце предательски дрогнуло: все ж таки родная кровь, и Платон, как мог, старался беречь свою дочку. — Что стряслось, Ольга? — он шагнул к ней навстречу. — Папенька, — дрожащим голосом проговорила она, — ох, папенька! — разрыдавшись Ольга бросилась ему в ноги. — Прости, умоляю, папенька, — плакала она, целуя ему руки. — Христом богом заклинаю, прости и не гони свою неразумную дочь! — Да что с тобою, Олли? — Платон взял ее за плечи и помог подняться. — Моя мануфактура… все сгорело! — Ольга подняла на него затравленный взгляд. — Рабочие сожгли! Сказали, что мало денег. Требовали… прибавки. А управляющий… он… он… попытался… Он схватил меня, платье порвал… — Где этот негодяй?! — взревел Платон. — Степка, Макарка! — крикнул он, обернувшись к двери. — Сейчас они отправятся туда и дух вышибут из сволоты! — Не надо, папенька, я… успела нож достать, всегда его с собой ношу… Щеку ему распорола… И убежала. Ах, папенька! — она расплакалась еще горше. — Тихо, Олли, не плачь! — Платон неуклюже погладил ее по голове. — Параська! — вновь крикнул он. — Что прикажете, пан? — в комнату вбежали крепостные Родзевича. — Вы с Макаркой поезжайте на мануфактуру моей дочери да проверьте, что там да как. Кого найдете — скрутить и привезти ко мне! — приказал он двум дюжим молодцам, которые, как по команде, молча кивнули и скрылись с глаз. — А ты, — велел Родзевич комнатной девке Параське, — иди и позови Акульку, пусть дочери моей прислуживает сегодня. Сама же… заместо нее в опочивальне у меня останешься… Постель надо перестелить мне, поняла? Девка поклонилась и умчалась исполнять приказ. — А ты пока садись, дочка, отдохни, — Платон подвел Ольгу к дивану и помог сесть, — помни: ты дома, и твой отец о тебе позаботится! «Так даже лучше, — подумалось ему, — пусть поживет покуда здесь, у меня на глазах».***
Галина собрала со стола тарелки и принялась смахивать крошки, вполуха слушая рассказ Дарки. Пани Лариса Викторовна, отужинав, отправилась в детскую, уложить сына и Еленочку спать, а это означает, что раньше, чем полтора часа она оттуда не выйдет. Вот потому-то Дарка и обрадовалась, что выдалась свободная минутка. Весь вечер она была занята тем, что развлекала дворню сказками про молодых, которых разлучила злая ведьма; несчастная дивчина, которую якобы оговорили и опозорили, повесилась на осине, а жених с горя решил утопиться. — … и никто с той поры его не видал! Говорят, русалки утащили его на самое дно омута, — вещала Дарка. — Ну и дела! — ахнула Орыся. — Бывает же такая любовь! — вздохнула Ярослава. — Буде брехать-то! — не выдержала Галина. — Сказки те, вон, панычу впору слушать, покуда мал да неразумен, а вы-то взрослые, чай, бабы. — И никакие то не сказки, — мгновенно обиделась Дарка. — Мне про то бабка Матрена сама говорила. Тот парубок, чтобы ты знала, ее дальний родственник! — Нашему забору двоюродная плетень, — фыркнула Галина. — Слушай ты бабку Матрену, она не то еще набрешет, язык-то без костей! — Не хочешь, так и не верь, — надула губы Дарка, — да только бабка Матрена еще сказывала, что не упокоенный дух той несчастной до сих пор по нашей округе бродит. Ищет она своего милого, в окошки стучится, да зовет его. Так-то! — Ты лучше пошла бы, да узнала, не нужно ли нашей пани чего, время-то позднее, — уперла руки в бока Галина. — Да я и с сама знаю, когда мне к ней идти, — огрызнулась Дарка, — чего ты лаешься-то? — Потому что хватит языками сорить, вот погоди, пан вернется… Галина не договорила, потому что вдруг кто-то громко постучал в окно, после чего раздался тихий плач. — Царица мать небесная! — перекрестилась Ярослава. — Свят-свят-свят… — зашептала Орыся и тоже осенила себя крестом. — Что это? — одними губами прошелестела побледневшая Дарка. — Стучат, не слышите, что ли? — махнула рукой Галина и, прежде, чем Дарка успела сказать что-то еще, распахнула окно. — А ну, кто там балует? — крикнула она в темноту. — Галка, ты? — отозвались с улицы. — Открой мне Христа ради, впусти! — Павлина?! — хором воскликнули Дарка и Ярослава. — Как она сюда попала? — спросила Орыся. — Она ж с Катрей нашей, кажись, до Парижу уехала. Галина ничего не ответила, решив разобраться с этим позже. Она быстро вытерла руки о передник и побежала открывать.