Колокольная лестница

– Умыться бы мне с дороги, – зайдя в небольшую комнату с низким скошенным потолком, сказал Иван. – Всё приготовлено, – пролепетал Егор, стараясь не глядеть на него, сбросившего с плеч свой короткий по новой моде сюртук, расстегнувшего ворот рубахи да потянувшего её через голову вверх. Указал на глиняный кувшин с водой, стоявший на крепко сколоченном табурете, и таз на полу рядом. – Превосходно! Вас не затруднит на меня плеснуть? Не хочется слуг звать да дожидаться ради такого пустяка. Для Егора то был вовсе не пустяк, однако отказать гостю он не посмел. Взял кувшин дрожащими руками, тайком любуясь, как под кожей Ивана движутся мускулы. Вдохнул жасминовый аромат душистого мыла, мешающийся с ядрёным запахом мужского пота. Тонкой струёй полил на загривок склонившегося над тазом Ивана – границу между обгоревшей на солнце шеей и нежно-белой спиной. Ставя на место кувшин, Егор торопливо сказал: – Переоденетесь, так спускайтесь в столовую сразу. Покинув гостевую комнату и оказавшись в тёмном коридоре, Егор прислонился к стене, чтобы отдышаться. Жар всё не проходил, и в его простых, как у крестьян, портках, что носил он в деревне вместо фасонистых городских панталон, сделалось ощутимо тесно. Добравшись до своей спальни, Егор плеснул себе в лицо водой из такого же, как и в гостевой, кувшина, заботливо приготовленного для молодого барина то ли Лушкой, то ли другой служащей у них в доме девкой – молчаливой худой Аниской, а затем рухнул, сбросив с ног растоптанные башмаки, на постель. Где же мог Иван его, Егорушку, в губернском городе приметить, да так, чтобы без барышни? Вестимо, в публичных банях. И отпираться не станешь, бывал он там. Длинное и низкое, похожее на конюшни строение с оштукатуренными стенами и несколькими входами располагалось почти в центре города, напротив большого базара. Называли его всегда во множественном числе: не баня, а бани, что уже само по себе вызывало вопрос, почему так. Дамского отделения в тех банях не было, так издавна сложилось. И, разумеется, ходили об этом простом, казалось бы, заведении невероятные слухи. В училище ещё Егор слышал от однокашников, будто мужчины, коим не надобно для интимных утех женского тела, там могут друг с дружкою познакомиться или даже найти продажной любви. Было ли это правдою, он не ведал. Юноши много пустого между собою болтали, дабы показать своё знание взрослой жизни либо смеха ради. Однако же преподаватель русской словесности Нестор Спиридонович, услышав, как в перерыв между занятиями ученики, стыдливо посмеиваясь, ведут речь о тех самых мужских публичных банях, вмешался в разговор и заявил вдруг совершенно иное. С его слов получалось, будто бы мужчины приходят в те бани не только очиститься телесно, но и развиться умственно и духовно. Ведут они между собою философские беседы, спорят о мировой политике, обсуждают открытия науки или свежие литературные публикации. И при этом царит в банях сильнейший дух демократии – почитай, как в Древней Греции. Все беседующие там равны между собою, ибо обнажены. Без одежд поди отличи генерала или профессора от работяги, извозчика, грузчика из речного порта. И ведь простой мужик, пусть и необразован, но может обладать недюжинным умом и в споре заткнуть за пояс того, кого прочат в академики. А ежели грамоте обучен, так он и начитан, скорее всего. В отличии от них – молодых балбесов, коим лишь бы лодыря гонять да врать пустяки, вместо того чтобы идти в библиотеку да штудировать научные труды и классическую литературу. В общем, Нестор Спиридонович свёл всё под конец к обычным нравоучениям. Егорушка же аргументы его запомнил. Их и привёл в разговоре с Петром, который не желал отпускать уже достигшего зрелости младшего братишку в сей вертеп разврата, оплот содомитов. Виданное ли дело! Неплохо помыться, убеждал Пётр, можно и в банно-прачечном заведении мадам Свечкиной, куда они ходят семьёю. А того лучше – в деревне, при родительском доме. Как ни странно, заступилась за Егора Лиза, жена брата. – Оставь ты его, Петруша, – сказала она. – Пусть сходит разок, поглазеет, раз ему так неймётся. Убедится, что нет так ему никакой Греции с философствующими извозчиками, разочаруется да больше и не захочет. А ежели запретишь настрого, так в другой раз тебя и не спросит, а пойдёт любопытствовать в какое иное место, не столь безопасное. Пётр тяжко вздохнул, намекая, что он те бани вовсе не считает местом безопасным, однако вынужден был согласиться. Егорушка хоть и младший брат, да уж давно не ребёнок. Пусть проявит глупую свою самостоятельность, будет ему жизненный урок. Разумеется, рвался побывать в публичных банях Егор не только философских бесед ради. Мечталось ему хоть одним глазком глянуть на тех содомитов, о коих его брат говорил с яростным презрением. Убедиться хотел, что они не черти с рогами, а ежели так, то не душевнобольной и он сам с его тайными желаниями. Коли есть еще, кроме него, такие люди, так и он обычный, значится, человек, как все. Правда, сразу с кем-то подобным себе завести знакомство он и не задумывал – заранее знал, что заробеет и решительно ничего дельного из того не выйдет. Придя по нужному адресу, Егор сперва боязливо обошёл трижды длинное банное здание, а потом уж, прикупив у примостившихся у дверей назойливых торговцев вышитое крестом полотеничко и тощий берёзовый веник, заскочил внутрь. При входе располагалась касса на манер театральной, где за умеренную цену смуглолицый тощий мужичонка вручил ему входной билет. Спросил, не хочет ли молодой господин доплатить за услуги банщика. Егор отказался – не из-за дороговизны, денег бы хватило, а лишь по стеснительности. С билетом прошёл в гардеробную, где следовало гардеробщику сдать не только пальто, но и сапоги, и всё одеяние вплоть до исподнего, получив взамен круглую бляху с номером на шнурке. Полотеничко Егор по рассеянности сдал вместе с бельём и шагнул в помывочную залу, навесив шнурок с бляхою на шею подобно медали на ленте и стыдливо прикрывшись веником. В просторной зале Егору едва не сделалось дурно. И не от жару вовсе – в деревенской бане и жарче бывало. Скорее же, происходило его головокружение от обилия вокруг обнажённых мужских тел. Однако никто другой, кроме него, в обморок упасть не стремился и не стоял, оцепенев. Все посетители были при деле: одни мылись, мочалкою потирая друг другу спины; другие с вениками шли в отдельное помещение, где ничего не видать было из-за густого пара; третьи, укутав чресла простынями, сидели в буфетной с напитками и закусками. Учёные дискуссии и впрямь велись, да не только за столами в буфетной, но и прямо в зале, где собиралась внезапно группа возле того или иного оратора, а через какое-то время слушатели либо разбредались, либо двигались дружною компанией в сторону буфетной. В одной из таких групп даже читали стихи, и весьма недурные. Однако выходило так, что все беседующие были знакомы между собою, а Егора здесь не знали. Похоже было, что никто и не собирался вовлекать в свой круг юношу, робко топчущего босыми ногами по скользкому от мыльной пены мраморному полу. Через какое-то время, впрочем, подошли к нему двое людей полуобнажённых, прикрывших простынями своё естество. Один показался Егору совсем стариком с морщинистым лицом и сгорбленной спиною. Другой был, хоть и помоложе своего спутника, тоже не юн, притом с кривоватыми ногами, широкими бёдрами и толстым животом. Носил он бороду, но не окладистую, как у купца или священнослужителя, а аккуратную эспаньолку, которая при его массивной фигуре и широком лице совершенно не шла ему. – Ах, какой славный новенький мальчик! – восхитился старик, окинув неприятно сальным взглядом Егора со всех сторон. – Гляди-ка, Давид, мальчик скучает в одиночестве. Позовём его к нам. Ты не против? Спросить, а не против ли сам Егор, он и не удосужился. – Пожалуй, позовём, – прогудел Давид, так же слишком пристально рассматривая Егора. Юноша опомниться не успел, как его подхватили с двух сторон под локотки и повлекли не в буфетную, как он было надеялся, а к какой-то не замеченной им прежде двери, за которой начиналась лестница, ведущая вниз – вероятно, в подвальное помещение. – Там у нас отдельный кабинет, где никто нам не помешает насладиться беседою, вином и некоторыми закусками. Милый мальчик, вы же любите экзотические фрукты? Егор замялся, пытаясь объяснить, что пришёл сюда помыться, а не искать приключений. Несмотря на всю свою простоту и неопытность, он смекнул, что может сам послужить «закускою» для немолодых и несимпатичных ему «фруктов». Да, и впрямь старик напоминал сухой сморщенный урюк, а Давид – перезрелую грушу. – Господа, юноша не желает вашего общества, – раздался рядом голос, показавшийся Егору тогда очень знакомым. – Прошу вас, не принуждайте ни к чему новичка, ведь это противоречит правилам нашего клуба. Пользуясь тем, что «фрукты» ослабили хватку, Егор вырвался и, бросив им под ноги свой веник, ринулся прочь. По пути схватил чью-то шайку с мыльной водой и опрокинул на себя, чтобы у гардеробщика не возникло вопроса, почему посетитель вышел с сухими волосами. И глаза у него защипало, конечно же, от едкого мыла, а вовсе не от набежавших от обиды и запоздалого страха слёз. Прилично ли плакать молодому человеку его лет? Ведь он уж давно не ребёнок. О произошедшем в банях брату он докладывать не стал, сказал лишь, что не не нашёл там общества своих ровесников, и потому ему сделалось скучно. Егор вовсе не жалел о приобретённом опыте, решив, что теперь всегда будет остерегаться и не станет вестись на ласковые речи тех, кто ему неприятен. В одном лишь раскаивался – что не поблагодарил своего нечаянного избавителя. Лица человека, не побоявшегося сделать замечание старику и его приятелю, он не разглядел. Голос незнакомца больно уж был похож на Ванечкин, но тогда Егор не придал этому значения, решил, что с перепугу та похожесть почудилась, оттого лишь, что отразился в подсознании его подобный случай в училище, когда Соловьёв за него заступился. Сейчас же, услышав признание Ивана, что тот его видел, Егор задумался. А ну как был то действительно Ванечка? Не спас ли его Соловьёв и тогда, во второй раз?