Раздражение

Работать с людьми - хуета полнейшая, это вам Киняев может сказать точно. Им все не то и не так, блять. Вечно косячат, не соблюдают субординацию, несут полную хуйню, когда оправдываются за свою тупость. Сегодня был дождь и поэтому секретарша Катюша не принесла нужные документы, которые брала на дом. Никак не потому что не заверила их к сроку, что вы. Не из-за того, что просто их забыла. Она их пыталась сберечь, Дмитрий, вы что? А микрофон на конференции, какая неожиданность, нормально же работал во время проверки, сломался. И это не потому, что Сашенька чаи и кофеи гонял с Галенькой, вместо проверки техники перед выступлением. Что вы это такое, правда? Все проверял, мамой клянусь! Но вы только камеры, все же, не смотрите... Порой Киняев сомневался, что есть хоть кто-то, кто не отлынивает от работы. Сколько долбоебов не увольняй - приходят новые. И ведь сначала маскируются под нормальных, суки. Дима прикрыл глаза. Голова болела от раздражения и усталости. Еще и под дождь попал... Казалось бы, вот машина. Вот парковка. Вот ебаный дом. И вот, сука, дождь. Идти немного. Воды с неба тоже немного. А голова, блять, вся мокрая. Слегка растрепавшаяся за день укладка, дорогой выглаженный костюм, начищенная обувь - все нахуй. Киняев злобно выдохнул, чувствуя, как капли скатываются под воротник. Лампочка в лифте опасно замигала. Дима попробовал набрать больше воздуха, чтоб успокоиться. Застревать из-за своей агрессии не хотелось вот вообще. В доме, ожидаемо, лучше не стало. Да, дорогая обстановка, белый пушистый ковер, диван обтянутый белой кожей, красивые картины выполненные в серых тонах радовали глаз гораздо больше офисного вида. И все же даже Сережа, читающий на этом самом диване, лежа, никак не успокаивал внутреннее бурление. Наоборот, чужое спокойствие выводило из себя. Демон на плече только нашептывал, увеличивая раздражение в разы. Пришел с работы раньше, чем обычно, а для Димы ничего не сделал, зная, что сегодня была важная конференция? Вот это спасибо, вот это забота. Да даже ничего не пожелал, не позвонил, а сейчас сидит и читает блять. Пустая кружка со следом чая рядом на кофейном столике только добавляла картину. - Добрый вечер, Сереж, - голос полный раздражения, почти пассивной агрессии. Дима швыряет ключи с громким звуком куда-то на тумбу. Разувается, злобно наступая на пятки. Плевать на обувь! Нахуй. Всё нахуй. - Привет, - Костенко не отвлекается от книги, сдержанно приветствует, лишь немного хмурясь. Ссадина на щеке неприятно жжется. Ебучее задержание. Конченые напарники. Лучше бы одного его пустили, честное слово. Киняев кидает пиджак на кресло, на ходу расстегивает ебаные пуговицы, которые не подцепляются, матерится. Надо налить себе кофе. Или чего-то не кофе. - Даже не поинтересуешься, как у меня дела? - пуговица рвётся, Дима скрипит зубами, смотря на испорченную вещь, - Сука. В этот момент что-то падает со стола и бьется. Вроде само собой. Вроде упала кружка Серёжи. Сама собой, честное слово. Вот руки Димы, они не двигались совсем! Костенко раздраженно вздыхает, понимая, что вещи у них, кажется, начали падать слишком часто сами собой. Слишком часто для дома, в котором не водятся приведения и прочая мистическая хуета. Дима за мистическую хуету не считается. Хотя иногда язык так и чешется так его назвать. Вообще… Много чего хочется сказать иногда. Серёжа всегда сдерживается. Знает же, что дело чаще не в Диме, и даже не в нем самом. Усталость. Обычная ебаная усталость и раздражение. Два из четырёх всадников апокалипсиса в отношениях. Так уж устроено у людей. Если тебе выебали мозг, ты идёшь ебать его другому. Вот такая цепочка морального траха. Костенко честно старается ее разрывать. Оставлять работу за пределами. Абстрагироваться. Читать книжку, к примеру. Но, буквально, всё напоминает о сегодняшней погоне. Ссадины, ушибы, похожие сцены или реплики в самой книжке, новости. О да. Они задержали мудака. Но это могло обойтись и без драк, без пародии на « Ну погоди!», без этой клоунады. Если бы напарники не были бы ебаными пингвинами, щёлкающими клювами, вместо дела. Прощёлкать опасного преступника. Дать ему возможность выхватить ствол. Дать ему убежать. Какой же это цирк. У Серёжи болит горло, он кричал сегодня, как никогда раньше. Потому что… Ну нельзя быть такими безмозглыми, одноклеточными ебланами! Во всем же есть мера, блять! Даже в тупости! Иначе как вы, сука, дожили вообще до этого времени, как попали в ФСБ? За какие грехи попались ему, Костенко, в напарники?! Дима противоположность Серёжи во многом. Если что-то случилось - об этом узнает не только Костенко, это станет достоянием всего мира. Киняев прекрасно понимает, что Сергей вообще не при чем. Но показать свою взвинченность кому-то надо. Надо ее спустить, как спускают злобных, голодных собак на охоте. Надо выпустить, иначе злость сожрет изнутри. Накапает ядом полное горло, а Диме потом плеваться им в два раза больше. Уж лучше небольшая буря в час, чем шторм дня два, а то и больше. Так у них было обычно. Сегодня все не обычно. Сегодня все хуже. Сегодня злости так много, что ее даже не выплеснешь никак, только разрушением половины квартиры или города. Сегодня все заебали настолько, что сдерживать получается только совсем хуевые выражения. - Ну и как же у тебя дела, Любимый? Как видишь, у меня вот замечательно, и поэтому я с удовольствием послушаю тебя, - Костенко не то что улыбается - раздраженно скалится, ему не до чужих дел, ему не до разговоров, ему бы себя заставить замолчать, чтоб ничего не наговорить, - У нас ведь никогда не бывает, чтоб ты говорил о себе. Киняев так и замирает с кружкой, потому что стакана не нашлось, полной коньяка. В своей порванной рубашке, с этими мокрыми волосами и помявшимися брюками. Над ним лопается лампочка. - А тебя в этом что-то не устраивает? В том, что обычно говорю я, - в глазах собираются опасные чёрные искорки, взгляд леденеет от злости. Что-то чёрное заволакивает изнутри. Костенко тяжело вздыхает. - Я заебался. Как и ты. Не устраивай концертов, - Сергей закатывает глаза и нехотя, лишь для вида, возвращается к книге. Ему не интересно, что там. Просто надо направить внимание на что-то другое. - Ты первый начал. Киняев делает пару глотков, заодно проглатывая тот факт, что вообще то не первый. Они оба проглатывают это. Всегда. Оба знают, что эти слова ничего не значат. Что они нужны просто так. Чтоб это закончилось поскорее. Повисло молчание. Костенко сдерживается, уходит в игнор. Дима закипает изнутри. Киняев не любит делать первые шаги в ссоре. Серёжа не хочет. Пауза затягивается. - Да ну нахер, - Дима уходит, бросая мокрую рубашку куда-то на диван рядом с неподвижным Костенко. Тот прикрывает глаза. - Хватит разбрасываться вещами. Рядом с Серёжей лопается лампочка в черно-белом торшере. Осколки стекла падают на пушистый ковёр. Придётся потом собирать эту херню. Блять. - Сам иди! - Костенко не надо угадывать, что значил этот щедрый жест с лампой. Все снова стихает. Вскоре слышны лишь капли воды в душе. Вот и отлично. Перерыв. Сергей отшвыривает книжку. Все равно написано хуево. И толку ноль. Он смотрит в белый натянутый потолок, видит своё кривое отражение и старается дышать. Говорят, такое помогает. Нет. Костенко прикрывает глаза. Кто-то из них должен прекратить эту хрень. Иначе оно затянется. Дима выходит в одних домашних шортах, с полотенцем на мокрых плечах. После душа он выглядит ещё недовольнее, хотя это не так. Сергей это знает, Дима просто хоть немного расслабился. Язвить ему сейчас станет лень. Идеальный момент прекратить их недоссору сейчас. Казалось бы. Просто возьми и скажи: как у тебя дела? Спокойно возьми и скажи. Но спокойно не выйдет. Костенко это чувствует и молчит. Киняев тем временем проходит мимо битого стекла на кухне, льёт себе ещё не-кофе и пытается угомонить своих бесов. Вроде же ничего не произошло. Хотя в том и дело. Что каждый раз ничего не происходит. Ты возвращаешься к себе домой, к своему любимому человеку, а такое чувство, что приходишь в снятый номер отеля в очередной командировке. Никого и ничего родного. Никто не встречает, никто не ждёт. А если ждёт…То в прошедшем времени. Потому что этот ждун скорее всего спит в спальне или в зале на диване, на кухне стынет неплохой ужин и записка «лёг спать, заебался на работе, приятного аппетита». Ну а сегодня вообще вот так всё вышло. Злой как черт Костенко. И злой как черт Киняев. Дима злобно глотает своё не-кофе, думая, что никогда раньше вообще то его и не задевала вся эта хуета с пустой квартирой и этими ебаными ожиданиями. Просто день был хуевый. Киняев уже хочет что-то сказать. Что-то надо сказать. Нельзя же просто так молчать. Его опережают. - Садись рядом. Прозвучало, как просьба. Это она и была. В целом. Но это приказ. Читать как: я делаю шаг тебе на встречу, если откажешься от него - будешь сам виноват. Дима понимает это. Дима не хочет слушать его. Но и затягивать ссору на долгое время он не намерен. Сучная задумчивость быстро сменяется надменностью. Киняев плюхается на диван, благо тот позволяет своими размерами, лежать им обоим на нем. - Раз мы помирились. Хочу массаж, - он закрывает глаза, прекрасно зная, как перекашивает Костенко от раздражения. Наверное, последнее, что он сегодня хотел - это делать массаж Диме. От этого как-то приятней на душе. Да, он энергетический вампир, сука или кто там ещё. Ну, а кто хороший? Он вытягивает ноги ближе к Серёже и совершенно не ожидает, что чужие руки лягут на мокрые после душа ступни. Дима даже вздрагивает от такого сюрприза. Костенко с потемневшими от злости глазами все же с несильным нажимом проходится по уставшим стопам большими пальцами. Киняев предпочитает не открывать глаз, лишь выдёргивает ногу из чужих рук. - Господи, у меня голова болит от мыслей, а не ноги. Я думаю, а не хожу. - Можно просто по имени. Без этих официальностей, - голос совсем не веселый, заебашийся, - Разворачивайся тогда головой своей ко мне. Пару секунд возьни - и на болящие виски надавливают сильные пальцы. Дима вздыхает, стараясь отпустить себя и своё раздражение. Выходит не очень, но он старается. Киняев прекрасно чувствует чужую усталость, злость. Это значительно мешает. Волосы слегка оттягивают, большие пальцы проходятся массирующим движением по лбу, спускаются по вискам к местам, где челюсти соединяются, давят, растирают. Пока результатом чужих стараний является лишь боль, та самая, которая вроде неприятна, но ты тыкаешь синяк ещё и ещё, чтоб ее почувствовать. Руки спускаются на шею, несильно сжимают и тут же отступают. Дима недовольно хмурится, он наконец почувствовал, как боль отошла на второй план. - А сильнее никак? Ты со статуэткой обращаешься или массаж делаешь? - лениво доебчивый голос Димы - причина, по которой иногда хочется убивать. Костенко молча сжимает шею чуть сильнее, не настолько сильнее, насколько руки хотят сжаться. Нет, Серёжа не хочет вредить Киняеву. Просто усталости плевать, кто перед ней, ей лишь бы отыграться, снять напряжение любыми способами. К примеру, физическими. - И всё? А сильнее никак? - Дима недовольно смотрит, вы посмотрите на него, даже глаза открыл, чтоб возмутиться. - Если сильнее - пережму тебе сонную артерию. - Так пережми. Я хотябы посплю. Серёжа даже хмуриться после этого не может. Раздражённое лицо расслабляется в мгновение, Костенко смеётся от нелепости. И легко так вдруг становится. Груз будто спадает. Абсурд. Какой это всё абсурд. Срутся так, будто есть из-за чего. Да ну нахуй это всё! - Это … Это не так работает, Дим, - Серёжа все же отвечает, когда смех спадает. Дима слабо усмехается и чувствует, как внутренняя пружина медленно расслабляется. Он дома. Чужие руки проминают затёкшую шею, сжимают и отпускают, спускаются на ключицы, плечи, массируют их, пощипывают. Ему ещё не совсем хорошо, но гораздо лучше. Киняев ничего не отвечает, лишь прикрывает глаза обратно. Дыхание само собой выравнивается, голова как-то начинает кружиться, ноги и руки слабеют. Дима уже предчувствует это состояние, когда не можешь заставить себя подняться с дивана. Ну вот просто не можешь! Развалился тут и всё. Делайте с этим, что хотите. - Знаешь… Такие идиоты на работе… Просто суки! Заебали, пиздец! - Дима слабо возмущается, уже даже не особо злясь. Ну разве что слегка. Такое даже не считается. Всего-то хочется треснуть ещё одной лампочкой от воспоминаний. - У меня так же, - Серёжа сам прикрывает глаза, он знает тело перед собой на все сто процентов , ему не нужно смотреть, чтоб понимать, в каком месте его руки. Костенко острожно массирует чужие уши, кожу за ними. Странное дело: Дима будто заражает своим настроением. Всегда. Киняев приходит злым - закипает изнутри и Сергей, у Киняева болит голова - болит и у Серёжи. Так легче иногда понимать его. Но тяжелее сохранять покой при этом. Но сейчас Костенко знает, куда жать, где гладить, чтоб боль спала, чтоб Дима расслабился. Чтоб Серёжа тоже расслабился. Говорят, любящие часто чувствуют друг друга. Вряд ли это так. Скорее это связано со способностями Димы. Хотя… Может быть… Всё может быть. Киняев почему-то замолкает немного, удобней укладывается. И спрашивает. - А что там у тебя-то? - голова уже проходит, чужие руки мнут плечи, оттягивают кожу, усталость разливается по телу вместе с кровью, медленно ударяет в голову, туманя рассудок. Становится гораздо легче. И приятнее. А ещё ленивее. Пальцы пощипывают кожу, растирают где-то над ключицами. Если честно, хочется спать, а не слушать. Дима это и сделает, наверное, но позже. Не специально. Просто так получится. Он просто знает, что по-другому не сможет. Он работает в поте лица, постоянно пахает, как ломовая лошадь. Конечно, он уснёт. И Серёжа это знает. Но все рассказывает, отвечает. Костенко уже не злится - просто смеётся, иногда закатывает глаза и язвит, на некоторых моментах сжимает кожу сильнее, чем стоило бы, но не злится. Дима прикрывает глаза, чувствуя, что массируют уже его грудь. Он бы пошутил что-то пошлое или сказал бы что-то эдакое, но так лень сейчас открывать рот, что Киняев молчит. Молчит и дышит ровно, ощущая тепло, разливающееся где-то внутри. Пальцы с возможным намеком проходятся рядом с сосками, очерчивают рельефы. Возможным, потому что сегодня никто бы не стал делать ничего такого. Они оба устали, такое себе - потрахаться после того, как тебе трахнули мозг. Киняев слабо улыбается от мыслей о таком. А вот были бы они в хорошем настроении… Точно бы разнесли пол квартиры. В хорошем смысле. - Знаешь… А ты меня уже даже не бесишь сейчас… - Дима прервал чужой рассказ о коллегках-долбоклюях и полностью отключился. - Ты меня тоже, - Костенко усмехается, откидывая голову на диван. Он, пожалуй, сейчас тоже поспит.