Будь у меня нож, я бы съела его быстрее.
Но мы, конечно, не прихватили чертов нож.
Сначала я удостоверилась, что он умер. Хотя и так было видно. Его руки вывернулись, как никогда не выворачиваются у живых.
— Глеб, — позвала я, заглядывая через край обрыва. — Гле-еб, эй!
Обрыв густо зарос лопухами и дудником, приходилось вытягивать шею изо всех сил, чтобы разглядеть, как он там. Глеб не отозвался. Я выбрала место поположе и стала осторожно спускаться, цепляясь за торчащие корни. При спуске с кручи стопу нужно ставить боком. Хороший совет, когда под тобой пять метров обвалившейся глины. Под ногами опасно осыпалось, но я добралась до места крушения Глеба. Мне показалось это ужасно смешным — место крушения Глеба. Я хихикнула, и звенящая лесная тишина намекнула мне на неуместность этого звука. Ладно, ничего смешного.
Проверила пульс на его шее. Шея оказалась теплая, и я почувствовала, как под языком скапливается слюна. Есть хотелось невообразимо. Химиотерапия, знаете ли, здорово снижает аппетит, к тому же десны будто наждачкой ободрали, так что поесть в последнее время мне удавалось нечасто.
Я даже не знала, с чего начать, он весь выглядел таким классным, мягким. Лучше, чем торт с кремом. Лучше, чем хрустящая куриная ножка. Даже эта бородка стильного лесоруба не портила картину.
Я с трудом оторвалась от созерцания предстоящего банкета и вытащила у Глеба мобильник. Ну, отлично. Звезда инстаграма сраная. Или этот поросенок поднимался на сопку, где брала связь, или его телефон оказался получше моего. В любом случае Глеб им воспользовался. Я пролистала последние сообщения и застонала, как от зубной боли.
Плохо, очень плохо.
— Вот ты урод, — я пнула его в бок, — наделал дел, так что теперь не жалуйся.
Над головой жалобно вскрикнула сойка, словно звала на помощь. Вечернее солнце миролюбиво просвечивало сквозь верхушки деревьев. Пахло мокрой травой, летними нагретыми елями, далеким костром. Вкусно пахло Глебом.
Когда Глеб предложил поехать к старцу Власию, я уже прошла весь путь от отрицания до смирения. Онколог сказал, что счет идет на недели. Мог бы не говорить — все и так давно было понятно. Что еще оставалось? Посетить бабку-шептунью, которая заговаривает грыжи младенцам и клеит пятаки на пластырь? Питаться солнечным светом? Слать письма Деду Морозу?
Глеб свято верил во всю эту чепуху. Мотался в Баттамбанг на випассану, в Икитос жрать наркотические лианы, кормить священные камни в Гаване. Искал истину и просветление. Удивительно, как эта дикая смесь укладывалась в голове одного человека.
Я догадывалась, что его интерес к религиям и ритуалам носит чисто факультативный характер, зато придает ему значительности и способствует успешным продажам. Духовность как хобби. Нечто среднее между выращиванием опунций и водными лыжами.
Он вел семинары, на которых рассказывал женщинам, как сохранить загадку женственности, открыть чакры, очистить свой астрал от сущностей и найти богатого мужа. Манипулятивная ерунда, в финале которой предусматривались коллективные упражнения с учебными фаллоимитаторами. Фестиваль коллективного помутнения разума. По мотивам семинаров он написал книгу «Французская диета». Лучше бы назвал ее «Испанский стыд» — все ближе к правде.
Короче, мы с Глебом сильно расходились во взглядах. Я считала, что негоже мужику рассказывать женщинам, как еще им улучшить себя ради той части человечества, которая ни в грош их не ставит. Он считал, что в лесбиянки я подалась из-за нарушения связи с энергией земли, потому как не носила юбок. Юбки, само собой, могли бы навести полный порядок в идеальной Глебовой вселенной. Тут бы сразу и самец к самочке, самочка к деткам, зайка на лужайку, вечер в хату, синее небо над головой. Я портила Глебу картину мира, и меня это вполне устраивало.
Года полтора назад, когда мне только поставили диагноз, он умудрился ляпнуть, что подавленный гнев вызывает рак. В тот момент он вполне мог рассчитывать на близкое знакомство с моим гневом и его прямым потомком — мордобоем. Не тронула я его лишь потому, что он был мужем моей младшей сестры, Майки.
Майка-Майка, простая, как три копейки. Эта дурочка готова была круглосуточно смотреть ему в рот, будто оттуда вылетали не слова, а алмазные птички. Но в тот раз даже ее покоробило.
Так что, когда Глеб заявился с предложением причаститься к миру чудаков, я едва собралась с силами отправить его куда подальше.
Но тут вмешалась Марина:
— Саша, мы ничего не теряем. Просто попробуй. Пусть Глеб берет нашу машину, там все для тебя устроено.
Все для меня устроено, вашу мать. Подушки на заднем сиденье, чтобы я могла ехать, завалившись на бок — так меньше болело. Спортивная бутылка с водой в кармане, чтобы пить, наклоняясь, из трубочки. Сил поднять ее мне теперь не всегда хватало.
Позапрошлым летом я своими руками вытолкала эту тачку, когда мы сели колесом в выбоину, выезжая после пикника по проселку.
«Проклятая жизнь, скорее бы покончить с этим» — вот что я думала на самом деле, глядя на Маринку. Как же она, бедная, устала жить в нашем маленьком аду, провонявшем лекарствами. Я сто, нет, пятьсот раз предлагала ей уходить. Приткнуть меня в хоспис и жить уже, наконец, как она того заслуживает. Я бы не обиделась, куда обиднее каждую минуту видеть в ее глазах жалость пополам с ужасом. Надежду пополам с отчаянием. Невыносимый ядовитый коктейль. Мне было бы куда легче лежать и разглядывать трещины на потолке, представляя до последнего мгновения, как она сидит в машине, свесив ногу в открытую дверь, и, облокотившись на руль, думает о своем. Ветер треплет челку, сносит вбок сигаретный дым.
В первые месяцы она еще металась — предлагала то Израиль, то Германию, но я так и не сделала эту ставку. Слишком дорого, слишком маленький шанс. Глупо оставить ее ни с чем, когда все закончится. Мы скандалили, пока она не сдалась.
Она старалась, чтобы мы жили как прежде. Сплела вокруг нас кокон из обмана «все будет хорошо» и иллюзии «ничего не происходит». На его поддержание у нее уходили все душевные силы, потому что, очевидно, кое-что происходило и ничем хорошим обернуться не могло. С тем же успехом можно было заделывать пробоину в «Титанике» кружевными сорочками, но кто я теперь такая, чтобы возражать.
Этот ежедневный труд помогал ей не впускать в себя страх неизбежности. Я даже не могла нормально обсудить мучившие меня вопросы. Что она сделает, когда меня не станет? Что скажет мне, прощаясь? Как ей понравится больше — держать меня в банке на кухонном подоконнике, пока не достанет решимости отвинтить крышку и разметать по ветру тяжелую коричневую золу, или приходить с цветами к куску гранита, пока эта страница в ее жизни не перевернется. Хотела бы я знать.
Короче, Глеб — этот самодовольный лощеный козлина — накрутил Майку, пользуясь ее щенячьей доверчивостью, и оба они приехали к нам, чтобы подарить надежду. Надо полагать, в собственных глазах он представал спасителем несчастных заблудших девочек, попавших в беду, и его предложение должно было указать нам свет в конце тоннеля, хотя я и без сопливых собиралась довольно скоро его узреть. Семена их жарких уговоров упали на хорошо вспаханную почву Маринкиного невроза.
От того, как Маринка засуетилась, собирая мои вещи, я вдруг поняла, что с моей стороны было бы весьма любезно дать ей денек отдышаться без костлявого призрака, пролежавшего постель до сырых вмятин. Вдруг ей удастся урвать немного прежней жизни. Запереть спальню, налить себе кофе на солнечной кухне, включить смешной сериальчик и ненадолго вынырнуть из затянувшегося кошмара. В этой истории ей куда хуже, чем мне. Я-то осознавала, что финальные титры вот-вот побегут по моему черному экрану, а она отказывалась мириться с реальностью и тем причиняла себе боль. Много боли. Моя скоро закончится, а ее будет длиться и длиться, просовывать беспощадное жало сквозь мутный кисель успокоительных таблеток, скручивать горло, пока не иссякнет со временем.
— Поехали, — сказала я. — Надеюсь, не придется брать с собой жертвенного козла? Ненавижу, когда убивают животных.
Глеб посмотрел на меня с сочувствием, впрочем, как всегда. Самая распространенная реакция великого проповедника женственности на саркастический бунт умирающей бабы.
— Он травник, Александра. Травник и вегетарианец. Его из монастыря выгнали за то, что отказывался деньги принимать у прихожан и других подначивал. Такая у него позиция. Деньги — грязь, корыстная политика церкви мешает сошествию святого духа. Он ушел в леса, скрылся от всех, читал священные книги, молился, и ему явилось тайное знание.
«Алексо-о-ондра», индюк надутый. Когда это он начал в моем присутствии брать покровительственный тон? Да, кажется, я выгляжу хуже, чем предполагала.
— Хочешь сказать, ты его не в интернете нашел? «Ольга Бузова вылечила геморрой с помощью этого чудодейственного старца, жми ссылку, чтобы узнать как». Нет?
— Саш, ну хватит, пожалуйста, тебе нельзя нервничать. Давай помогу шнурки завязать.
Это сестра и ее миротворческая миссия. Всю жизнь между молотом и наковальней. Вот она — подлинная загадка женственности. Уж сколько раз Майка прикрывала Глеба, зная, что я не ударю, пока она находится между нами. Господи, шнурки она мне завяжет!
Давно ли минули те времена, когда я забирала ее из детского сада, липкую и сопливую. Ждала, закатив глаза, пока она соберется, и очень жестоко дергала вверх ее колготки — вот же свалилась забота на мою голову. Тащила за руку — быстрее, быстрее. Меня ребята во дворе ждут, а тут этот ноющий прицеп.
Короче, старшая сестра из меня была как из говна пуля. Просто надеюсь, она выросла терпилой не поэтому. Только надеяться и остается.
Маринка на прощание поспешно клюнула меня в висок, погладила по спине. Глеб с демонстративным джентльменством подхватил мой рюкзак — знал, как элегантно меня уязвить. Наша маленькая невидимая война, невербальные жесты, понятные только нам двоим. У нас богатый словарь намеков, где каждый расшифровывается примерно как выставленный средний палец. Но не станем же мы, взрослые образованные люди, пихать их друг другу в лицо.
Майка помогла мне спуститься и сесть в машину, и мы выехали в сторону Абалаково, где в лесной чаще, по соображениям Глеба, жил мой спаситель — старец Власий. Часа три на хорошем ходу. Как мы пойдем пешком через лес, если я с трудом добираюсь до ванной, Глеб, разумеется, не подумал. Так что я просто глумливо наблюдала за ним, и мне хватало выдержки не комментировать, когда он путал поворотники с дворниками. Наша славная беленькая «камри» оказалась на моей стороне и подстраивала ему маленькие пакости.
На хорошем ходу ехать не получилось. Несколько раз мы сползали на обочину, где меня всухую тошнило — неприятный побочный эффект. Потом Глеб заехал в Бартат и долго выяснял у глуховатой старушки, почему его гугл-карты показывают здесь заправку, хотя на самом деле никакой заправки нет.
— А? — говорила старушка, оттягивая платок, чтобы лучше слышать. — Какие карты? Не играю я в карты, миленький. Грех это.
— Ты его не проверяла насчет умственной отсталости? — Я тихонько пнула ногой Майкино сиденье.
— Саша! — зашипела она. — Ну что ты вечно!
— Извини, я должна отдать дань твоему железному терпению, но все время выходят плевки в ненаглядного Глебушку.
Она перегнулась ко мне между сиденьями и горячо зашептала:
— Перестань, пожалуйста. Он целыми днями бегал, договаривался насчет этого Власия. Про него никто говорить не хочет. Ты не представляешь, сколько ему пришлось приложить дипломатического таланта, чтобы просто выяснить, как до него добираться! Домой едва ночевать приезжал — там встречался, здесь разговаривал, туда звонил. Он за тебя переживает, Саша! Ты ему не чужая, хоть и ведешь себя с ним как цепная собака. Ради меня потерпи, а?
— Да что там за Власий такой? — Я подтянулась со своих подушек, цепляясь руками за спинку кресла, и мы почти уткнулись лбами, как в детстве. Она слабенько пахла девичьими летними духами и молочным печеньем. Первый запах менялся от сезона к сезону, а второй — сопровождал ее всегда, с тех пор как мне впервые дали ее в руки.
— Никто не знает. Только говорят, что после встречи с ним и не такие выздоравливали. Саш, там страшные истории, дикие. Люди приходят вот буквально в терминальной стадии, а уходят как новенькие. Саш, послушай, потерпи немножко. Ну, для меня потерпишь?
— Для тебя потерплю, — прошептала я в ответ, и мы легонько стукнулись лбами.
— Так, все, я выяснил, — Глеб отстал от старушки и теперь вертел в руках телефон, листая карту то влево, то вправо, — в Тигино заправимся и через час будем на месте. Александра, тебе не надо на воздух?
— Нет, спасибо. — Я бы нашла ответ получше, но Майка просила потерпеть.
Терпеть я умела хорошо. На чемпионате по терпению мне бы вручили первый приз. Кубок, диадему с четырнадцатью бриллиантами, ленту через плечо и поездку на Бора-Бора. В последние недели боль жрала меня с особым бешенством, а с обезболом были серьезные проблемы. За остановку до конечной его требовалось все больше, и никогда не бывало достаточно. К очень большому моему сожалению.
Забавно, раньше я любила соул, а теперь лучшим в мире звуком стал щелчок таблеточного блистера.
Когда становилось совсем невыносимо, я раздумывала о том, чтобы покончить со всем этим. Решимости не хватало, но я строила планы. Признаться, у меня было не так уж много возможностей их строить. Этот неловкий момент, когда тебе не понадобится вишлист на следующий год.
Маринкин батя, чокнутый бывший прапор, как-то в шутку подарил ей ТТ. Тяжелая и неприятная штуковина, из-за которой нам пришлось купить сейф. Он стоял в шкафу, заваленный барахлом. Никто ни разу не открывал его после покупки, но ключ все еще болтался в ящике прикроватной тумбочки, и в плохие часы я сжимала его в кулаке, пока он не становился горячим и мокрым. Подносила его к лицу, вдыхая запах металла. Кое-что я еще контролировала в этой жизни, заводила свои маленькие секреты.
Но у меня оставалось немного терпения. Если скрести по дну, наберется ложка.
Кажется, я задремала, и проснулась, когда почувствовала мягкий толчок. «Камри» повернула с шоссе на проселок, несколько раз качнулась, взбираясь на неровную травянистую обочину, и остановилась. Глеб вынул ключ из зажигания.
— Это точно здесь, — сказал он. — Мне прислали инструкцию, теперь от грунтовки направо только пешком.
— Не хотелось бы крушить твой мир розовых единорогов, Глеб, но как ты себе представляешь этот поход? Собираешься сколотить мне волокуши из валежника и шторки для ванной?
— Ох, — сказала Майка, — прости, я даже не подумала.
— Спокойно, девочки, с вами специалист по неразрешимым затруднениям. — Глеб вытащил из-под сиденья свой модный хершеловский рюкзак и извлек оттуда термокружку. — Александра, выпей. Там ничего опасного — знающие люди делали. Перуанская мака в основном, ну, ты знаешь, в тренажерку раньше ходила. И еще разная трава. Допьешь, и попробуем пройтись.
— Блядь, Глеб, какая мака, я на морфине черт знает сколько сижу. — Я с сомнением взяла термокружку, открыла. В лицо пахнуло лежалой заваркой и кардамоном. — Господи, ну и гадость.
— Напиток викингов, — подбодрил меня он. — Пей.
— Выпью, но тебе придется рассказать, как викинги преодолели путь к республике Перу. — Я поймала в зеркале заднего вида укоризненный взгляд сестры. — Майя, если он меня отравит, передай Маринке — я сопротивлялась до последнего.
На вкус пойло оказалось не таким поганым, как могло бы, разве что слегка отдавало плесенью, и, пока я пила, настроение у меня приподнялось, почти как от таблеток. Майка обошла автомобиль, чтобы помочь мне выбраться. Я немного постояла снаружи, держась за дверцу. Голова не кружилась, коленки не превращались в желе. Может, в перуанских викингах есть какой-то толк.
Глеб поджидал нас, прихватив оба рюкзака, свой и мой. Запер машину с брелока и пошел вперед, сверяясь с телефоном. Майка еще подставляла мне плечо, пока мы переходили поляну у опушки леса, но, едва мы вошли под деревья, я отпустила ее и пошла сама. Интересно, что он мне подмешал?
— Эй, Глеб, — окликнула я, — что в твоем чае на самом деле? Амфетамины?
— Скептицизм делает тебя зашоренной, и ты пропускаешь все реальные чудеса. — Глеб приостановился, ожидая, пока мы его нагоним. — Вокруг тебя полно инструментов для биохакинга такого уровня, какой тебе и не снился. Природа, космос, живые энергии — все рядом, только руку протяни. Но нет, мы не хотим обращать на это внимание, включаем холодный разум и закрываем сердце. Вот куда тебя завела твоя логика? Я тебе скажу — в толпу заложников фармкомпаний! Сильно тебе химия помогла?
— Понесли сандалии Петю… — пробормотала я.
Лес в этом месте сплошь состоял из мачтовых сосен, будто бесконечный колонный зал. Он отрезал нас от всех посторонних звуков, едва мы углубились в него, и сам стоял тих и неподвижен. Ковер из рыжих игл пружинил под подошвами.
— Долго идти? — спросила Майка.
— Скоро будет озеро, за ним сопка. На месте решим, переходить ее или идти в обход, а за сопкой совсем недалеко.
— И сколько еще будет действовать твой биохакинг? — Мне стало на самом деле интересно. Идти оказалось не трудно, почти как в прежние времена. Я даже подумывала забрать у Глеба свои вещи.
— До места хватит, а потом тебе уже не понадобится. — Он подмигнул. Должно быть, эти подмигивания сокрушительно действовали на участниц семинаров, потому что меня передернуло от его игривого тона и самоуверенности. Все его фирменные выходки срабатывали со мной ровно противоположным образом, как будто в детстве мне поставили прививку от Глеба.
Сосны вскоре закончились, и мы вышли к продолговатому зеленому озерцу. За ним начинался совсем другой лес, настоящая сибирская тайга, дружелюбная только при свете дня.
Я проверила телефон — связь едва брала, значит, скоро ее совсем не станет. Вот это паршиво. Но мне и в голову не могло прийти, что я окажусь в силах пройти такое расстояние.
— Сопка там. — Глеб показал на пригорок, заросший елями. — Александра, ты как? Пойдем в обход или сможешь подняться?
Майка смотрела на меня с тревогой.
— Как викинг викингу, давай короткой дорогой. — Я сдернула свой рюкзак с его плеча. — Это веселое приключение, но тут не берет мобильный, а мне не хочется оказаться посреди чащи без экстренной медицинской поддержки.
— Ты меня не слушаешь! — В его голосе проскользнуло раздражение. — Экстренная медицинская поддержка не понадобится, ни сегодня, ни потом. Никогда.
— Очень смешно. С чего ты взял, что я должна тебя слушать? Или ты всерьез веришь, что святой старец плюнет мне в глаз, и я стану как новенькая?
— На твоем месте я бы использовал любой шанс, даже если ты не способна поверить в то, что существует другой выход!
— Нет никакого выхода, Глеб. Прими уже, бога ради, эту сраную реальность и не пори чушь.
— Послушай его, — вмешалась Майка. — Саша, ну, хотя бы раз! Разве тебе не страшно?
— Нисколько, зайчик, — призналась я. — Раньше боялась, теперь нет. У меня была куча времени, чтобы подумать над этим. Это неизбежность, так какая разница — когда?
— Александра, ты врешь сама себе! — Глеб торжествовал. — Ты беспокоишься, что не сможешь набрать скорую, но делаешь громкие заявления. Не бывает так, чтобы человек не боялся смерти! Исчезновения себя как личности! Все боятся. Я бы все отдал, лишь бы жить вечно.
— Я не собираюсь сдохнуть в лесу, вот и все. У меня другие планы на этот счет. — Я надела рюкзак на оба плеча и удивилась, что он совсем не тянет меня к земле. Впрочем, что в нем могло быть, кроме воды и таблетницы?
Проклятый Глеб разбередил там, где нельзя ковыряться. «Исчезновение личности»! Скотина высокопарная. Зачем я только согласилась на эту поездку?
— Я — боюсь, — выпалила вдруг Майка. — Ты не боишься, а я боюсь. Мне страшно. Ты себе все отлично придумала, где хочешь сдохнуть, где не хочешь, теперь придумай мне, как я останусь без тебя. Маринке придумай. Глебу.
— Ах, ну конечно. Давай назначим меня ответственной за ваши переживания. Если еще немного подождете, то сможете спихнуть на меня вообще все, что в вашей сладенькой жизни пойдет не так, как вам хотелось.
Я видела, как она сжалась от моих слов, беспомощно оглянулась на Глеба, ища поддержки. Тот пожал плечами — мол, а чего ты от нее ждала?
Я развернулась и пошла мимо озера к лесу, упиваясь собственной злостью. Она изрядно добавила мне сил, так что Глеб с Майкой едва поспевали следом. Мы продрались через короткий отрезок тайги к сопке, взобрались на вершину, и только там я остановилась, силясь отдышаться и унять бешеный стук сердца. В глазах темнело. Я привалилась к ближайшему кедру, ожидая, пока веселая карусель в моей голове замедлит бег.
Они вскоре нагнали меня, мокрые и раскрасневшиеся.
— С ума сошла! — крикнула Майка.
— Все нормально, — огрызнулась я, — меня наполнили живые энергии космоса. Шевелитесь, спускаемся.
Я оттолкнулась от дерева и направилась вниз, не слушая причитания сестры. В кармане тренькнул телефон, поймавший сигнал с ближайшей вышки. Маринка прислала сообщение, беспокоилась, как мы там. «Как в сказке», — написала я и тут же стерла, не отправив.
Даже с небольшой высоты было отлично видно, какая непролазная чаща ждет нас впереди. Я с тоской посмотрела на свои кроссовки, пригодные разве что для городских тротуаров. С этой стороны склон был вылизан ветрами и глинистая почва образовала что-то вроде плоских ступеней, сквозь которые тут и там проглядывались корни деревьев. Позади споткнулся и громко выматерился Глеб.
— Под ноги смотрите, — посоветовала я самым добрым голосом, на какой была способна. Они не стали мне отвечать. Обиделись, бедняги.
У подножия сопки стеной стояла жимолость, сквозь которую виднелись деревья, повалившиеся от бурь и старости. Я остановилась, глядя по сторонам в поисках прохода.
— Идемте вдоль. — Глеб вытирал мокрое лицо краем футболки. — Здесь должна быть тропа. Мы не первые к нему пробираемся.
Вдоль так вдоль. Раз я могу просто идти, не думая о том, на сколько еще шагов меня хватит, то буду делать это, пока не свалюсь.
Вскоре в стене кустов появился пролом, словно крупный зверь ломился сквозь нее, круша мелкие деревца. Мы прошли через заросли, и воздух тут же стал сырым и вязким, как в бане. Если здесь и могла найтись тропа, то разглядеть ее в густом подлеске мог только опытный охотник.
— Почти пришли, — взволнованно сказал Глеб. — Я иду вперед.
— Ну и местечко выбрал твой Власий. — Я натянула рукава ветровки пониже, чтобы не расцарапать руки. Покосилась на Майку. Та старалась не встречаться со мной взглядом, держалась поближе к своему ненаглядному. Я пропустила их перед собой.
Пожалуй, это самое невероятное место, где я могла побывать, прежде чем рак меня добьет. Стоило, наверное, поблагодарить Глеба за внезапное приключение, хоть он и полный мудак, да к тому же накачал меня каким-то подозрительным дерьмом. Интересно, смогу ли я наступить себе на горло и попросить его еще об одной порции этого мерзкого чая? Снова ощутить себя нормальным человеком. Уехать к реке, подальше от всех. Спуститься к мелководью, где Мана, прозрачная и мощная, ревет, переползая камни. Лечь в воду и чувствовать, как она накатывает сверху, тащит меня по течению. Ни о чем больше не…
Майка вскрикнула, затрещали ветки. Глеб кинулся куда-то вбок, упал на живот, вытянул руки. Я едва не перелетела через него, затормозив в последнюю секунду.
— Держи меня! — рявкнул он, и я не раздумывая схватилась за ремень его джинсов, дернула на себя.
Мы все трое замерли у края обрыва, скрытого порослью. Бледная Майка, цепляясь одной рукой за Глеба, другой за торчащий из земли кривой куст, поболтала ногами, нащупывая опору, подтянулась. Глеб неуклюже просунул руку ей под мышку и выволок ее наверх. Судорожно ощупал ей голову, плечи.
— Все нормально, — быстро проговорил он, прижимая ее к себе, — все нормально, моя хорошая. Я тебя поймал. Все нормально.
Сестрица плакала с подвываниями, уткнувшись ему в плечо. Испугалась.
Я стояла над ними, положив руку себе на горло. От адреналина пульс пошел рваным галопом, и сердце норовило выпрыгнуть из груди.
Глеб так переживал, что я устыдилась собственного сарказма. Мне всегда казалось, что он держит Майку при себе только ради комфорта. Снисходительный глянцевый инфлюенсер инстаграма и его тихая прислуга. В самом деле, что я могла знать об отношениях этих двоих? Может, он был прав, говоря о моей зашоренности. Может, он вовсе никакой не мудак, а благородный рыцарь. Ну стукнутый немного — что ж, бывает и похуже. Вдруг за его позерством и поверхностным отношением ко всему на свете скрывается кто-то искренний и любящий. С чего я вообще взяла, что вижу его насквозь, дура?
Я присела к ним и обняла обоих. Глеб, тяжело дыша Майке в волосы, выпростал одну руку и обхватил меня за спину. Так мы и сидели, пока она не затихла.
— Сказала же, под ноги смотреть, — пробормотала я.
— Я так напуга-а-лась… — Майка уже было начала кривить рот, выходя на второй круг рыданий, но Глеб начал подниматься, помогая и ей.
— Я тоже, — тихо сказал он. — Мы все испугались, правда. Я бы не пережил, если бы с тобой что-то случилось.
— Не видно, что там обрыв. — Я подошла к краю, заглянула и отшатнулась. — Ни черта себе. А выглядит, будто просто деревья растут ниже по склону. Майка, ты как?
— Ничего. Руку разодрала. — Глеб разглядывал масштаб катастрофы. — Промоем водой из бутылки, а у Власия что-нибудь для тебя найдется.
Когда мы снова двинулись в путь, я тихонько толкнула Глеба:
— Спасибо.
— Не за что. — Он отвел взгляд и уставился в телефон. — Давайте будем внимательнее, мы почти пришли.
Майка с другой стороны вцепилась мне в локоть, и стало понятно, что мы помирились. Действие волшебного чая понемногу заканчивалось, противная слабость поползла по спине, превращая позвоночник в пластилин. Оставалось лишь надеяться, что Глеб прав и скорая мне не понадобится.
***
Хижина старца вынырнула на нас из ниоткуда. Втиснутая между деревьев, потемневшая от сырости. Соединенные в обло бревна, как у деревенской избы, крыша, синяя от лишайника, и ни одного окна в пределах видимости. Мы остановились перед ней. Глеб дышал будто после быстрого бега.
— Красиво, — сказала я. — И что, теперь эта хреновина повернется к лесу задом, а к нам передом?
Глеб набрал в грудь воздуха.
— Власий! — гаркнул он.
— Может, постучать? — Я шагнула вперед, но он придержал меня за рукав.
— Подожди.
Дверь, такая же темная, как и вся хижина, отворилась без скрипа. На пороге возник молодой мужик в серой хламиде, будто в длинном мешке прорезали дырки для головы и рук. На худом желтом лице произрастала козлиная бородка, и вообще вид у него был слегка изможденный. Видимо, вегетарианство не шло ему на пользу.
— Какой же он старец? — удивилась я.
— А я вас ждал, ждал, а вы не идете, — сказал он весело. — У меня все давно приготовлено.
Он говорил так, словно мы заглянули к нему на маленький междусобойчик с пивом и костерком.
— В каком смысле — ждал? Мы по записи?
Обращалась я в основном к Глебу, но тот не удостоил меня ответом. Майка растерянно пожала плечами.
— Заходите. — Власий сделал приглашающий жест. — Дамы вперед.
— Дяденька, а вы точно священник? — пробормотала я себе под нос. Ситуация становилось все более идиотской. Будто мне снился сон, логика которого рвалась на ходу, не выдержав нагромождения странных подробностей.
Майка вошла первой, затем я, следом Глеб. Власий закрыл дверь за нашими спинами. Клацнул засов.
Хижину освещали свечи, расставленные кругом на полу. Их слабый желтый свет выхватывал скупые детали: вырезанные из дерева идолы на стенах — у каждого борода, темные провалы глаз и кричащий рот, — пучки травы, свисающие с потолка. Пахло псиной и застарелой мочой, но ни одной собаки я не заметила.
Глаза привыкли к полутьме, и в кольце свечей я разглядела рисунок мелом, словно кто-то пытался нарисовать карту континента, неважно представляя, как этот континент должен выглядеть. Континент рядами пересекали надписи, среди которых я опознала только одну: Im 'iens ut immortalitatis.
Кому-то попал в руки латинский для первокурсников, не иначе.
В центре рисунка поблескивал флажковый ключ, как от старого школьного кабинета.
— За что там, говоришь, его из монастыря выгнали? — наклонилась я к Глебу. — Зря мы не взяли жертвенного козла.
Тот снова меня проигнорировал.
— Как договаривались. — Он шагнул к Власию, и они пожали друг другу руки, словно заключили удачную сделку.
— Две за одного, — сказал Власий своим веселым, бодрым голосом.
— Две за одного, — подтвердил Глеб.
— Извините, что прерываю, — ситуация нравилась мне все меньше и меньше, — кто-нибудь может объяснить, какого хуя здесь происходит?
Оба они настойчиво делали вид, что меня тут нет. Я обернулась к Майке, но та смотрела на Власия во все глаза. Видимо, тоже силилась понять, во что нас втянул ее славный муженек.
— Условия знаешь. — Власий кивнул Глебу.
— Да, — ответил тот. — Не пожалею.
— Не пожалеешь.
Власий присел, подбирая с пола что-то блестящее, затем шагнул к Майке и одним коротким движением перерезал ей горло. Буднично, как художник, наносящий первый мазок на холст.
Время замедлило ход. Я застыла, глядя, как сестра со всхлипом хватается за шею, начинает падать вперед, прямо на руки Власию. Кровь, чернее нефти, выплескивается на его хламиду. Он затаскивает Майку в круг и неуклюже швыряет на пол — слишком тяжелая для него. Она падает на бок, бьет ногами. Катится и гаснет свеча, сбитая ее ботинком. Черная лужа расползается по континенту. Мое сердце падает в жидкий азот, и холод заливает все внутри.
Медленно, как во сне, я обернулась к Глебу, но тот крепко схватил меня за локти, подтолкнул навстречу Власию. Тот вытер нож о подол хламиды и развернулся ко мне.
— Извини, — сказал Глеб, — тебе уже все равно, сама сказала. Сейчас все быстро закончится.
Слова вылетали из его рта слишком медленно, растягивались в полете, едва добираясь до моего сознания. Власий пошел на меня, и в паузе между двумя ударами крови в висках я очнулась.
— Эту сразу бросай в круг и шагай следом немедля, — скомандовал Власий, — ключ активирован, но умереть она должна там, понял? Или ничего не выйдет.
— Понял, — успел сказать Глеб. Я шагнула назад, наступила на носки его ботинок и что есть сил шарахнула его головой в лицо. Хватка разжалась, и я успела вцепиться Власию в занесенную руку. Лезвие ножа замерло у моей шеи.
— Ах ты, сучка, прыткая какая, — укоризненно сказал Власий. — Глеб, давай помогай. Ты что ее, грибами на дорожку заправил?
— Да уже должно было закончиться, — проскулил Глеб где-то позади меня. — Блядь, она мне нос сломала!
Мы медленно кружили, пока я не оказалась спиной к кольцу свечей, где лежала Майка. Власий с силой выворачивал запястье из моих пальцев. Свободной рукой он впился мне в горло и сдавил. Вот-вот ему на подмогу должен был прийти Глеб. Никакого времени на раздумья у меня не оставалось, так что я незамысловато пнула его промеж ног. Кроссовок запутался в мешковине, я повалилась назад, но так и не выпустила его руку. Грохнулась спиной на мягкое и теплое. Власий рухнул сверху, попал локтем мне прямо в солнечное сплетение, и я забыла, как дышать. Где-то возле моего уха плашмя грохнулся нож.
— Пиздец тебе, — сказал святой старец Власий, вегетарианец и травник, скользя ногами в черной луже.
Ему никак не удавалось подняться. Свечи раскатывались в разные стороны.
Я разжала руки, спихнула его с себя, судорожно нащупывая нож, завалившийся где-то возле все еще теплого бока моей сестры, дважды схватилась за лезвие, почти не чувствуя порезов, пока не нащупала рукоять. Власий вцепился в мою ветровку, пребольно ухватив за грудь, метнулся к ножу и споткнулся о Майкину руку.
Он упал через меня мешком, внахлест, задергался и уперся животом в мой кулак. Рукоять ножа ткнулась мне между ребер. Запах бойни и нагретого свечного воска плыл в тяжелом воздухе хижины. Я лежала и хватала ртом воздух, едва ли понимая, что Власий уже не двигается.
По полу прошаркали ботинки.
— Что ты наделала?! — Глеб встал над нами, впившись пальцами в свои волосы, как будто пытался содрать с себя скальп. — Что-о ты наделала?!
Он раскачивался вперед-назад, под носом расплывалась такая же чернота, как всюду вокруг меня. Подергивались огоньки свеч, переживших эту схватку. Континент заплывал густой кровью Майки и Власия. Там, где чернота задевала меловой контур, вспыхивала и поднималась к потолку сияющая пыльца.
— Глеб, — сказала я, — ты точно ничего не хочешь мне объяснить?
Мне не удалось узнать, что он ответит. Неведомый континент залило от края до края, и белизна взорвалась в моей голове, сметая все на своем пути.
***
Im 'iens ut immortalitatis.
Рука затекла так, что я перестала ее чувствовать. Я осторожно вытащила ее из-под лежащего на мне тела. Кровь застывала, склеивала пальцы. Дверь стояла нараспашку, свечи оплыли и погасли, хижину заливал тусклый дневной свет. Идолы на стенах растеряли всю свою мистическую привлекательность и выглядели вырезанными на уроках труда в начальной школе. У дальней стены обнаружилась кухня — раковина с ручным умывальником, несколько грязных канистр и некое подобие очага из битого кирпича.
Глеб исчез.
Я подвигалась, выбираясь из-под Власия — он тяжело сполз вбок и остался лежать на груди у Майки, — поднялась, ухватилась за окровавленную мешковину и легко отволокла его за пределы круга. Нож так и торчал у него из-под ребер.
Вернулась за сестрой.
В моих руках она оказалась едва ли тяжелее большой птицы с полыми костями. Она еще не начала коченеть, доверчиво припала головой к моему плечу. Я изо всех сил старалась не смотреть на ее горло. На полу, где она лежала, осталось светлое пятно, очерченное бережком свернувшейся крови. В пятне лежал ключ, виднелись остатки латинских букв.
— Видишь, он просто чокнутый ублюдок, — сказала я ей. — Даже не знаю, как мы теперь будем.
Она не ответила.
— Ты в курсе, что такое «им айен ут имморталитатис»? Амбициозный парень. Почему я не удивлена. Ты удивлена?
Тишина.
Ей бы не понравилось лежать рядом с Власием, поэтому я отнесла ее к очагу и посадила у стены, сложила ей руки на коленках. Распустила волосы и раскидала по плечам. Мне очень хотелось оставить что-нибудь на память, и я натянула на запястье резинку с ее волос.
Она сидела с опущенной головой. Я долго стояла над ней, раздумывая, что еще нужно сделать, прежде чем я пойду искать Глеба.
В голове царила гулкая прохладная пустота, ни одной мысли. Наверное, следовало плакать и биться в истерике, но ничего такого со мной не происходило.
— Странное чувство. Как думаешь, это аффект? Я точно помню, что порезалась, когда хватала нож, но вот, посмотри, какая чертовщина. — Я развернула руки ладонями вверх. Засохшая кровь и ничего больше.
Она, конечно, даже не взглянула. Что ж, пора заканчивать, пока Глеб не ушел слишком далеко. Впрочем, я его и из-под земли достану.
Я проверила канистры. В двух на дне плескалась вода, в третьей обнаружилось немного керосина. Видимо, Власию частенько приходилось жечь сырые дрова. Сверху на импровизированном очаге валялась розовая кремневая зажигалка с налепленным ценником. Власий то ли принимал дары цивилизации от посетителей, то ли ходил из леса в поселковый магазин.
— Давай спалим тут все на хуй, — предложила я Майке, щелкая колесиком зажигалки. — Тебе бы понравилось. Ты же любишь жечь костры. Я всегда брала тебя жечь костры с пацанами.
Керосина хватило ровно на небольшую лужу вдоль стены. Я подождала, пока из алюминиевого горлышка выбегут последние капли, и бросила канистру в угол. Огонек быстро побежал по полу, лизнул стену. Я надеялась, его будет достаточно, чтобы хижина занялась полностью. В последний раз вернулась к Майке.
— Надо признать, сестра из меня так себе. Давно собиралась тебе сказать. Хотя ты и так знаешь.
Я присела перед ней на корточки, взяла за подбородок. Запекшаяся рана на горле приоткрылась, глаза смотрели мимо меня из-под полуопущенных век.
— Надеюсь, ты не против, если я переломаю ему ноги?
Слева от меня огонь взбирался по стене, облизывая деревянные бороды идолов.
— Или еще что похуже. Как думаешь?
Рука съехала с Майкиной коленки и стукнулась о пол. Я решила принять это за согласие.
Она уронила голову на грудь, когда я ее отпустила.
Жар в хижине нарастал, огонь пополз к крыше и в стороны, захватил кучу тряпья в углу. Подсохшая лужа крови в центре круга отливала глянцем в свете пламени. Под потолком повис едкий дым. Я перешагнула через Власия, и словом его не удостоив.
У входа валялся мой рюкзак, я открыла его, заглянула внутрь. Похоже, Глеб прихватил с собой всю воду. Ублюдок остается ублюдком в любой ситуации. Ничего. Это ничего. Обойдусь без воды. Никогда еще я не чувствовала себя настолько хорошо, как сейчас. Сладостная истома во всем теле, как после хорошей тренировки или долгого секса. Слух обострился до предела, зрение стало ясным, словно я смотрела сквозь линзу, увеличивающую резкость.
Я сбросила отяжелевшую от крови ветровку на пороге хижины, поскребла в слипшихся на затылке волосах, взяла рюкзак на плечо.
В чащу сквозь густые кроны пробивались лучи ласкового вечернего солнца. За спиной пламя гудело, набирая силу. Остро пахло костром. Лесного пожара не миновать, да и черт с ним. Пусть пылает все вокруг.
Я пошла прочь, на ходу облизывая липкие от крови пальцы, и вдруг поняла, что голодна как никогда в жизни.
Интересно, он уже добрался до машины? Если так, то мне придется здорово потрудиться, чтобы отловить его в городе. Куда он отправится? Пойдет сдаваться в полицию? Ну, это вряд ли. Спрячется дома?
В глубине чащи треснула ветка, раздался звук спущенного затвора камеры. Да неужели!
— Гле-еб? — позвала я самым сладким голосом. — Это ты? Выходи, мой ласковый мишка! У меня к тебе серьезный разговор.
Ничего. Тишина.
Я принюхалась, но запах пожара перекрывал все другие запахи.
И тогда я пошла в ту сторону, откуда раздался звук. Между деревьями сложно было что-то разглядеть, но я не стала красться, а, наоборот, всячески демонстрировала свое присутствие. Если он здесь, то лучше бы ему знать, что я уже в пути. Что ему от меня не скрыться.
— И давно ты это задумал, засранец? — Я не особо ждала ответа. Просто шагала вперед, раздвигая руками заросли молодых рябинок. — Потому ты так испугался, когда она свалилась с обрыва? Боялся потерять ценный экземпляр? Две за одного, да, мой сладенький? Хорошая сделка!
Снова треск. Я резко повернула влево.
— Решил остаться и посмотреть, чем дело кончится? Эй, Глеб, неплохая выйдет история для твоего инстаграма! «Моей жене вскрыли горло, чтобы я обрел бессмертие». Как думаешь, сколько тысяч лайков соберет такой заголовок? Твои почитательницы с ума сойдут от восторга.
Он не выдержал. Может, я бы не учуяла его сквозь прибывающий запах гари и прошла мимо, но у него сдали нервы, и он ломанулся сквозь кусты. Грязная белая футболка мелькала между деревьями. Так оленихи ведут за собой оленят, сигналя им белым хвостиком.
Я слегка прибавила ходу, наслаждаясь своей неторопливой погоней.
— Глеб, давай поговорим! Не будь таким ссыклом.
Чаща подхватывала мой голос и разносила его звонким эхом.
Он припустил вниз по склону, помедлив, только чтобы перелезть через упавшие крест-накрест стволы кедров. Я очутилась там уже через минуту, перелетела их, едва коснувшись рукой.
Это оказалось так приятно — вновь чувствовать свое тело сильным, звериным, быстрым. В центре управления сменился диспетчер и затребовал новый парк техники. Ветки хлестали меня по плечам, но я не чувствовала боли. Земля пружинила под ногами, как новое покрытие беговой трассы. Дыхание не сбилось ни на секунду.
Впереди лес резко уходил вниз, Глеб летел туда, не разбирая дороги. Я замедлила бег, поправила рюкзак, причесала пятерней растрепавшиеся волосы. Наклонилась, чтобы сорвать веточку костяники, сунула в рот. Мне уже ничего не нужно было делать, только ждать.
Ждать пришлось недолго.
Белая футболка резко ухнула вниз, Глеб взвизгнул совершенно по-поросячьи, раздался шум падающих комьев земли.
Я не спеша добрела туда, где он отчаянно цеплялся руками за клочья травы, выворачивая их с корнями из земли. Присела над ним.
— Ну вот объясни мне, наконец, зачем тебе бессмертие? — Я выплюнула веточку. Костяника оставила во рту приятную кислинку. — Хотя сейчас оно бы тебе пригодилось, да?
— Руку дай! — прохрипел он. Кровь запеклась у него в усах и бороде, нос распух до пугающей синевы.
— Нет, подожди. Знаешь, что в этой истории мне не нравится больше всего? Как вы, мальчики, договорились за девочек. Меня это неприятно задело. Но ты не переживай, я не жду от тебя извинений. — Я вздохнула, сочувственно глядя на него. Он покраснел от натуги, но у него никак не получалось подтянуться наверх.
— И вот еще. Ты мне кажешься очень аппетитным поросеночком. Это какой-то побочный эффект? Как мне теперь быть, Глеб, если я нахожу тебя вполне пригодным для ужина? Об этом ты не должен был пожалеть, а?
— Сука! — выплюнул он. Видимо, начал догадываться, что помогать я ему не собираюсь.
— Мне правда немного жаль. — Я поднялась, отряхнула колени. — Зря ты струсил. Лучше бы убил меня, пока я валялась в отключке.
— Не мог… — пропыхтел он. — Никто теперь…
Он было цапнул меня за джинсы, но я оттолкнула носком кроссовки его руку. Наступила на пальцы второй. С обрыва посыпалась земля, лопухи колыхнулись и скрыли от меня его полет. На дне оврага глухо стукнуло. Я посмотрела через край и начала спускаться.
***
Покончив с едой, я затащила Глеба под куст. Наломала еловых лап и закидала тело, чтобы его не нашли слишком быстро. Он уже не выглядел пригодным для опознания, разве что по зубам, да и запах вскоре должен был привлечь лесных хищников. Конечно, если пожар не доберется сюда раньше. Не то чтобы я чувствовала себя насытившейся, но настроение у меня приподнялось.
Я вывалила на землю все содержимое его модного рюкзака. Рассовала по карманам оба телефона: свой и его. Забрала ключи от машины. Нашла почти полную бутылку воды и как могла смыла кровь с лица и волос. Переоделась в глебовскую футболку — она висела на мне мешком, но моя годилась разве что на улики по делу о расчленении трупов. Теперь можно сесть за руль без риска быть остановленной первыми же бдительными дэпээсниками.
Оставалось еще одна проблема. Нет, не так. Очередная из многих предстоящих проблем. Но я решила — по одной за один раз, в порядке очереди. Для начала придется убедительно обрисовать Марине картину происшедшего. Вряд ли это будет легко, потому что на прощание дорогой Глеб подстроил мне пакость. Самую последнюю в своей жизни, но разбираться с последствиями придется мне.
Этот козел выслал Маринке снимки: Майка с перерезанным горлом в кольце догорающих свечей, сверху Власий — тощие ноги безжизненно торчат из-под хламиды. Между ними я, сосредоточенно смотрю в потолок. Вспышка слишком ярко выхватила черный порез на горле сестры, небывалых размеров багровую лужу вокруг нас. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться о природе этой лужи.
«Марина, беги, она свихнулась. Она и тебя пришьет», — приписал Глеб к фотографии.
Еще одно фото он сделал позже, когда я засекла его в лесу. Растрепанная женщина в окровавленной майке продирается сквозь кусты. «Мне кнец», — написал он в спешке. Как в воду глядел! Репортер хренов. Отлично прикрыл свой зад. Легко представить, в каком состоянии сейчас Маринка.
Я пыталась позвонить с вершины сопки, но Маринка не брала трубку. Плохой знак, плохой.
***
Солнце клонилось к закату, когда я вышла к автомобилю. Далеко позади меня в небо поднимался столб дыма. По дороге я швырнула в озеро Глебов мобильник. Наверное, зря. Он мог бы пригодиться для следствия, а в том, что следствие начнется, я ни секунды не сомневалась. С другой стороны, если Глеба найдут, ко мне возникнет масса вопросов, на которые я не смогу ответить.
«Камри» издалека отозвалась на брелок. В салоне упоительно пахло домом, сигаретами, выдохшимся ароматизатором, и когда я вставила ключ в зажигание, бессознательно поправляя резинку на запястье, меня, наконец, настигло понимание, что Майки больше нет.
Машина выбралась на дорогу, мягко шаркнув днищем о кочку. Я нашарила в бардачке флешку, воткнула в старенькую магнитолу. Солнце поспешно катилось за холмы на горизонте. В спустившихся сиреневых сумерках дорожные знаки мягко отражали свет фар. «Она вернется пламенем, сжигающим лжецов, и оставит на земле только слой пепла», — пел Кобейн из колонок.
— Да, мужик, это точно, — пробормотала я, разгоняясь так, что деревья на обочине слились в сплошную черную полосу. Стрелка спидометра ушла за сто, миновала сто двадцать. — Это ты кстати заметил.
Меня настигли слезы, я вытирала и вытирала их подолом футболки.
Маринка так и не перезвонила.
В темноте я въехала во двор дома, приткнула «камри» недалеко от подъезда, опустила стекло и высунула голову. В наших окнах горел свет. Она меня ждет, уже хорошо. Плохо, что я снова ощущала первые признаки голода — того самого, что настиг меня в лесу. Гамбургером этот голод не утолишь, это уже понятно. Что же я буду есть теперь, когда закончился Глеб? Впервые я подумала о нем с сожалением. И кстати, как часто мне теперь придется вот так перекусывать? Ладно, решила же — по одной проблеме за раз.
Я зажгла свет, заглянула в зеркало заднего вида и соскоблила ногтем присохшее пятно крови в уголке губ.
— Привет, Марина. Все погибли, я чувствую себя отлично, и мои вкусовые пристрастия несколько изменились. Могли бы мы включить в меню печень врага? Пару случайных прохожих? Кстати, о тех снимках. Глеб несколько исказил детали. Эти засранцы убили мою сестру, с Власием вышел несчастный случай, а вот насчет самого Глеба… о боже мой, ну и лажа.
Я со стоном уткнулась головой в руль. Хуже объяснения не придумаешь.
Ладно, черт. Это обычный страх. Я не знала, как изменится моя жизнь. Наверняка к худшему. До сегодняшнего утра все казалось простым и понятным. Вот я. Вот мои таблетки, подсчитанные по часам, по трагически исчезающему количеству пачек. Вот моя смерть, только руку протяни. Мы бы встретились, как старые подруги. Но нет. Im 'iens ut immortalitatis, сука. Кем я стану? И что мне теперь со всем этим делать?
Я скажу Маринке правду. И если она поверит хотя бы половине моих слов, мы придумаем, что делать дальше. Всегда отлично придумывали.
— Спасибо за подарочек, урод. — Я вышла из машины, со злостью шваркнув дверью.
У квартиры постояла, переводя дыхание. Нажала на звонок. Внутри послышались торопливые шаги, но никто не открыл.
— Марина, — я прижалась щекой к прохладному металлу двери, — Марин, ты там?
Тишина.
Я выгребла ключи из рюкзака, отперла замок. Дверь подалась внутрь.
Она стояла в коридоре, в паре метров от меня, неумело выставив перед собой ТТ. Белая от ужаса, с дрожащими губами.
— Перестань. — Я прикрыла за собой дверь, чтобы соседи не слышали подробностей, если мы сейчас поскандалим. — Надо поговорить. Пойдем на кухню.
— Не подходи! — взвизгнула она, измерила меня бешеным взглядом.
Я расставила руки, посмотрела вниз — побуревшие от крови джинсы, измазанные кроссовки.
— Так, я знаю, что он тебе писал, но это…
Она выстрелила раз, другой, третий. Пистолет странно и оглушительно хлопал каждый раз, когда она спускала курок. Я стукнулась спиной о дверь, зажимая ладонями живот, ожидая неминуемой боли. Когда она так и не наступила, разжала руки. Гильзы со стуком посыпались вниз, раскатились по полу.
Я просунула пальцы в дыры на футболке, подняла взгляд на Маринку. Выражение ужаса на ее лице перешло в панику, и она уронила пистолет.
— Сделаешь чаю? — сказала я. — Мне надо кое-что тебе рассказать.
