Отпуск инспектора Зенигаты

      Инспектор Зенигата был истинным японцем. Он всего себя отдавал работе, без остатка. Когда еще был рядовым полицейским, он приходил в офис самым первым, а уходил… нет, не самым последним, он вообще не уходил. Так и ночевал в офисе. На кресле или на диванчике в холле. Только в конце недели начальнику удавалось выпроводить его домой.       Когда ему поручили дело Люпена, необходимость дневать и ночевать в офисе отпала. Теперь он мотался по всему свету, спал в самолете или поезде, а то просто в аэропорту или на вокзале в ожидании рейса. Он месяцами не появлялся в своей токийской квартире. И он не просто так путешествовал, нет. Он неустанно шел по следу Люпена, он выслеживал его, ловил обрывки слухов, собирал сведения о необыкновенных сокровищах, способных заинтересовать известного вора. Иногда он просто доверялся своей интуиции. Он устраивал засады, хитроумные ловушки, он организовывал всю местную полицию для поимки Люпена. Он жил впроголодь, его коричневый плащ протерся на швах, он мерз в снегах Антарктиды и поджаривался в песках Сахары. Он шел через огонь и воду. На самолете, в танке, на верблюде он преследовал Люпена. Он никогда не жаловался, не отчаивался и не сдавался. Он не считал себя ни героем, ни мучеником. Он был единственным в мире человеком, способным поймать Люпена. Кто-то скажет, что за всей этой вечной погоней он жизни не видел. Нет, просто это и была жизнь, его жизнь, а другой он и не представлял.       Но однажды директором его департамента назначили Отто фон Шмидта. Он не был японцем, он был немцем. И у него были свои взгляды на то, как надо выполнять работу. Он был педантичен, как и все немцы. «Порядок, дисциплина и неукоснительное соблюдение инструкций», вот каков был его девиз. Он пришел в ужас, ознакомившись с работой департамента. Все инструкции нарушались, а порядка не было нигде. Работники приходили на работу раньше установленного времени, но это рвение еще можно было простить. В обеденный перерыв, вместо того, чтобы стройными рядами маршировать в столовую, они прямо на рабочем месте ели эту ужасную лапшу из пластиковых стаканчиков. Они засиживались в офисе допоздна, вместо того, чтобы идти к любимой жене и детям. И они не ходили в отпуск. Это был кошмар. Но Отто фон Шмидт не собирался сдаваться. Железной рукой он начал наводить порядок. И первым делом он отправил в отпуск главного нарушителя –инспектора Зенигату.       Зенигата не был в отпуске уже., сколько же лет? Похоже, он вообще никогда не был в отпуске. Он не знал, что это такое, поэтому       воспринял это как отстранение от работы.       Он ворвался в кабинет директора, полы плаща развевались, шляпа съехала на затылок, а галстук сбился на сторону. Он был так возмущен и расстроен, что позабыл про непременную японскую вежливость.       — Директор, вы мной недовольны? Неужели я плохо выполняю свою работу. Я ловлю Люпена день и ночь, зимой и летом, я…       — Вот именно, инспектор, — директор сумел прервать его бурную речь, — вот именно, что зимой и летом. Вы уже несколько лет не были в отпуске. Это непорядок. Государственный служащий обязан раз в год ходить в отпуск, дабы сохранить свое здоровье и прослужить государству как можно дольше.       — У меня отличное здоровье, — Зенигата стукнул себя кулаком в грудь и с трудом сдержал предательский кашель (проклятое курение, будь оно неладно).- Я готов служить днем и ночью, зимой и летом!       — Опять вы за свое, — нахмурился директор, — государству нужны здоровые, сильные, исполнительные работники, а «не зимой и летом», — передразнил он Зенигату.       — Но у воров нет отпуска, — попытался воззвать к здравому, как ему казалось смыслу, инспектор.       — Ничего подобного, — отчеканил директор, — точно знаю, что они предостаточно отдыхают, иначе, зачем им столько денег.       — Но Люпен… — начал Зенигата.       — Ах, да забудьте вы про Люпена, на две недели забудьте. Никуда он не денется, ваш Люпен.       — Это что, отставка? — горестно возопил Зенигата.       — Да нет же, это отпуск, — мягко успокоил его директор, — всего две недели, а потом снова сможете ловить Люпена.       — А можно я в отпуске буду ловить Люпена?       — Это не порядок! — разозлился директор, — отпуск дается на то, чтобы отдыхать. Я вам приказываю отдыхать и не думать о Люпене. Приказ понятен?       — Так точно, — горестно ответил Зенигата. Плечи его ссутулились, голова поникла. Все —таки, это было отстранение.       Но на самом деле это был отпуск. Отпуск, который свалился на Зенигату неожиданно, как снег на голову, да что там, как горная лавина. Он не знал, что с ним делать и как надо отдыхать. Несколько дней он пытался прорваться на прием к директору, чтобы поговорить с ним еще раз. Но его не пускали. Его вынудили сдать табельное оружие, удостоверение и даже все двадцать пять пар наручников, включая почти что игрушечные — для мизинцев. Некоторые молодые коллеги смотрели на него с завистью и недоумением. Вот чудак человек, ему отпуск дали, отпускные выдали. Гуляй и отдыхай. Хочешь, броди по Парижу, хочешь, валяйся на пляже на Гоа, на худой конец можно навестить престарелую тетушку или затеять ремонт в квартире.       Но Зенигата продолжал растрачивать отпуск самым бездарным образом. Он вернулся в Японию, но не стал делать ремонт (хотя не мешало бы) и не пошел навещать престарелую тетушку (хотя тоже не помешало бы). Он честно попытался исполнить приказ директора и не думать о Люпене. И тут он попал в стандартную психологическую ловушку. Как известно, стоит сказать человеку: «не думай о белой обезьяне», как он тут же начнет только о ней и думать. А Люпен, он та еще обезьяна.       Поэтому, чем больше Зенигата старался не думать об обезьяне, ну то есть о Люпене, тем больше о нем и думал. Люпен чудился ему повсюду, каждое красное пятно напоминало его пиджак, любая желтая машина казалось его фиатом. Каждый второй прохожий был похож на Люпена, каждый третий — на его партнера Дзигена Дайске и каждый самурай…       — Стоп! — вконец измученный Зенигата протер глаза. Япония, это вам конечно не Америка, но и тут самураи уже становятся редкостью. И вот он идет, в привычной ему национальной одежде, и верный Зантецукен в руке.       — Гоэмон! — Зенигата бросился к самураю, как к самому родному человеку на Земле, — где Люпен? — тут Зенигата вероломно приказ директора нарушил, но просто сил терпеть эту муку больше не было.       Гоэмон холодно глянул на него. Он не был расположен к общению. Он даже не остановился. Продолжал движение, как ледяной айсберг, бесстрастный, как само провидение, через океан людских страстей, безмолвный, безучастный.       — Гоэмон, ты не думай, — заторопился Зенигата, — я не буду его арестовывать, я в отпуске сейчас.       — Тогда зачем? — Гоэмон вопросительно изогнул тонкую бровь.       — Выпить с ним хочу, — ляпнул Зенигата первое, что пришло в голову.       — В Нью-Йорке, — Гоэмон был как всегда немногословен, — если обманешь, не прощу!       Вжик, щелкнули ножны Зантецукена. Зенигата оглядел себя с ног до головы. Нет, все цело, ничего не разрезал. Должно быть, это было что-то вроде предупредительного выстрела в воздух. Поблагодарить Гоэмона инспектор не успел, тот уже скрылся в толпе. Даже удивительно, как быстро мог столь примечательный человек исчезать из поля зрения.       И Зенигата рванул в Нью-Йорк. А дальше — дело техники. Уже в третьем по счету баре он увидел знакомую фигуру.       — Дзиген Дайске, — грозно начал Зенигата и растерянно замолчал. Обычным продолжением фразы служило- где Люпен? , но приказ, приказ!       — Йоу, Папаша, — нагло, как и всегда, поприветствовал его стрелок.       — Расслабься, убийца, — Зенигата решил быть вежливым, — я не буду тебя арестовывать.       — А чего мне напрягаться, ты же не при исполнении, а насчет убийцы — это ты еще докажи!       — Как ты узнал? — Зенигата удивился.       — Пушки нет, наручников тоже, — Дзиген явно владел дедуктивным методом.       — Да как ты увидел, — растерялся Зенигата.       — Ага, — Дзиген рассмеялся, — значит, я угадал. Ничего я не увидел, просто примета у меня такая, если мы с тобой в баре встречаемся, то ты не при исполнении.       — Я в отпуске, — признался Зенигата.       — Ого, — обрадовался Дзиген, — первый в жизни отпуск, наверное. За это надо выпить. Бармен, повтори, и приятелю моему того же самого.       Инспектор уселся рядом с бандитом и пригубил виски. Хорошее виски, а другого Дзиген и не пьет. Но все же, где Люпен? Наверняка ведь вместе в город приехали. Зенигата чувствовал, что Дзиген ждет, когда же он задаст свой главный вопрос и упрямо молчал. Пил виски и искоса поглядывал на сидящего рядом стрелка. Странные у Люпена подельники. Собственно, никогда сами по себе они Зенигату и не интересовали, так, приложение к Люпену и только. Но однажды он попытался найти в базе Интерпола информацию по Дзигену Дайске. Ее оказалось на удивление мало, даже меньше, чем по Люпену. И все на уровне слухов, никаких доказательств и правда нет. А он ведь убийца, к бабке не ходи. И при всем при этом, где-то в потаенных уголках души, Зенигата его уважал. За мастерство, за честность, за несгибаемый нрав, за преданность Люпену. И Дзиген, он знал, к нему хорошо относится. При других обстоятельствах из него мог бы получиться отличный напарник.       — А ты бы мог работать в полиции, — вдруг озвучил свою мысль Зенигата       — Чего? — Дзиген так удивился, что даже шляпу приподнял. — Это вряд ли, Папаша, не люблю я, знаешь ли, без отпуска вкалывать. Дзиген рассмеялся, но вдруг заговорил серьезно:       — Там, где я вырос, полицейские не особо отличались от тех, кого ловили. А встреть я в детстве копа вроде тебя, кто знает, как бы оно повернулось. Но теперь-то об этом поздно думать. Так что, Папаша, давай выпьем. Бармен, повтори!       И они выпили, а потом еще, а потом у Дзигена зазвонил телефон.       — Жаль, что с нами нет Люпена, — пробормотал Зенигата, — я ведь хотел и с ним выпить.       — Да ты везучий, папаша, — Дзиген хлопнул его по плечу, — в последний день отпуска все мечты сбываются.       — Чего, — теперь настал черед Зенигаты удивляться, — ты о чем?       — Твой любимчик только что пригласил тебя на ужин.       — Кто, куда? — вконец растерялся Зенигата.       — Люпен звонил, — пояснил довольно улыбающийся Дзиген, — зовет нас с тобой на ужин. Ну то есть меня и того, кто со мной. Что это ты, он не знает. Я не стал ему говорить, чтобы раньше времени не обрадовался. Пошли, устроим ему сюрприз.       Зенигата вынырнул из зыбкого, туманного океана, закачался на волнах. Нет, он лежал на кровати, а комната качалась и кружилась вокруг. Голова раскалывалась. Впрочем, головы не было. Вместо нее был молот и наковальня. Или часы с боем. Короче, обычные последствия чересчур обильных возлияний. Нечего и пытаться вспомнить, что, как, и с кем. Память вернется сама, надо только подождать и прийти в себя.       На периферии зрения маячило что-то красное. Зенигата сфокусировал взгляд. На тумбочке рядом с кроватью стоял деревянный раскрашенный болванчик. Туловище красное, лицо круглое, круглые глаза, рот до ушей. Болванчик неуловимо напоминал Люпена.       — Люпееен, — Зенигата застонал, — все это было как-то связано с Люпеном. Но в голове стучал молот и разбивал воспоминания вдребезги. Зенигата вновь посмотрел на тумбочку. Кроме болванчика там стояло что-то еще. Большая стеклянная банка с мутной зеленоватой жидкостью. Подсознание сработало быстрее разума. Зенигата схватил банку и жадно начал пить…рассол. Слово само всплыло. Да, это был огуречный рассол, лучшая в мире вещь, чтобы прийти в себя после любой пьянки. Выпив полбанки рассола, Зенигата вспомнил, что расписной болванчик называется Матрешка. Звон в голове поутих, комната перестала качаться, память потихоньку возвращалась.       Они пошли в русский ресторан. Он сам предложил это. А все этот Дзиген, знал же, что по части выпивки с ним тягаться бесполезно. После выпитого виски вдруг нахлынули дурацкие воспоминания о России, соединились с маниакальной идеей выпить с Люпеном, и вот во что это вылилось.       Они сидели в ресторане, пили водку из маленьких рюмочек, ели черную и красную икру маленькими ложечками. На сцене кружились цыганки в длинных ярких юбках. И вдруг Люпен заявил, что его глаза не обманешь и все это грубая подделка. И водка не та, и цыганки не те и вообще, нет тут русского духа. Что все это так, для туристов. А для настоящих знатоков, вроде него и его друзей есть одно местечко. Называется «У бабы Нины». И они пошли к бабе Нине.       Это был небольшой полутемный подвальчик с деревянными столами. Там не было не цыган, ни черной, ни красной икры. Была какая-то другая икра, из некого овоща, но Зенигата даже в трезвом состоянии не сумел бы вспомнить его название. На столе стояла огромная пузатая бутыль с мутноватой водкой, которая называлась самогон. И закусывать самогон полагалось соленым огурцом и квашеной капустой. А еще им подали вареной круглой картошки, посыпанной зеленым луком. Самогон пили из больших граненых стаканов, огурцы вылавливали из банки руками.       Из глаз Зенигаты текли слезы, то ли от умиления, то ли от слишком крепкого алкоголя. Он вдруг проникся любовью ко всем людям мира, а особенно к тем, что сидели с ним за одним столом. Бородатый Дзиген казался ему добрым волшебником, этакой смесью Санта-Клауса и Оле-Лукойе. Люпен, с красным и совсем уж обезьяньим лицом, казался ужасно симпатичным и родным. Хотелось всех обнять и расцеловать.       — Я же говорил, говорил, Папаша, — горячился Люпен, обводя погребок рукой с крепко зажатым в ней огурцом, — это все настоящее! Ты чувствуешь, Папаша, тут русский дух, тут Русью пахнет!       А потом к ним пришла сама баба Нина. Статная женщина средних лет с впечатляющим бюстом. Выпив с ними самогона и закусив хрустящим соленым огурчиком, она подперла голову рукой и затянула протяжную русскую песню. Глотая слезы, Зенигата принялся подпевать ей, мешая русские, английские и японские слова. Дзиген задумчиво курил собственноручно скрученную цыгарку с самосадом. Люпен положил голову на плечо бабы Нины и потихоньку сползал с плеча на пышную грудь.       Песня бабы Нины была грустная, щемящая, но почему-то на душе от нее стало тепло. Было удивительно хорошо сидеть вот так, в этой компании. С родными людьми, с лучшими друзьями. Вне времени и пространства. Хотелось, чтобы песня не кончалась, и этот вечер длился вечно.       Но баба Нина допела песню и ушла, Люпен заявил, что им тоже пора, Дзиген предложил выпить на посошок. Зенигата разрыдался. Сказка таяла вместе с самосадным дымом. Завтра он снова будет один, в вечной погоне за лучшим вором и другом, а может — за несбыточной мечтой о дружеском участии, взаимопонимании и тепле. Стало невыносимо жаль себя, и ужасно грустно, что все прошло, вечер закончился и отпуск тоже. И что в этом отпуске и был-то всего один день…       И тогда пришла баба Нина и подарила ему матрешку. Ах, что это была за женщина (баба Нина, а матрешка уже и тогда на Люпена смахивала). Она все понимала, и Зенигате хотелось, подобно Люпену, прижаться в поисках утешения к ее необъятной материнской груди. Но утешаться пришлось матрешкой.       Обратную дорогу Зенигата помнил совсем смутно. Вроде они ехали на такси. Он сидел на заднем сиденье, падал на плечо Люпена, и пытался сообразить, не закончился ли его отпуск и не пора ли арестовать вора, пока он тут рядом. Люпен же путано объяснял ему, что завтра еще не наступило и вертел в руках его матрешку.       И вот она стоит перед ним, та самая матрешка, чем-то похожая на Люпена. Тут Зенигата вспомнил, что внутри одной матрешки должна быть другая, в той третья и так далее. Ему вдруг представилось, что следующая матрешка должна быть похожа на Дзигена, потом на Гоэмона, а самая маленькая — симпатичная куколка Фудзико. Он схватил игрушку с тумбочки и стал разбирать ее. Внутри первой матрешки действительно была вторая, почти такая же, совсем не похожая на Дзигена и даже на Люпена, следующая тоже не Гоэмон, а в последней, с плохо прорисованным лицом, была записка.       «Привет, Папаша! Если ты читаешь это письмо, значит, ты жив-здоров и уже воспользовался рассолом, который Дзиген любезно тебе оставил. Он так за тебя переживал, что мне пришлось связаться с твоим начальством и сообщить им, что ты уже вышел на след Люпена и сидишь в засаде. Так что тебя не будут ругать за прогул, ты ведь помнишь, что вчера был последний день твоего отпуска и сегодня ты должен приступить к работе. А твоя работа — ловить меня (ну уж это-то ты ни за что не забудешь). Но и отдыхать тоже надо. Теперь-то ты понял, что отпуск штука классная. Только в следующий раз оповести нас о своем отпуске заранее. Тогда мы сможем, как следует повеселиться. Соберем всю «Банду пяти». Уж я придумаю что-нибудь эдакое, но закон нарушать не будем, честно-честно!»       В конце записки были две строчки странных каракулей. Отпив еще немного рассола, Зенигата распознал в каракулях корявые буквы кириллицы. Воспользовавшись интернетом, он сумел их перевести: «Душевно посидели» Д.Д. «Ты заходи, если что!» Л.III.