холодно.

Холодно. Холодно. Холод — все, что чувствует Юра в последнее время. Сейчас июнь 1959 года, на улице стоит жара, а Юре холодно, и он по ночам спит под зимним одеялом. А ещё ему снятся кошмары. Точнее, всегда один и тот же. Вот они ставят палатку на склоне горы, вот они в панике выбегают из неё и бегут вниз. Вот Игорь говорит, что лабаз в другой стороне. Вот они все ощущают крепкое чувство безнадёжности. Юра просыпается посреди ночи. Весь в поту, и из-за этого холод ощущается ещё сильнее. Игоря больше нет, как нет и Люды, Коли, обоих Саш, Юры. Спаслись только Зина, он и Рустем. Как спаслись? Никто и не вспомнит. Точнее, Юра не помнит, а Зина выглядит так, будто совсем ничего не понимает. Помнит только Рустик, Юра в этом уверен. У Рустема с февраля взгляд потухший и плечи постоянно опущены. Никто его ни о чем не спрашивает. И Юру, и Зину. Никто не спрашивает о том, что там произошло. По ним и так все видно. Под боком начинается шевеление, и Рустик поднимает голову: — Юр?.. ты чего? — он садится в постели, касается рук Кривонищенко и берет их в свои широкие ладони. — Снова кошмар? Юра поджимает губы и кивает. Он совсем мало говорит теперь — горло будто бы все ещё болит. Рустем вздыхает, обнимает его, ладонью обхватывая голову парня и зарываясь пальцами в его волосы, целует в лоб. Он тоже молчит. Потому что ничего и не скажешь. Юра обхватывает его руками. В квартире темно, тикают настенные часы. Стучит ровно сердце Слободина. — Ты помнишь же, как там все было? Помнишь же, да? — он шепчет совсем тихо, сипло. Рустем молчит пару минут. — Помню. И очень об этом жалею. Юра смотрит на него, вздыхает и снова опускает голову. — Прости. — Нет смысла извиняться. Эти воспоминания никуда не денутся. Ты… когда мы перенесли раненых в овраг и вернулись к вам с Юрой… — Рустик замолкает на мгновение, сглатывая. — Я подумал, что вы оба… — парень не заканчивает предложение. Юра не возражает. Слово «умерли» слышать совершенно не хочется. — Я подполз к тебе и нащупал пульс. Сначала подумал, что мне показалось, но потом убедился, что ты ещё жив. Не знаю, наверное, тогда я уверовал в чудо. И в Бога. В кого угодно. Юра отстраняется и смотрит на Рустема, прикусывая вечно обветренные губы. Слободин слабо улыбается и снова берет его руки в свои. — Потом мы вернулись обратно к ребятам к ручью, но… там уже было все. Некого было спасать. Это… чувство, когда ты видишь мёртвых друзей и… понимаешь, что если бы ты что-то сделал по-другому, то они были бы живы… оно сжирает меня. Все ещё. С той ночи, — шатен качает головой, прикрывая глаза и слегка хмурясь. Юре хочется себя ударить за то, что он поднял эту тему. — Потом мы дошли до кедра, взяли тебя и пошли обратно к палатке. Не знаю, насколько это было правильным. Просто нужно было залезть в палатку, спрятаться от ветра и снега. Игорь не дошёл. Километр с небольшим не дошёл, — Слободин морщится, быстро моргая и смахивая подступающие слёзы. — Мы с Зиной все шли и шли, неся тебя. Я думал, что мы опять не туда идём, но палатка появилась, мы с трудом ее раскопали, залезли внутрь. Укрыли тебя, оделись сами, еле поставили печку и сидели. Я не знал, что будет дальше, я даже об этом не думал. У меня из головы не выходили ребята. Которых мы не успели спасти, с которыми не попрощались… Рустем дергается и закрывает лицо ладонями. Юра вздрагивает. Осознание, что он стал первым, с кем Рустик поделился этим, свалилось на голову слишком резко. — Рустик… Рустик, прости меня… — он касается щёк Слободина, притягивает к себе, судорожно целует в губы. Рустем сжимает его запястье, целует в ответ. Получается очень солено, горько и больно. — Я бы смог спасти их?.. как думаешь, Юр, смог бы? — он смотрит больными глазами на Кривонищенко, всхлипывает. — Я не знаю… я просто благодарен тебе за то, что ты спас меня и Зину… Рустик больше ничего не говорит. Он крепко обнимает Юру, зарываясь в его волосы пальцами, и Кривонищенко обнимает его в ответ. За окном начинает светлеть. Стрекочут сверчки, и иногда ажурные занавески колышутся от летнего ветерка. Настенные часы в коридоре отбивают четыре утра. Юра засыпает в объятьях Рустема, и тот укладывает его на кровать и ложится рядом, крепко обнимая, боясь на этот раз потерять. Юре становится тепло.