Кости

      Я смутно помню, что повлияло на моë нынешнее состояние. Кажется, вся жизнь была пропитана взглядами с издëвкой и завистью, без возможности и шагу ступить, не наткнувшись на шквал неодобрения. Было страшно выходить на улицу в комфортной одежде, потому что все шептались, что ты не женственная, а мать считала позором. Было страшно выходить на улицу в юбке или платье, потому что каждый прохожий считал своим долгом указать мне на то, что я полная.       Хотя на самом деле у меня была нормальная фигура. С округлыми ягодицами, ляшками, талией и небольшой грудью. Женственная, а не плоская. Фигуристая.       И я не помню, когда конкретно это случилось. Разум в этих местах словно затуманивается, картинки расплываются в бесформенное месиво, с пугающе чётким текстом по центру "стань лучше". Даже не помню кто и что сказал мне, чтобы всё дошло до такого, зато отчётливо помню, как в самый обычный день пришла со школы и променяла еду на чувство голода.       И мне понравилось. Понравилось чувство, словно ты ешь себя изнутри.       На следующий день я хотела сделать тоже самое, просто отказаться от еды, просто остаться голодной, и у меня получилось. Так прошло около четырёх дней, после которых я сорвалась.       Я была готова съесть всё что угодно, лишь бы утолить чувство голода. А когда съела, была готова убить себя, вспороть себе живот, сделать хоть что-нибудь, чтобы вернуться назад и не есть. Я ненавидела себя за то, что просто поела. Я ненавидела себя за беспомощность. Я ненавидела своё тело. Мне было страшно от того, что я чувствовала, но ненависть взяла верх.       Тогда я впервые насильственно вызвала у себя рвотный рефлекс. Я плакала и блевала, чувствовала, что совершаю ошибку, что это не нормально, но не могла остановиться. Горло саднило, руки тряслись, а я надеялась, что такого больше не повториться. Кажется, такое же чувство появляется, когда ты впервые в жизни выкуриваешь сигарету. "Этого больше не повторится", но оно повторяется, и не раз. Это становится зависимостью.       Поэтому я снова перестала есть, неделю на воде, до нового срыва и порыва нескончаемой ненависти. А самое смешное, я худела, быстро, и начинала больше нравится людям. Мой мозг видел в этом красную тряпку, кричащий намёк, чем больше ты похудеешь, тем сильнее тебя полюбят.       Людям плевать на твою душу, им важны твои кости.       За меня было некому беспокоиться. Не было ни друзей, ни отношений, ничего. А матери я врала в лицо. ""Мам, я ела", "я не знаю, почему так быстро худею", "со мной всё в порядке", и она верила мне, потому что с утра я раньше неё просыпалась и уходила в школу, возвращалась поздно вечером, когда она уже спала. Мы редко пересекались, с отцом и того меньше, он постоянно был на работе.       Так я похудела за месяц на пять килограмм, а может и больше, не помню точно. У меня сильно выпирали кости плечей, тазобедренные кости, и ключицы. Я становилась похожей на ходячий скелет.       И мне было мало. Я хотела видеть кости.       Я продолжала вызывать рвоту во время своих срывов, и продолжала голодать, но вместо желаемого результата любви к себе, которую я надеялась приобрести, только больше начинала себя ненавидеть. Я смотрела в свои глаза и видела там только пустоту и одержимость. Смотреть на моё тело становилось страшно, и видимо, мою классную руководительницу наконец начало беспокоить моё состояние, потому что в один день я пришла домой и наткнулась на недоброе лицо своей матери. Она сказала всего три слова, пропитанные множеством эмоций от негодования до страха:       - Ты себя угробишь.       Но я не восприняла это всерьёз. Как и её попытку затолкать в меня еду насильно, из-за которой мы просидели на кухне до часу ночи, с криками. Она кричала на меня, плакала, истерила, а я сидела с пустыми глазами, опущенными плечами и полным отсутствием эмоций. Я ничего не чувствовала. Я не хотела ничего чувствовать. Я хотела сбросить ещё пару килограмм.       На следующее утро я проснулась не от звука будильника, а от голоса матери. Ничего не понимая, я смотрела будто бы сквозь неё, пока до меня не дошёл смысл сказанных ею слов.       - Собирайся, мы едем к психиатру, - она развернулась и вышла из комнаты, нарочно небрежно закрывая за собой дверь.       Мне не хотелось никуда ехать, я чувствовала себя здоровой, чувствовала, что мне не нужна помощь, хотя последними отголосками сознания понимала, я себе вру. Пришлось встать и надеть мешковатую одежду, чтобы не палить свои лишние килограммы. Пришлось привести своё лицо в какое-то подобие порядка. Пришлось сесть в машину под злой взгляд матери и ехать куда-то вместе с ней, всем телом ощущая на себе её неодобрение. Снова неодобрение. Что я делаю не так? Мне стоит похудеть больше? Стоит, так ведь? Мам, ты поэтому меня не любишь? Потому что я всё ещё толстая, так ведь, мама?       В кабинете врач заставляет проходить какие-то тесты, выгоняет мать из кабинета и просит рассказать, что со мной происходит, а я просто сижу и молчу. Он терпеливо ждёт, не произносит ни слова, а в моей голове стучит стрелка настенных часов, что висят над его креслом. Тик-так, тик-так, тик-так.       Я сама не знаю, что со мной.       Но я сдаюсь, рассказываю ему всё, что я делала, рассказываю всё, что я чувствовала, и не замечаю, как на середине рассказа начинаю захлёбываться своими же слезами. Я себя ненавижу. Ненавижу, ненавижу, ненавижу. Убейте меня.       - Людям плевать на тебя, - говорю то, что считала верным, считала истинной, правдой. - Людям важны только твои кости.       В бреду, в истерике я повторяю одно и то же. Одно и то же, одно и то же. Кости, кости, кости. Меня всю трясёт, слёзы катятся ручьём, а я ничего не слышу.       Ничего не слышу, не вижу, ничего никому не скажу.       Когда я успокаиваюсь врач ждёт ещё пару минут, после чего выходит из кабинета и возвращается с мамой. А потом говорит что-то страшное:       - Первичный диагноз здесь очевиден. Психогенная анорексия, булимия, РПП. Могут быть ещё сопутствующие, но уже на данный момент есть все показания для госпитализирования.       -Госпитализирования? - слово даётся мне с трудом, голос хриплый, севший от рыданий, дрожит на каждом слоге, а мозг просто отказывается работать, но риск попасть в психушку заставляет меня сказать хоть что-то.       - Всё верно. Но есть другой вариант, вы будете ходить ко мне три раза в неделю на протяжении месяца, наберёте семь килограмм и я просто продолжу наблюдать за вашим состоянием дальше. Увижу спад веса, оформлю билет в больницу.       Мама слушает это с отсутствующим, понурым видом. Я смотрю на неё исподлобья и вдруг чувствую укол вины. Не этого она хотела, когда рожала меня. Я её разочаровала. Я подвела её. Я не хочу делать ей хуже.       - Я, - голос всё ещё хрипит, поэтому я шумно прочищаю горло, прикрывая рот рукой, - я наберу вес, правда.       И врач отпускает нас, а я борюсь с новым приступом ненависти к себе, борюсь, когда мы только выходим из кабинета, когда мы едем до дома, когда я захожу в свою комнату. Падаю на кровать и с силой сжимаю в руках подушку, утыкаясь в неё лицом. Хочется кричать, но я давлю это желание, сдерживаюсь. А потом со всей силы бью по кровати рукой. Мать уже ушла на работу, и я чувствую себя беспомощной, одинокой и ужасной.       Подскакиваю на кровати и бегу на кухню, подскальзываясь и падая в коридоре, поднимаюсь снова и наконец достигаю цели. Открываю дверцу, тянусь в яростном порыве к первому, что попадается на глаза, а потом с ужасом отдëргиваю руку.       Перед собой я вижу кости. Рыбий скелет, такой, словно его осторожно очистили от плоти, чтобы не повредить целостность, а потом положили в холодильник. Я словно заворожённая смотрю на него, не в силах заметить рядом лежащую ещё целую селёдку, а по мозгу бьёт одна тревожная мысль. Ты хочешь быть такой же.       Шаг назад от холодильника, от костей, от ужаса, шаг в поисках спасения. Отрезвляющая ситуация, пугающая до походов мурашек по моим рукам, до подгибающихся коленок и падению на пол. В горле ком, и сердце стучит тоже где-то в горле, мне кажется я рассыпаюсь, не в силах держать вес своего тела. Или наоборот. Я не чувствую тела вовсе.       Я смотрю на руки и вижу кости. Кости, кости, кости. Помогите...       Закрываю рот руками, лишь бы не закричать, потому что мне страшно, я не знаю почему, ничего не знаю, ничего не чувствую кроме давящего ужаса. Холод проходится по всему телу, расползается в районе сердца, затягивает узел в животе и дерёт своими когтями горло. Мне страшно, страшно, страшно, но я ничего не могу сделать, буквально ничего. Приходится просто ждать, и через пару минут это чувство затихает, а вскоре и вовсе уходит. Тогда я ещё не осознаю, что словила свою первую (и далеко не последнюю) паническую атаку.       На подкашивающихся ногах я поднимаюсь с пола и подхожу к холодильнику снова. Наполовину съеденная рыба уже не так сильно меня пугает, зато ситуация оказывает отрезвляющий эффект, и я беру только помидор. Один. Закрываю дверь холодильника. Режу помидор настолько тонкими дольками, насколько вообще возможно и сажусь с тарелкой за стол. Мозг отказывается что-то воспринимать, кричит мне, чтобы я не ела, умоляет меня не есть, но я давлюсь этими дольками, пока не съедаю половину. Я буквально чувствую, как что-то подходит к горлу волной, и закрываю рот руками снова. Нет, я не должна снова избавляться от съеденного. Я должна бороться.       Кости, Ева, кости. Людям, нравятся кости. Им плевать на тебя.       Всё так же прижимая рукой рот, я иду в комнату и ложусь на кровать. Укрываюсь одеялом с головой и сворачиваюсь комочком. Ради мамы мне нужно набрать вес, может потом от меня отстанут и я снова его сброшу. Просто снова перестану есть. Но сейчас надо. Я закрываю глаза и кое-как засыпаю.       Просыпаюсь к вечеру, мама что-то делает на кухне, и я подхожу к ней, заглядываю ей через плечо, а она молчит. Молчит, молчит, молчит. Проходит пять минут, десять, она ходит по кухне, но ничего не говорит. И я ничего говорю. Будто рыбы, честное слово.       - Мам, я, - запинаюсь, не зная, что сказать дальше, нет правда, что я могу ей сказать? Как я с ней поступила? Просто омерзительно. Мерзко от самой себя.       - Что я сделала не так? - она не смотрит на меня, продолжает что-то готовить, а я не смотрю на неё, только на пол, ничего интересного там нет, но голову поднять просто стыдно. - Разве я сделала что-то неправильно, чтобы ты докатилась до такого?       Я не могу сказать ни единого слова, молчу мучительно долго, а она продолжает:       - Мы же с папой всегда старались сделать для тебя всё, чтобы ты была счастлива, - продолжает говорить, а голос у неё предательски дрожит. И этот звук худшее, что я слышала. Как у мамы ломается голос перед тем, как она начинает плакать. - Никогда ничего плохого тебе не делали, а ты продолжала приносить плохие оценки. Вечно ходишь как чёрт пойми кто, в каких-то мешковатых вещах. Такая ранимая душа, чуть скажи что, сразу в крайности. С тобой честно вообще нельзя разговаривать. Один раз указали на лишний вес, так сразу давай худеть как не в себя!       Мама срывается на крик, плачет, истерит, обвиняет меня, а я всё молчу, ничего не могу сказать, совсем ничего. Потому что это я виновата. Потому что это я пытаюсь бежать от проблем. Потому что это я создаю эти проблемы. И я снова закрываю рот руками.       Ничего не вижу, не слышу, ничего никому не скажу.       - Ответь мне, Ева!       Помогите...       - Чего ты молчишь?       Кости, кости, кости.       Я вздрагиваю и поднимаю наконец на неё глаза, смотрю прямо в глаза.       - Людям плевать на твою душу. Плевать на характер. Им важны только кости. - мне кажется, что это говорю не я. Голос такой далёкий, такой неестественный, как из старого радио, хриплый и подрагивающий, но я продолжаю. - Вы ведь все радовались, когда я худела. Вам всем было плевать как именно и зачем. Вам было плевать на меня. Всем. Зато моё тело начало наконец нравится людям, а заодно и я сама. Потому что всем плевать на то, кто я, всем интересны мои кости. А я просто хотела внимания. Я хотела...       Я хотела, чтобы меня любили.       Это остаётся в моих мыслях. Я хотела, чтобы на меня обратили внимание. Чтобы меня услышали родители и перестали искать одни недостатки. Чтобы меня заметили одноклассники и начали дружить со мной. Я хотела стать лучше. Но снова всё испортила.       Не обращая внимания на мать, выхожу из кухни, иду к комнате, беру сумку, и выхожу в подъезд. Обуваюсь уже там и спускаюсь по лестнице на улицу. Свежий воздух не отрезвляет и я, как в бреду, иду куда-то. Сама не знаю куда. Сажусь в каком-то дворе на лавочку и закрываю лицо руками.       Слёзы сами начинают течь по щекам, а я просто не сдерживаюсь. Просто у меня больше нет сил сдерживаться. Просто я уже хочу умереть, потому что так я получу больше внимания, чем за всю свою жизнь. А жизнь у меня в целом никчёмная. И я не знаю, что мне делать. Не знаю ради кого мне что-то делать. Потому что себя я ненавижу, не-на-ви-жу.       Если я умру, никто даже не заметит.       Вообще никто, только родители, и то, мне почему-то их не жаль. И за это я ещё больше начинаю себя ненавидеть, потому что ничего не чувствовать к родителям это ужасно, это неправильно. Вся моя жизнь неправильная.       Ева, ты счастлива?       Мысль приходит в голову неожиданно, заставляет задуматься, хотя ответ приходит сразу же. Нет. Не счастлива.       Так сделай себя счастливой сама.       Перестать полагаться на других страшно. Но я почему-то начинаю чувствовать ненависть. Но не к себе. Ко всем людям. Я ненавижу каждого человека, что когда-то сделал мне больно. Ненавижу учителей, одноклассников, родственников, всех, абсолютно. И я хочу жить им назло.       Хочу жить не по правилам, хочу бесить их своей жизнью, хочу, чтобы они считали меня сумасшедшей, но осознавали, что я лучше. Я стану лучше им на зло. Я стану тем, кем хотела бы быть. Всем назло.       Я вдруг осознаю одну простую вещь. Кости - это наша основа, без которой жить невозможно. Она очень гибкая и крепкая, но в то же время хрупкая. Она скрыта под слоем плоти и кожи, защищена. А когда этой плоти меньше, то и кости становятся более доступными, уязвимыми.       Людям важны мои кости, чтобы было легче меня сломать. И меня это бесит.       Я встаю с лавочки с твёрдым намерением стать другим человек. Даже не так, я встаю с лавочки другим человеком. Не внешне, а в голове.       Я помогу себе.       И мне плевать на других людей.       Я ничего не вижу, не слышу, ничего никому не скажу.