Замкнутый круг

У Шотландии внутри — поломанная, разбитая вдребезги душа и больно ранящие осколки. Шотландия бы убежал, убежал со всех ног — по обжигающему песку, по острым камням, по битому стеклу, до крови царапая ступни, цепляясь расшитой золотом рубахой, подаренной Англией, за сучья голых деревьев, — да бежать было некуда. Слишком многое связывает его с этим человеком: слишком много лет, слишком тесны узы, слишком крепка невидимая грубая нить, небрежными швами врезающаяся прямиком в сердце. В колыбели подле посапывает простудившийся на промозглом осеннем ветру грудной ребенок — как Шотландия может бросить свое дитя, пусть и рожденное от нелюбимого человека? Как смеет он оставить своего малого сынишку на растерзание тому, чьи коварные когти до сих пор смыкаются на горле Шотландии, покуда он спит? Горькие слезы стекают по впалым, болезненно-розовым, тронутым нездоровым пурпуром щекам, падают каплями хайлендских дождей на цветастый плед — последнюю память о родном доме и семье. Шотландия ослабшими ладонями хватается за лицо, щедро украшеное сливовой синевой с легкой руки Англии, приказывая себе успокоиться, но начинает рыдать лишь надрывнее, судорожнее, задыхаясь, захлебываясь слезами. Вскрики его устремляются наверх, дробятся многократным эхом под темными сводами каменной темницы — их с Англией темницы, в которой Шотландия обречен вынашивать чужих детей и терпеть приторные, страшные ласки. Белый кот с черным хвостом и длинной лоснящейся шерстью удивленно поводит ушами и спрыгивает с колен Шотландии, потревоженный внезапным плачем. Уильям монотонно покачивает деревянную колыбель, вырезанную Аодхфином. Она — единственная вещь из прошлой жизни, которую Англия позволил оставить. Ребенок беспокойно ворочался, хмурясь и хныча, словно бы почувствовав отцовское горе. Шотландия, уронивши голову, ждет намеченного часа, дабы достать дитя из кроватки и приложить к искусанной груди — к ней мучительно и больно даже прикасаться, но ведь ребенок не со зла причиняет ему страдания. Шотландии хочется верить, что сынишка его не унаследует от Англии тягу к жестокости. Вымученно улыбается малышу, приоткрывшему мутные голубые глазки, и гладит ладонью его светлую кудрявую макушку... Дернулся от ужаса, заслышав в коридоре до боли знакомую поступь. Мигом свело скулы, неприятно скрутило живот. К горлу подошла тошнота — паршивая и липкая, как и сам страх, она не давала Уильяму вдохнуть, и Шотландия ощутил омерзительный сладковатый привкус, проведя языком по небу. Он напряженно вглядывался в черноту коридора, не в силах отвести взгляд. Хотелось спрятаться, исчезнуть, переждать, но тело не слушалось его. Шотландия обреченно прижал кулаки к губам, кусая покрасневшие костяшки. Англия входит горделивой походкой, облаченный в пурпурный и красный шелка, сопровождаемый семенящим за ним слугой, которого он тут же отсылает прочь. Брезгливо осматривает заплаканного Шотландию, спешно утирающего слезы — только бы Англия ни о чем не догадался. Подходит ближе, с обманчивой лаской касаясь мокрой щеки супруга. — Ты плакал, Альба? Говори правду. Шотландия, робко отведя взгляд, что-то сбивчиво, невнятно лепечет. Англия прерывает его притворно-нежным голосом, который кажется Уильяму скрежетом стали. — Я не слышу тебя, мой родной. Говори громче. Ты плакал? Отчего? Шотландию по рукам и ногам сковывает холод. Он тонет в студёных глазах Эдварда, уходит под лед, даже не пытаясь вынырнуть. Едва ли он хочет навлечь на себя гнев Англии. — У меня болит грудь, оттого и плачу. Я пытался ее перевязать, но тщетно. Наш мальчик еще такой крохотный, а уже кусается... На долю секунды Англия глядит на Уильяма с недоумением, почти что злобой — понял, что Шотландия ему врет, конечно же понял, иначе и быть не могло. Однако молчит — позволяет продолжаться этой жуткой, отвратительной игре; делает вид, будто не замечает лжи, чтобы в самом конце одним выверенным движением пальцев переломить Шотландии шею. — Альба, бедный ты мой... Эдвард с сочувствием приподнимает подбородок Уильяма, заставляя взглянуть на себя; мягко, по-доброму гладит Шотландию по острым точеным скулам, утешающе кивает головой. Шотландия слабо улыбнулся ему померкшим отражением своей прежней улыбки и собрался было прошептать слова благодарности, но Англия тут же, изменившись в лице, со всей силы прошелся острыми ногтями по опавшим грудям Шотландии. Уильям не сдержал крика боли, разрыдался, поскуливая, прижимая ладони к рваной ране, испуганно глядя на быстро-быстро проступающие на белоснежной рубахе пятна крови цвета хорошего вина. — Бога ради, прекрати завывать. Ты ведь не хочешь, чтобы я заработал себе мигрень до конца дня? Закрой пасть, кому сказано! Неужто ты не читал Брехта, любовь моя? Никому нельзя являть собственные слабости, никому. В противном случае можно нарваться на очень серьезные неприятности. И Англия, расплывшись в елейной ухмылке (наверное, он думал, будто бы дал Шотландии крайне дельный совет), собирается и вовсе удалиться из комнаты восвояси, как вдруг оборачивается, через плечо окидывая Шотландию пристальным взглядом, ничего доброго не предвещающим. — Скажи-ка, Альба, ты ведь любишь меня? Шотландия смотрит на Эдварда жалобливо и хочет сказать правду, но слышит, как с губ его срываются чужие, совсем незнакомые слова. — Я люблю тебя, милый, и навсегда останусь с тобой. Нить сделала очередной виток, больно затянувшись вокруг сердца. — Отлично, Альба, молодец. Конечно же ты любишь меня. Да, именно навсегда... Как поживает наш мальчик, мое сокровище? И Англия, не обращая на колыбель ни малейшего внимания, с таким несвойственным, а оттого пугающим трепетом, почти что любовно проводит кончиками пальцев по округлому животу Шотландии, едва заметному под просторной рубашкой из тонкого дорогого хлопка. Шотландия чувствует, как тотчас же участилось дыхание. Ему хочется отбросить руку Англии, велеть ему не прикасаться, защитить не родившееся пока дитя — но он лишь блекло улыбается, обнимая руками беременный живот. — Думаю, он хорошо себя чувствует и не нуждается в дополнительной заботе. Поняв, что на самом деле хотел сказать Уильям, Англия хохочет до слез, приобнимает Шотландию за талию, и в глазах его на долю секунды мелькает что-то, смутно напоминающее искренность. В порыве благосклонности он чересчур сильно треплет Уильяма за щеку и на прощание оставляет на его устах поцелуй с привкусом соли, крови и яда.