Скорейшего выздоровления

      Джисон прямо со сцены бежит в гримерку, оставив инструмент где-то за кулисами. Его нервная система перегружена - слишком много ощущений в моменте. Вроде бы в горле кто-то скребётся, как при ангине, но в то же время острая боль где-то глубже, то ли в сердце, то ли в лёгких, а теперь ещё и необъяснимые рвотные позывы, как будто что-то непременно должно из него вылезти, выползти, выгрызть себе путь вверх по глотке и заодно перекрыть собой доступ кислорода, от чего у Хана начинается гипервентиляция. И это только физические ощущения, а ещё есть глубокое чувство вины за то, что всех подвёл, сорвал выступление их квартета, к которому они так готовились, подставил Банчана, Хёнджина и...Минхо. От одной только мысли о нём тошнотворные ощущения внезапно усилились, и Джисон едва успевает открыть дверь ванной, чтобы выплюнуть в раковину месиво из сгустков крови, непонятной слизи и мелких лепестков незабудки. Выглядит довольно мерзко, так что теперь Хана по-настоящему тошнит просто от вида перед глазами.       Слишком много ощущений, слишком невыносимо, слишком больно, поэтому Джисон плачет и комкает на груди белую рубашку, которую берёг для концерта, другой рукой нервно выкручивает на полную краны и пытается смыть следы своей болезни, тут же задыхается от кашля и снова всхлипывает и пытается вдохнуть хоть немного воздуха, но кажется, что горло сжалось до размера трубочки для сока, так что глотать кислород удаётся только между приступами сухого, уже беззвучного кашля. В такие моменты Джисону приходят разные странные мысли, например, разбить зеркало и проделать осколком дыру в шее, а лучше сразу в груди, чтобы впустить воздух, это Хану кажется очень логичным, когда он на грани. Но самая осознанная часть него - та, которая читала статьи о ханахаки в интернете, запоминала всякие факты и напоминала ему пить отвары перед сном - продолжает твердить, что это только приступ, и он пройдёт, и Джисон задышит, и кашель уймется, всё успокоится и мир станет прежним. По крайней мере до следующего цветения. - Джисон, ты тут? Всё в порядке? - к сожалению, спрашивал тот, кому здесь быть строго настрого запрещено. И не только потому, что Хан просто ужасно выглядит, а потому что этот голос заставлял бутоны в его лёгких раскрываться быстрее, в разы быстрее, занимая весь объём своей синевой и желая вырваться наружу. - Не вхди! - только и сумел вытолкнуть из себя на выдохе Джисон, прислоняясь спиной к двери.       Но Минхо подходит ближе и теперь он наверняка отчётливо слышит, как Хан хрипит и хнычет, выпуская изо рта невесомые лепестки, словно он какая-то дыммашина. Это выглядит вполне безобидно. Но скоро их поток станет таким плотным, что они будут мешать друг другу и сбиваться в кучу, образуя потом безобразные комки, которые ничем, кроме как раздирающим всё внутри кашлем, не вытащишь. Так что Джисон морально готовится ко второму раунду, надеясь, что он будет последним. - Хани, я могу помочь, - доносится по ту сторону двери. - Блять, просто уйди, - сквозь зубы процеживает Джисон, пока он ещё может вообще что-то сказать.       Раздаётся шёпот шагов, парень тут же даёт себе волю и издаёт какой-то нечеловеческий полустон-полурык, после чего выплёвывает ещё пару багрово-голубых сгустков. Кажется, это конец.       Они с Минхо уже встречались, на первом курсе, и всё было даже хорошо, остаться друзьями было их совместным решением, потому что строить что-то серьёзное на тот момент им обоим казалось бессмысленным, и между стабильными отношениями и бурной молодостью оба выбрали второе. И у каждого сложилась своя история встреч и разлук, недолгих интрижек, случайных связей и незамысловатых, безобязательственных договоров. Однако болезнь проявилась только спустя много месяцев, в их выпускной год, в пору важных экзаменов и отчётных концертов. Джисон даже не сразу смог понять, из-за кого началась его ханахаки, ведь давно стал видеть в Минхо только забавного однокурсника, надёжного друга, талантливого партнёра по квартету. Но где-то между этим незаметно затесались какие-то другие, глубокие чувства, которые теперь хотели быть видимыми и принятыми, как букет на день рождения.       Конечно, Джисон знает, что должен уведомить Минхо, на всех медицинских форумах люди капсом писали поддерживающие сообщения и просьбы поговорить с виновниками болезни, сопровождая это грустными смайликами и историями о судьбе их родственников, которым не хватило смелости сделать первый шаг. Джисона реально пугали эти истории, но ещё больше его пугала перспектива поставить Минхо, который всё ещё был ему очень дорог как друг, в безвыходное положение и затащить в отношения с собой из чувства жалости. Ведь так они оба будут просто несчастны. Быть причиной чьей-то ханахаки - это ужасная участь, абсолютно незаслуженная и несправедливая. И Джисон боится повесить на Минхо этот свинцовый балласт. Но он также боится мучительной смерти, поэтому спустя месяц терзаний наконец решается поступить эгоистично.       Есть же разные способы рассказать о болезни: можно позволить человеку своими глазами увидеть приступ и обо всём догадаться, можно просто сказать в лоб, но Джисон хочет быть бережнее. "Кажется, теперь я по-настоящему люблю тебя"       Такую фразу он каллиграфично выводит на нотном листе во время занятия по гармонии, а уже дома ловит вылетающие изо рта пока ещё чистенькие лепестки и складывает на той же бумаге гербарий, формируя россыпь цветов вокруг заветных слов.       Незабудки действительно напоминали парню о Минхо. О всех тех моментах, когда время с ним казалось невесомым, когда за едким подколом проскальзывала мягкая улыбка, когда в его глазах сияло что-то бледно-светлое. Когда пальцы касались его кожи, которая всегда ощущалась тонкой и хрупкой. Да, именно так и ощущалась - как лепестки незабудок. Джисон гладит их пока не проваливается в сон.       Приняв двойную дозу сильных блокаторов ханахаки, у которых, к сожалению, побочных эффектов больше, чем полезных, Хан подходит к Минхо после репетиции квартета и максимально извиняющимся тоном приглашает его в кафе. - Я не должен был кричать на тебя, я был не в себе. И к тому же испортил выступление. Позволишь мне так загладить вину?       К счастью, Минхо быстро соглашается. Они выходят из здания колледжа, и уже на пути в их любимую кофейню Минхо с ухмылкой заявляет, что давно ничего не пил на халяву и что собирается заказать самый дорогой напиток в меню.       Всё идёт по плану. Двойная доза дарила Джисону минут 40, этого достаточно, чтобы заказать кофе на вынос, дойти до какого-нибудь романтичного места в парке, вручить письмо и вернуться домой на такси до наступления лихорадки, указанной в инструкции по применению препарата.       Вопреки своему заявлению, Минхо как обычно берет большой айс американо, в который они с Джисоном влюбились ещё на первом курсе. Хан решил не упускать момент, чтобы создать подходящую атмосферу. Всё должно выглядеть, как обычное признание, словно он не смертельно болен, а просто влюблён. Словно отказ от его чувств приведёт к паре слезинок, а не к неудержимой одышке. Словно ханахаки это способ сказать "люблю", а не "умираю" - Я помню, когда ты впервые попробовал айс американо здесь, то был так счастлив, что расцеловал меня у всех на глазах, - с осторожной улыбкой еле слышно говорит Джисон. - Я бы и сейчас тебя расцеловал, - не раздумывая, отвечает Минхо и подмигивает. Это такой типичный для него нынешнего стиль общения, ничего удивительного, но сейчас хочется другого. - - Тогда всё казалось таким новым и ярким, - Джисон говорит медленно и смотрит на столик в углу, за которым они просиживали все окна между парами. - Странно, что со временем все чувства как-то притупляются. - Фальшивить ты тоже стал, потому что слух притупился? - всё ещё отшучивается Минхо, не погружаюсь в ностальгический вайб друга. - Я помню наш первый поцелуй. Помню всех ярче, хотя он был далеко не лучший, - Джисон не сдаётся. - Ох, это ещё мягко сказано, - кажется, Минхо попался на крючок, - я как-то по приколу чмокнул Суни, так вот ощущения примерно похожие. "Разве у меня шершавый язык?" - хочется ответить Джисону, но тогда весь разговор скатится в череду глупых шуток, а надо, чтобы Минхо вспомнил их совместное прошлое. - Суни больше всего меня любил, - украдчиво добавляет Хан. - Это правда, - Минхо затихает и пялится в пустоту, видимо наконец-то перебирая картотеку памяти, - О, а помнишь, как Дори ходил по клавишам фоно и ты импровизировал под его музыку?       Джисон улыбается. Его друг выбрал хорошее воспоминание. Тогда ещё в интернете вирусилось видео "концерт для кошки с оркестром", по поводу которого они долго спорили (намазаны ли клавиши валерьянкой или нет). Джисон много времени проводил с котами Минхо. Тот даже иногда называл его своим четвёртым котиком, на что Хан глупо обижался - очень хотелось быть первым. Поэтому стал первой белкой.       Снежный ком нежных воспоминаний запустился у обоих. Они в молчании забирают свой заказ и выходят навстречу закату, унесённые потоком картинок из прошлого, мелькающих перед глазами. - Я скучаю по твоим котам, - наконец говорит Джисон, когда они пересекают ограду парка. Хан украдкой проверяет время и выдаёт необратимое, - И по тебе тоже.       Минхо чуть стопорится и замедляет шаг. - Мы очень часто видимся в колледже, не понимаю, о чём ты. Я вот иногда устаю от твоей беличьей рожи.       Нельзя отдавать инициативу Минхо, иначе всё превратится в балаган. Но Джисону нужно довести его до мало мальски приличного места типа лавочки или арки, где не стыдно было бы признаться в любви. Будто бы это имело значение. Будто бы Джисон не умирал прямо сейчас. Будто бы у него был шанс когда-то ещё привести в это место кого-то. - У меня есть кое-что для тебя, - Хан решает, что стоит заинтриговать друга. - Не собираюсь играть в угадайку, - тут же выпаливает Минхо, - хотя если это канифоль, которую ты у меня месяц назад одолжил, тогда я с радостью её приму.       Он останавливается и протягивает обе руки в ожидании своего сюрприза. Джисон, конечно же, находит это милым и улыбается почти незаметно. - Вообще-то это небольшое письмо, - только теперь Джисон думает, что мог бы быть пооригинальнее, написать мелодию с зашифрованным посланием или какой-нибудь музыкальный ребус составить. Мог бы, если бы время не сдавливало его грудь и мозг. - Мне? - это неподдельное удивление тоже кажется Хану милым.       Нет ни файла, ни конверта, поэтому Минхо уже собирается просто развернуть сложенный вчетверо явно вырванный из тетради нотный лист. - Хочешь, чтобы я твою домашку по гармонии сделал? - бубнит Минхо, но Джисон накрывает его руки своими, чувствуя жар от прикосновения, и прячет лист в карман пальто друга. - Открой его дома, ладно? - столько надежды в голосе, что Минхо даже не посмел протестовать или подшучивать. Он только кивает, провожая взглядом ладонь Джисона. Та достаёт из куртки телефон. - Вообще-то мне уже пора, - тихо говорит Джисон, - надеюсь, никаких обид из-за той ситуации. - Если ты всегда будешь так заглаживать вину, готов терпеть твои выходки истерички вечно, - хмыкает, подмигивает. Неужели Минхо уже не может по-другому?       Джисон прощается на 33 минуте действия препарата. Если через 7 минут он не будет дома, то своим приступом распугает всех прохожих и непременно окажется в больнице. А так нельзя. Так есть риск, что Минхо узнает о его болезни. По плану Джисона, этого не должно случиться. Ведь если Минхо его отвергнет, то Джисон просто скажет, что не может больше быть с ним друзьями, уйдёт из квартета и минимизирует их общение, чтобы протянуть ещё какое-то время, а потом уже после выпуска как-то инсценирует свою смерть, и Минхо даже не заподозрит, что стал её причиной. А если вдруг он ответит на чувства Хана, то тогда, услышав три главных слова, ханахаки тут же отступит, и от болезни не останется и следа.       Дома Джисон смотрит на пальцы, на которых остались покалывающие фантомные ощущения от прикосновений, блюёт и давится цветами до посинения. Обещает себе, что это последний раз, когда он принимает блокаторы.       Сообщения Минхо, которые он отправил в тот же вечер, Хан видит только утром. "я прочитал" "это было очень неожиданно" "давай встретимся и поговорим"       Чёрт. Это было не то. Это было лишнее. Это уже не по плану. Теперь нужно тщательнее думать и аккуратно, но правдоподобно обманывать Минхо. То есть не обманывать, а заблуждать. "просто скажи мне, есть ли у тебя ко мне чувства" " покончим с этим быстро" Тут же прочитано. Минхо печатает. Долго. Джисон нервничает, не выпускает телефон из хватки, прожигает дыру в экране. "мне нужно подумать, Джисон" "ты очень меня удивил, я не знаю пока, что делать" По крайней мере это не звучит как отказ. "хорошо" "просто напиши, когда будешь готов"       Сколько Джисон может ждать? Три часа? Три дня? Три недели? Всё равно это его последняя соломинка, и если окажется, что ожидание стоило того, Джисон готов терпеть. Готов вливать в себя литры отвара, готов проводить в ванной по полдня, готов обманывать всех и пропускать половину занятий следующие 6 дней, избегая роковой встречи, непременно ухудшившей бы его состояние. Ради робкой надежды, что Минхо поставит в вазу его букет незабудок. "я давно не видел тебя в колледже" "а мне надо многое сказать" "я болею :(" "ты можешь написать" "не могу больше ждать, если честно ТТ" От части, буквально. "ты любишь меня?" - Джисон кидается в самое пекло. Минхо печатает. "слушай, ну любовь это же что-то очень серьёзное" "пойми, я просто давно перестал рассматривать тебя в таком плане"       Джисон проклинает Минхо. Он не этого хотел. Почему Минхо не может снова побыть глупым подростком и кричать слова любви направо и налево? Зачем всё так усложнять… "но я тебе хотя бы нравлюсь?" Минхо печатает. - Блять, печатай быстрее, - вырывается из Джисона. "нравишься"       Джисон выдыхает. Надеется, что на этот раз из него выйдет только углекислый газ. Ведь это и есть лекарство от его болезни, фантастическая вакцина, которую вводят прямо в сердце, - простое признание чувств. Но лепестки снова вылетают, повергая Джисона в шок. "ну слава богу))" " у тебя всё ещё хороший вкус ;)"       Надо продолжать звучать непринуждённо, чтобы это не выглядело как вопрос жизни и смерти. Снова кашель. Джисон в лёгкой панике. Разве действие не должно быть мгновенным? Хан решает, что видимо нужно обязательно услышать эти слова, а не прочитать. "может, хотя бы созвонимся?" Выдержит ли Джисон этот разговор? Сможет ли вообще говорить? "только у меня болит горло, так что говорить будешь ты" Тут же запрос на видеозвонок. Чёрт. Джисон бросается к зеркалу, запудривает проступающую синету, надевает маску и смахивает зелёную кнопку на экране. Он справится. Он будет дышать по квадрату и кашлять в маску, если что. Он выглядит, как обычный больной. Он и есть обычный больной. Он верит, что справится…       Джисон не справляется уже на второй минуте. Минхо по в сторону экрана весь такой мягкий и домашний, видимо лежит на спине и ленится держать телефон достаточно высоко, поэтому в объектив попадают то его нос, то подбородок, то глаз по отдельности. Невозможно смотреть на это, не умиляясь.       Дышать тоже невозможно. После хриплого "привет" Джисон уже раза четыре заходился душащим кашлем, на что Минхо, видимо полушутя, повторяет "да я смотрю у тебя там совсем всё плохо" "Даже не представляешь, насколько" - думает Джисон. - Может, мне приехать и привезти тебе лекарств? Чем ты вообще лечишься? - Отварами, - ну тут хотя бы не пришлось врать, - И антибиотиками.       Ещё щепоточка лжи для убедительности всё же не помешает. Джисон чувствует, как на силу сглатывает комок лепестков, и теперь он оказывается в желудке, а это очень плохо, так его скоро обязательно стошнит. Надо уже подводить Минхо к заветным словам. - Но лучшее лекарство - это твои слова. Скажешь что-нибудь милое? - Маска тебе очень к лицу. Какой же Минхо придурок. Как его не любить… - Я тебе даже в маске нравлюсь? - Джисон не сдаётся. - Конечно, - с хитрой ухмылкой выдаёт Минхо. Хвала небесам. Он услышал, что хотел, пора заканчивать этот цирк. Откашлявшись, Джисон снова врёт что-то про звонок маме и кладёт трубку. Его страшно тошнит. Джисон надеется, что это в последний раз.       Это был не последний раз. Вообще-то, всё как будто бы стало хуже. Исходя из того, что Джисон читал о ханахаки, болезнь как-то резко перешла в следующую стадию, когда цветы пускали корни и на других органах, так что болеть начинало всё тело.       План Джисона не работал. Услышать о чувствах другого тоже оказалось недостаточно. Может, всё дело в экране? В интернете все описывали истории личной встречи, с объятиями, поцелуем и тихим признанием глаза в глаза. Неужели ещё одной встречи не избежать?       Выбора нет. Хотя его ведь никогда не было. Со стороны Джисон выглядел всё более и более подозрительно. Они вроде с Минхо уже два дня как встречались, договорившись, что попробуют и посмотрят, "во что это вырастет", но при этом Джисон всячески избегал и звонков, и встреч, создавая крайне неприятное впечатление плохого парня. "можешь привезти мне лимонов?" - наконец пишет Джисон.       План снова прост: Джисон нарушит данное себе слово, выпьет блокатор, с порога обнимет Минхо и, пока у него будут силы, скажет, что скучал, спросит его глупое "а ты? соскучился по своему парню?" и сведёт всё к какому-нибудь подобию признания. Тогда ханахаки тут же прекратится, и они смогут даже посмотреть фильм вместе. Но план снова не работает.       Как только Джисон обнимает Минхо, примчавшегося вот так просто по первому зову с пакетом душистых фруктов, он чувствует, как цветы начинают расти в разы быстрее, и вскрикивает от резкой боли по всему телу. Видимо, никакие препараты не справятся с такой близостью. Он тут же отстраняется и закрывает рот руками, но боль такая сильная, что хочется кричать. Поэтому Джисон кричит, и из него буквально вываливается незабудковая каша.       Минхо смотрит на это и сразу всё понимает. Он берёт Джисона за руки и дрожащим голосом произносит долгожданное - Ты мне нравишься!       У Джисона сводит где-то в районе сердца, неужели цветок в этот момент прорастает прямо там? Кашель сгибает его пополам, Хан уже на коленях в беззвучном крике тянет Минхо на себя. И возможно он бы даже порадовался тому, что его любимый человек так близко и так рядом. Но он не может. - Я люблю тебя! - кричит Минхо в панике.       Но ничего не меняется. Джисон царапает себе шею, пытаясь выдавить застревающие соцветия. Минхо отнимает его ладони и обнимает его, шепчет прямо в ухо: - Ты мне очень нравишься.       Выжидает 10 секунд, но видит только полные боли глаза и красные пятна повсюду. Никаких. Изменений. - Блять, да что я должен сказать, что мне сделать, Джисон? - паника в его голосе нарастает. Если бы только Джисон знал…       Но всё-таки один способ остался. Парень отчаянно хватает Минхо за шею и жадно целует. Нет. Впивается губами, зубами. В другой обстановке он бы спросил разрешения, был бы нежным, подумал бы, а приятно ли целовать человека, который только что сплёвывал себе на руки кровавые гроздья. Но сейчас ему хочется только одного - остановить эту боль. Он скорее всего делает больно Минхо, но кажется иного пути нет, придётся страдать обоим.       Когда они отстраняются, у Минхо на губах прилипшие голубые лепестки. Это даже красиво. Но это не помогает. - Джисон… - Уходи!       Джисон жмурится от очередной волны боли, прокатывающейся от кончиков пальцев на ногах к макушке, рокочущей где-то в ушах. Он думает, что плачет, но понимает, что вместо слёз из его глаз падают чёртовы лепестки, раздражая слизистую оболочку. Он будто аллергик рядом с тополиным пухом, кошачьей шерстью и горой апельсинов, и у него тройной анафилактический шок.       Джисон начинает сам отдаляться, на четвереньках уползает в ванную, а Минхо просто стоит, ожидая какого-то озарения, совета вселенной, божьей подсказки. Он даже лихорадочно начинает вспоминать какие-то молитвы, которые с ним в детстве учила бабушка, но в голове какая-то сплошная голубая пелена. Минхо понимает, что сейчас, оставаясь посреди этого хаоса, испачканный кровью, припорошенный незабудками, словно скверик по весне, делает только хуже, только больнее. И спешно уходит, обещая себе, что обязательно что-нибудь придумает.       Джисон уже ничего себе не обещает. Его выворачивает наизнанку ещё три часа, а потом он, бледный, мраморный, как какой-то греческий бог любви, засыпает на усыпанном лепестками холодном полу в ванной.       А Минхо не засыпает. Он думает, впервые за долгое время так сильно думает, что буквально чувствует бешеное копошение мыслей: как они приходят и ускользают, сплетаются в узел и тут же развязываются, обрывают друг друга или сливаются в длинных змей. К пяти утра он перебрал уже все возможные идеи, и его измученный столь интенсивным мыслительным процессом мозг, чтобы уже успокоить своего хозяина, сгенерил самоутешающий вывод: "ты уверен, что любишь именно меня?" "кажется, мои слова тебе не помогли" Что мог Джисон на это ответить, еле разлепив глаза после вчерашних рыданий? "видимо, я правда ошибся" "извини"       Он мог только подыграть, чтобы избавить Минхо от разъедающего чувства вины. Ведь дело не в нём, он теперь ни при чём, просто бывший парень, просто друг.       Просто до боли любимый человек. Кого кого, а себя Джисон обмануть не мог. Как ни старался. Он совершил достаточно эгоистичных поступков, теперь Хан снова думает о других, об их чувствах, об их будущем. В его будущем только медленное гниение и смерть, а у Минхо ещё будут душевные свидания, отношения, семья, яркие новогодние ночи, шумные дни рождения, поездки к морю, скандалы до криков и смех до коликов. У Минхо будет всё, и самая уязвимая часть Джисона - та, которая устала страдать и просто хочет сочувствия, - на самом деле сейчас немного завидует и даже немного злится, что это будет не с ним, что он этого не увидит и даже не узнает об этом через 10 лет от их старых общих знакомых, спросив между делом о личной жизни бывшего однокурсника.       Джисон оформляет академ в колледже, наспех прощается со всеми, наврав с три короба про больную мать и её страшную пневмонию. Все сочувственно кивают и просят передать ей “скорейшего выздоровления”. Позже, собирая небольшой рюкзак, Джисон как-то машинально считает, сколько пар носков ему достаточно взять, учитывая стадию болезни, сколько денег ему нужно на еду, чтобы не умереть раньше времени от голода, сколько дней ему надо снимать жильё до момента, когда он обретёт новый дом на небесах. Он ведь окажется там после смерти?       План снова прост: уехать в глушь, отрезав все концы, закупиться простой едой на месяц (примерно столько он ещё сможет есть и переваривать пищу, пока желудок на 100 % не заполнится цветами), писать прощальные письма в перерывах между приступами и сном. Может быть, удастся разок посмотреть фильм или выйти на прогулку.       Но Джисон сам же свой план проваливает, в первый же день купив в чужом городе городе вместе с горой продуктов сим-карту и по памяти набрав номер Банчана. Именно ему он расскажет всё, когда почувствует, что конец очень близок, и даст инструкции. Ему можно доверять. С ним надо поддерживать связь, поэтому Банчану он исправно пишет, каждые сутки. Сочиняет сказку про ухудшающееся состояние матери, про свои ежедневные занятия на скрипке, шлёт в ответ на видео, которые не грузятся, смешные стикеры и даже сам отправляет пару селфи, которых наделал побольше заранее, пока его лицо ещё не было похоже на мертвецкое. Он уже давно убрал все зеркала из дома, чтобы лишний раз не расстраиваться от осознания, во что он превращается, но всё же иногда видит своё отражение в чёрной поверхности телефона. Каждый раз всё больше жалеет об этом.       В остальном всё происходило, как он и ожидал - вдали и без контакта с Минхо, цветы росли в нормальном для этой стадии болезни темпе, Джисон привык к ритму самых сильных приступов кашля (два с утра, потом ещё сразу после еды, и один ночью), продолжал варить травяные отвары. Они конечно же никак не помогали, зато создавали хорошую, стабильную рутину Джисону, он готов был часами мешать ложкой чистую воду, стоя у выключенной плиты, просто чтобы хоть чем-то заниматься. Иногда он садился писать что-то о Минхо, какие-то болезненно вырывающиеся из него размышления о том, что же он любит в нём. Список пополнялся каждый день. Там были какие-то неважнецкие мелочи в духе “люблю, как он ловко одним движением натягивает смычок”, “всё время покупает белые кроссовки и каждый раз жалуется, что они быстро пачкаются”, “красивые глаза”, “реально умный”, “до сих пор макает печенье в чай”, “не может сам стричь ногти на правой руке”, “красивый”, “показывал мне свой шрам”, “любит котов”, “называетл меня бельчонком”, “плакал над Белым пленом” Через две недели Джисон срывается. “как там у квартета дела?” “кого вам вместо меня поставили?” “Ликса?” Начал издалека. Банчан печатает. “слушай, с квартетом вообще беда :_(“ “минхо же тоже ушёл” Даже не пришлось задавать конкретных вопросов. “ого О.о” “а что такое?” “а он сам тебе не говорил???” “нет” “может, это секрет… ” “не знаю, должен ли я это рассказывать” “да он наверное просто не хочет меня расстраивать” “вот и не пишет(” “но я же имею права знать, как ты считаешь?”       Джисон сам уже не знает, имеет ли такое право. К тому же он не понимает, готов ли услышать то, о чём просит. Раньше Минхо ни разу даже не пропускал репетиции квартета, который сам под себя собирал на правах первой скрипки, а теперь с чего-то вдруг его покинул. “ну” “думаю, ты прав” “в колледже-то все уже об этом знают…” Тишина. “ты представляешь, у него началась ханахаки”       Джисон несколько раз перечитывает сообщение, про себя, и вслух, с разной скоростью, пытаясь убедиться, не играет ли его разум в какие-то игры, правда ли его глаза видят, то что видят, а не складывают осколки собственных чувств в причудливые слова. Банчан продолжает строчить про первый приступ Минхо, который случился прямо у всех на глазах на занятии, про перепуганные лица однокурсников, про дурманящий запах отвара, про пугающе разлетающиеся лепестки анютиных глазок. Удивительно, но когда кто-то другой описывал его же болезнь, по телу бежали мурашки от ужаса. И это ведь только первые дни, судя по всему. Как сам Джисон жил в этом аду всё это время? “мы так помочь ему хотим” “а он знаешь ну” “как будто не хочет вылечиться” “может, я ошибаюсь” “но он даже не сказал нам, кто причина”       Если это всё не его сонный бред, если это всё правда происходит где-то на другом краю области, если где-то там Минхо страдает, мучается от невыносимого кашля, то какого хрена Джисон делает…       В тот же вечер он вставляет в телефон старую симку, которую почему-то не выбросил, пролистывает десятки непрочитанных диалогов из каких-то ненужных ему теперь чатов, пытаясь выловить их этой массы единственный важный контакт, у которого в профиле фотка с кошачьим фильтром. Не находит. Неужели Минхо её поменял? Теперь там были просто его коты. Джисон не пишет. Он сразу звонит. И Минхо сразу берёт трубку. - Минхо, мне так жаль, - Джисон так долго не разговаривал, что удивился звучанию своего голоса - осипшего и как будто бессильного, словно звук формировался только в маленьком пространстве рта. - Прекрати, - Минхо тоже звучит по-другому, устало, даже измученно. Но эта музыка одного слова - словно вода, словно удобрения для незабудок в Джисоне. Он мгновенно чувствует уколы ростков по всему телу. Но он выдержит. Он будет терпеть ради Минхо, которому так нужна его поддержка сейчас, - Я поступил как последняя сволочь с тобой. Вдох. - Ты должен сегодня же сказать всё этому человеку, - на выдохе выдавливает из себя Джисон, и тут же выключает микрофон, чтобы дать выход первой партии цветков - они выплёвывались теперь целиком, со стеблями и корнями, потому что новым негде было расти кроме как на месте старых, выталкивая их снизу.       Минхо будто бы смеётся в трубку. - Ты что, чёрт возьми, думаешь, что я, испытав теперь всё то же, что и ты, смогу позволить тебе сгинуть и жить дальше свою гребаную жизнь, как ни в чём не бывало? - Ты придурок, - Джисон закипает, делает глубокий вдох, - ты понимаешь, что из-за такого неудачника как я…, - кашляет, - тупо обрекаешь себя на смерть? Хочешь поиграть в героя через самопожертвование? - снова кашляет, дольше, грубее, обнимает мусорное ведро перед собой, - Мне эта твоя жертва нахрен не сдалась. Ты ещё и меня так делаешь виноватым, или тебе всё равно, что я чувствую?       Хан выключает микрофон, позволяя себе по-нормальному откашляться и не понимая, как этот бесконечный цветопад помещается в нём. У Минхо тоже видимо приступ, но он продолжает прерывисто говорить. - Ты скоро умрёшь, Джисон. Сколько тебе осталось, ты вообще считал? Что мне твоё чувство вины, если ты унесёшь его в могилу через неделю? Мне со своим предлагаешь ещё 60 лет жить?       Джисон больше не мог говорить, он свой лимит на сегодня и так превзошёл, теперь только хрипел и сам уже руками доставал из горла царапающие внутренние стенки корешки - Почему я просто не смог тебя полюбить? - Минхо плакал, - Если б я только мог, Джисон. Ты не заслужил этого всего.       Как ни странно, это было больнее всего слышать. Видимо, ханахаки не обмануть. Мало слов и поцелуев. Должно быть искреннее чувство. - Прости меня, - Минхо рыдал в трубку.       “Ты не виноват”, - хотел сказать Джисон, но уже не мог. Долго слушать плач того, кому он хотел подарить все цветы этого мира, со всех самых красивых полей, Хан тоже не мог. Его сердце и так было слишком слабым, опутанное стеблями и листьями. Он берёт на себя ответственность закончить этот бессмысленный разговор и первый прощается, по-настоящему, шепчет своё единственное "прощай".       Он больше никому не звонит и не пишет. Для Банчана у него заготовлено письмо, поставленное на таймер. В момент, когда тому пора будет приезжать, Джисон уже не сможет даже держать в руках телефон.       Последняя стадия, переход к которой был ускорен незапланированным разговором с Минхо, на самом деле была самой безболезненной и самой короткой: цветки начинают расти прямо под кожей, их становится видно, слишком хорошо видно, стоит только слегка сковырнуть верхний слой кожи и можно сорвать свежую, только что распустившуюся незабудку. Из-за этого любое скольжение по простыне, прикосновение к дверной ручке или ложке неизбежно приводит к тому, что тонкий защитный покров случайно соскабливался, безвозвратно открывая цветам теперь уже вечный выход к свету. По той же причине открытые участки тела - глаза - заполняются голубым полотном в первый же день. Джисон сразу слепнет.       Проблема в том, что мозг дольше всех сопротивляется распространению болезни, что вполне логично, ведь именно он чаще всего останавливает людей на пути к тому, чего хочет их сердце. Джисон до последнего всё понимал и мог думать. О чём думает человек, осознавая что умрёт через количество часов, посчитать которое можно на пальцах одной руки?       Джисон думает о цветах. О том, что на самом деле стать чем-то прекрасным, слиться с этой планетой - это не так уж и плохо. Он теперь рассматривает это просто как переход одной формы жизни в другую: вот он побыл мальчиком, а теперь побудет небольшой полянкой цветов, и кто-то, проходя мимо, обратит внимание на его жёлтые сердцевинки и наклонится посмотреть поближе, и тогда Джисон услышит его голос и почувствует его дыхание и вспомнит о своём человеческом прошлом. И, кто знает, может быть потом он станет ветром, сможет влиться в поток и когда-нибудь окажется у дома Минхо и пролетит мимо его окна, хлопнув форточкой, и, может быть, разворошит ноты на столе.       Джисон конечно же думает о Минхо. О том, что он правильно сделал, что доверил свой уход Банчану. Минхо не стоит это видеть. Джисону хочется верить, что тот всё-таки одумается, признает, что одной смерти им сполна хватит на двоих, и позволит себе попытать счастье с кем бы там ни было другим. Хан не хочет, но всё же думает, много думает о том, кому всё-таки принадлежит драгоценное сердце Минхо, перебирая всех его знакомых.       Ещё Джисон думает о музыке, о непрочитанных книгах, о людях, которые умирали такой же смертью. О том, что неудивительно, что о последней стадии ханахаки так мало информации. О том, что прямо сейчас в какой-то лаборатории учёные наверняка пытаются изобрести лекарство от этой болезни, а в школах проводят классные часы на тему “Ханакахи - рак 21 века” и дети рисуют плакаты с лозунгами “Скорейшего выздоровления” и “Просто скажи!”. Это каким-то образом успокаивало его - эта зыбкая вера в то, что так будет невсегда, что в будущем люди не будут вот так страдать и умирать в агонии, чувствуя, как их тела медленно превращаются в клумбы.       Джисон знал, что Банчану можно доверять. Судя по резко открывающимся дверям - сначала входной, потом в спальню - и тяжёлому дыханию человека, который нёсся сюда со всех ног, всё шло по плану. Наконец-то. Его друг в назначенный час получил геолокацию и письмо с инструкцией, которой он теперь следует. Плачет и причитает “какого хрена, Джисон? какого чёрта, а? боже мой”, но выполняет всё, что Джисон просил. И Хан надеется, что его помощник знает, что он ему благодарен, безмерно благодарен.       Банчан берёт то, что осталось от Джисона на руки, кладёт на землю в саду, уливая своими же непрекращающимися слезами, от чего на каких-то участках туловища цветы распускаются активнее; всё ещё отказываясь верить в происходящее, трясущимися руками делает фото, чтобы не было подозрений (этот пункт Хан особенно выделил в своём письме). Где-то он импровизирует, например, всю ночь включает Джисону записи его любимых произведений. Это последнее, что Хан помнит.       Утром Банчан поливает россыпь цветов из подготовленной Джисоном лейки и, ещё немного посидев возле уже окончательно сросшегося с землёй тела, говорит какие-то слова, которые никто не слышит, и уходит походкой человека, переправившего душу на тот свет.       Минхо умирает на том же месте через три недели - рекордное для ханахаки время.       Каждый год летом на этом месте будут вставать из земли полчища незабудок и анютиных глазок, отчаянно борющихся за своё место под солнцем и будто кричащих “полюби меня, умоляю”.