Ты однажды сказал, что миру нужен огромный вселенский пластырь, способный перекрыть все открытые раны, которые сами по себе не затянутся.
Но мне кажется, что этому миру нужен не пластырь, а ластик.
***
— Ай, — Чонвон
припрокусывает губу, когда неудачно ударяется головой об окно автобуса. Хорошо хоть, что обошлось без трещин на государственной собственности
черепной коробке Яна.
Корейские водители уже давно знамениты, как те, что водят хреново, зато довозят до любого места значительно быстрее, чем ожидаешь. Поэтому вовсе перестали указывать время прибытия.
Чонвон всё хмурится в направлении скомканного билета, запихнутого в сетку под передним сидением. Там виднеется только время отбытия, пока парень пытается примерно прикинуть, когда окажется в нужном месте. Хотелось бы предупредить хёна заранее, попросить подождать на выходе с чемоданом в случае чонвоновского опоздания, ибо Ян всегда отличался зачётным чувством времени: и никуда особо не опаздывал, и не приходил намного раньше обещанного времени. Можно было бы сравнить его с часами на ножках — до такой степени пунктуальный.
Секунду назад Вону просто хотелось прислониться к окну виском и подремать. А сейчас он уже не представляет, как подобная роскошь может быть доступна другим. Неужели люди, спящие у окна, не просыпаются от того, что их лоб резко и довольно болезненно чешется о перегородки или само стекло?
Дорога к аэропорту вечно солнечного Инчона лежит через многокилометровые мосты — вокруг только водная гладь и блестящие металлические переплетения, а впереди полчаса вида, обещающего не меняться; скукота. В междугороднем автобусе куча людей, многие из которых едут стоя больше нескольких часов. Самому Чонвону повезло — он сел на самой первой в маршруте остановке и уже прирос к сиденью задницей; от чего теперь даже постоять захотелось, хотя завидовать стоячим пассажирам окажется глупой затеей.
Ян Чонвон родился в портовой части недалёкого от столицы Инчона, но из-за маминой работы на сельском производстве довольно долго прожил на юге. Оттого прежде родная Северная часть страны кажется странной: здесь другой диалект и люди какие-то непривычно самостоятельные. В Чолла-до* бабушки свернут тебе шею за свободное место, а здесь вообще не принято уступать пожилым людям, иначе случится, как случилось:
— Бабушка, присаживайтесь.
— Считаешь, что раз мне чуть больше лет, чем тебе — то меня уже можно хоронить?! Я тебе что, какая-то немощная?
Она уверена, что ей именно «чуть» больше лет?.. Чонвон молча выкатывает глаза и отворачивается обратно к окну, притворяясь спящим.
Так люди и получают психотравмы, да?
Попытаться проявить манеры и уступить место? Больше никогда. Настроение и так с утра пораньше подпорчено: хозяйка съёмной квартиры подняла месячную плату, но когда Ян пообещал съехать — пригрозила, что не вернёт внесённый им залог (
а там, на секунду, несколько миллионов вон). В Сеуле же Чонвон вряд ли найдёт другое, более дешёвое жильё.
А вот так вот становятся бомжами, да?
Чонвон без того последние полгода сократил количество приёмов пищи до двух (
потому что именно их давали в больничной столовой бесплатно). И без того смешной
вес скакнул вниз вместе с приёмами пищи — ныне в пареньке оставалось едва ли шестьдесят килограмм, что чертовски мало для взрослого мужчины.
Хотя сам Чонвон мало напоминает такого, паспорт уверенно твердит, что ему уже слегка за двадцать. Двадцать четыре — это почти двадцать пять, а двадцать пять — уже почти тридцать, а значит... Чтобы себя не расстраивать, на цифры лучше не смотреть вообще. Всё равно в любом магазине у Чонвона не просто спрашивают паспорт при продаже сигарет, а интересуются, не подделал ли он его часом. Надень на него школьную форму и сгодится за своих, оказавшись среди старшеклассников.
Юное личико с пухлыми щёчками — каким бы тощим Чонвон не становился — будто застыло во времени ещё в семнадцать и не добавляло ему лет так же, как и тонкий изящный силуэт, а ещё рост, вызывающий в окружающих разве что желание подбодрить: не волнуйся, ещё вырастешь. Хотя какого лешего?! Чонвон ни разу не сказал, что волнуется по этому поводу — смотреть сверху вниз он умеет, даже значительно уступая в росте своему оппоненту. Посему лучше увольте, а ни на какие комплексы он не подписывался, Ян вообще мало думает о своей внешности, но вот набрать вес, всё же, не помешало бы — с этим любой согласится. Никому не нравится взлетать от слабого дуновения ветерка.
— Но ничего страшного, скоро приедет национальный герой и обязательно меня откормит, — молча
тешится мечтами о недалёком будущем Чонвон, пока перед его глазами, за окном, блестит водная гладь. К слову, почему кто-то вообще должен кормить Чонвона? Ну, хотя бы потому что а) он похож на кота, б) он младше, а тонсэнов** надо баловать и в) чем вам мало двух предыдущих вариантов?
Рука подпирает подбородок, пока паренёк мечтает о том, что едет в аэропорт не встречать вернувшегося в Корею друга(
вот дурак, самоубийца какой-то, зачем он вообще снова сюда припёрся, жил бы себе спокойно в своей стране первого мира, с корейским паспортом же так можно), а свалить из страны самому — куда-нибудь на острова, ну или Майами-бич тоже отлично сойдёт. Там, где можно поплескаться в прозрачном океане, а потом ещё от крокодилов и акул побегать. Ибо не бывает «отлично» без «отвратительно», а всё из второго списка Ян готов заглотить сразу, оставив тёмную часть кармы отработанной, чтобы позже отдыхать и наслаждаться жизнью со спокойной душой.
Сейчас же в Инчоне, как он заметил — отлив, а люди, живущие у моря, хорошо знают все его настроения. Оно мутное и во многих местах уже виднеются подобные разбросанному пазлу отрывки золотого песка, что прежде был скрыт под водой. У Чонвона резко-курортное настроение, потому что он верит, что хорошее купание способно поднять ему дух — стихия смывает любую депрессию. Жаль, что в сеульском Хангане особо не поплаваешь. Чонвон вообще любит море, в своё время нанырялся и наплавался от всего сердца, и широкие плечи, напоминающие те, что обычно есть только у олимпийских пловцов — заслуга любви к любым водоёмам. От одних мыслей об этом становится лучше.
Прежние переживания, тем не менее, никуда не делись и деваться не собираются. И если существует понятие, подобное «антихобби», то антихобби Чонвона — это езда на автобусе. Да, есть люди, которым это нравится и они «в моменте», но не в его случае. Укачивает, смотреть в окно с музыкой в наушниках надоедает быстро, поговорить
не с кем. А ещё дико болит зад (
лучше бы он болел по другим причинам, и Ян имеет в виду не геморрой, которого достаточно на работе).
Пак Сонхун — ага-да, тот самый, что не воспользовался своим чудесным шансом слинять из страны насовсем — всегда учил золотому правилу: если тебя что-то не устраивает, то первое, с чего ты можешь начать, это подумать, что из всего перечня ты сможешь изменить своими силами. С желанием поплавать где-то, кроме как в своих слезах(
а Янвон и плакать-то толком нормально не умеет), надоедливостью автобусного трипа и отсиженной пятой точкой ничего не поделать, но вот с предпоследним пунктом… Чонвон косится в сторону парня в толстовке, который подсел к нему пару секунд назад (
диву даётся, как тот ещё не откинулся от невыносимой жары) и у него в голове зарождается идея. Развеять скуку и выговориться? Самое то.
В реальной жизни, в которой он посвящает всего себя серьёзной работе, Чонвону приходится сдерживаться. И он сильно страдает в борьбе со своей природой — что-то постоянно подмывает его отколоть какую-нибудь неуместную шутку или сказать что-то, не влезающее ни в какие ворота, но.
Здесь и сейчас он не на работе.
— Если бы люди были днями недели, — Ян начинает говорить с ним так естественно, что сидящий рядом далеко не сразу понимает, что обращаются к нему, — то каким днём недели были бы вы?
Чёрные очки на незнакомце, закрывающие его глаза? Отлично — никакого смущения от непредвиденного зрительного контакта не будет. Маска, скрывающая лицо? Просто очешуенно, Ян в такой же и они останутся в справедливых ролях «
ни тебе, ни мне — 1:1». Кепка, из-под которой не торчит ни волосинки? Ну и пожалуйста, значит вшам (
при их наличии) не вылезти из-под головного убора и не перепрыгнуть на голову Чонвону; у него внутри неё место уже и так занято —
тараканами глупыми мыслями.
Подобный живому манекену, случайный попутчик:
— Понедельник, — без лишних раздумий говорит, удивляя Чонвона полным отсутствием удивления со своей стороны, да и вообще самим фактом того, что повёлся на чужую скуку и что-то ответил.
— Почему понедельник? — не взять на себя роль маленькой почемучки было бы как минимум не по-чонвоновски. Иначе зачем он вообще затевал этот абсурдный разговор?
— Потому что это начало недели и впереди стоит ещё куча дел, задач и планов — работа кипит.
Встречного вопроса «а вы» не следует, но пареньку подобные приглашения не нужны для того, чтобы продолжать моно
диалог.
— А я был бы пятницей, — выдыхает Чонвон, не объясняя причину, — и меня было бы семь. Семь пятниц на неделе.
Чонвон всё продолжает думать про Майами и его пляжи, что вечно солнечны почти так же, как пляжи Инчона — а всё равно сильно отличаются. И дело не в чистоте воды или другом языке, на котором будут говорить все вокруг, не в другом климате и уж подавно не в отсутствии угнетающей Чонвона зимы, хотя он тот ещё мерзляк. Парню просто невыносимо хочется всё бросить и сбежать куда-нибудь заграницу, куда-то, где никто его не знает — это, пожалуй, самое главное. Только так можно начать с чистого листа. Поэтому Чонвон безумно завидует тому, с кем решил заговорить: мужчина, вполне возможно, именно сегодня покидает Корею.
Но вот незадача: куда бы Чонвон ни ринулся в поисках счастливого будущего, везде его будет ждать то же, что и здесь. Он знает: уйдя из места, где нечего терять, он придёт в ещё одно такое же — туда, где у него ничего не будет. Снова.
Они едут какое-то время в тишине, пока автобус не начинает медленно пустеть — люди выходят каждый на своих остановках. Не считая мужчины, с которым пытался заговорить Чонвон; похоже, он тоже едет на конечную, а значит младший не ошибся в предположении о том, что кто-то сегодня улетит в лучшее место.
— Этот автобус едет в аэропорт, — констатирует факт Ян, — и я не знаю, в какую страну вы собрались. Не говорите мне, и я вам ничего не скажу, — слабая улыбка трогает губы Чонвона, хотя неизвестному всё равно мало что видно, — мне нравится думать, что мы больше никогда не увидимся. А незнакомцу ведь всегда проще выговориться, разве не так?
Чонвон начинает рассказывать обо всём, что мучило его потяжелевшую от сонливости голову. Всём, что мучило его всю дорогу
по жизни до аэропорта. Про развод родителей, про смерть любимого питомца, про отсутствие полового партнёра вот уже на протяжении полутора лет, проблемы с работой и квартплатой. И мужчина будто бы внимательно слушает, ни разу не вставив свои пять копеек и ни разу ничего не спросив.
Быть может, уметь выслушать другого — это тоже своего рода талант?
Люди не рождаются с таким умением, это навык, который можно только приобрести.
—
Интересно, что же приключилось с ним такого, раз он научился так хорошо слушать? — Чонвон поджимает пересохшие губы, задумавшись о той части жизни сидящего сбоку, о которой ему просто не суждено узнать; незнакомец ни о чём ему не расскажет.
Он ни разу не попытался пересесть, а в опустевшем ближе к конечной автобусе этих возможностей море. Чонвон расходится не на шутку, из-за чего перед выходом говорит то, что не следовало бы говорить совсем. А затем, напоследок грустно кивнув сам себе, бросает робкое:
— Спасибо, — и покидает автобус на сверхзвуковой скорости.
***
— Мой кормилец приехал! — ни то орёт Чонвон, ни то пищит, как влюблённая школьница, пошире расставляя руки, готовые сломать чужие рёбра в объятьях. — Ой, то есть, мой дорогой любимый сонбэ!
Он заметен издалека — таких узнаешь из тысячи, даже если у них на голове пакет, а вместо одежды напялен мешок с картошкой. Его высокий рост и завидное телосложение, широкие плечи и восхитительные черты не скроет даже маска, наполовину закрывающая лицо. От черноволосого, бледного Пак Сонхуна веет холодом так, что ближе чем на метр никому не подступиться — и этот вайб Чонвон может учуять как ищейка, даже когда у него насморк. Но в мире, полном типажей холодных принцев и принцесс, среди всех этих людей Пак, не сочтите описание неромантичным… Просто морозильник. А обижаться на морозильник за то, что он всех и всея морозит — глупо, потому что он просто выполняет свою функцию и для полного счастья достаточно просто использовать его по назначению. Господи, да просто положите уже внутрь быстро портящиеся продукты, хватит пытаться подогреть там суп!
Сонхун после многочасового перелёта подобным Чонвону энтузиазмом не блещет и первую часть обращения как будто пропускает мимо ушей, и слава богу. Он с каменно-кирпичным лицом не идёт (
не плывёт и даже не летит), а именно ползёт в направлении младшего, катя за собой чемодан, превозмогающий в размерах его самого. Кажется, ещё бы час в самолёте, и Пак бы уже не полз в нужную сторону, а просто лежал бы в её направлении.
Они с Яном живой пример того, что две противоположности умудряются не просто взаимодействовать, а отлично уживаются друг с другом; Сонхун, правда, про «отлично» бы поспорил.
Справедливо будет заметить, что на первых порах именно от Чонвона исходила основная инициатива, и на фоне старшего он до сих пор больше напоминает юлу, которая забыла, каково это — прекратить крутиться вокруг да около.
Сонхун же с хорошо скрытым интересом за этим наблюдает, никогда от него не отмахивается, ведь со всеми вежлив, только вот сам вряд ли пойдет на контакт первым. В неофициальной обстановке он будет только отчасти застенчиво отвечать, ну или в случае крайней растерянности — улыбаться и махать, как это во всех ситуациях делают пингвины из Мадагаскара. Пак Сонхун слова плохого не скажет в сторону коллег, никогда никого лишний раз не обсудит и не обидит нарочно, ему чуждо понятие «сплетни», а потому в глазах Чонвона он выглядит более, чем безопасно. По той же причине Пак чаще остальных становится слушателем, этакой свинкой-копилкой, с которым Чонвон может поделиться своими блестящими идеями как золотыми и серебряными монетками. Чонвон имеет талант снабжать других людей массой нетипичных мыслей и стимулами, а потому Сонхун признаёт, что Ян для него со временем стал ближе остальных — он особенный, почти избранный, учитывая, как ловко и долго его терпит сдержанный и серьёзный Пак.
Очень страшно не увернуться, когда на тебя бежит что-то похожее на голодного Чонвона. Сонхун успевает сделать шаг в сторону, однако это не спасает, когда его почти что сбивают с ног вместе со всем его багажом. Но для этого Чонвон и находится здесь;
носильщик чемоданов и насильник чужих мозгов. Он делает лёгкое:
— Пф, — и на полном позитиве спешит схватить не успевшие упасть вещи, но от изначального курса не отступает.
Так уж получается, что без объятий не обойтись — Яну надо продемонстрировать истинную радость при встрече.
— Чёрт, Хун, давай поедим, а? — он понимает, что становится достаточно, когда слышит в чужих рёбрах предпереломный хруст, поэтому чуть разжимает руки, чтобы отпрянуть от хёна и запрокинуть голову, обращаясь с мольбой в глазах.
Кошки становятся покладистыми только когда голодны, а ещё они умеют втягивать щёки. Чонвон тоже.
Сонхун стремится переложить руки младшего на ещё одну сумку, оставив себе во владение только гигантский чемодан.
— Тебя же наверняка плохо кормили в самолёте, — Янвон же принимает вещь без лишних вопросов и теперь просто перебирает по блестящему светлому полу своими крохотными лапками, пытаясь догнать Сонхуна, чей шаг равняется пяти чонвоновским. Голос младшего идеально сочетается с металлическим скрипом колёс чемодана, что волочит за собой Пак, — а я не хочу возвращаться в тот автобус сразу после того, как катился на нём до сюда три часа!
— Что бы ты хотел? — как всегда привычное — лишенное как таковых эмоций и прелюдий, сразу чётко и по делу. Сонхун привык мыслить рационально, ведь с голодным Чонвоном можно только так, а он голодный всегда.
Противоположности могут подходить друг другу только в случае, если дополняют собой недостающие детали; даже если ни на что выше дружеской сферы их отношения не претендуют. Чонвон — тот ещё токсик, его настроение скачет как еженедельный музыкальный чарт, он эмоционально беспокойный и в общих чертах имеет что-то от бесноватого бродяги, который застрял в переходном возрасте со своим больным максимализмом. А ещё ему почти всегда нужно очищать разум путём долгих разговоров — и чтобы не перебивали, хорошо слушали.
Сонхун же не склонен к конфликтам, его довольно нелегко вывести из себя, пытаться сделать это — всё равно, что кидать в гору камушки. Потому он занимает высокую должность и держится на ней очень уверенно. Повышенная эмоциональность ему не характерна, а крепкое внутреннее спокойствие, чаще воспринимающееся другими как пофигизм — хорошо влияет на его окружение, весь дым сходит на нет под этой волной уравновешенности; поэтому к нему так тянется нестабильный Чонвон.
Правда, молчание
ягнят Сонхуна часто создаёт неудобства собеседникам, но именно это его качество позволят стать прекрасным слушателем — тем, кто полностью закрывает и осуществляет потребность Чонвона быть услышанным.
— Карри! — сам-то Ян тоже всегда знает, чего хочет.
Вокруг настоящая буря из звуков и движение под куполом аэропорта скорее напоминает оживлённое шоссе где-то в центре Сеула. Кто-то висит на трубке, кто-то волочит за собой целую кучу багажа, кто-то же спокойно натирает пол в дальнем углу, смирившись с тем, что вряд ли закончит к вечеру. В подобном аэропорту находится своя маленькая страна, где есть душевые кабинки, капсульные отели и разумеется, главное — еда на любой вкус. А Янвон-и заметил такой желанный им «дом Карри» ещё когда пробегал мимо него к сектору с только что прилетевшими пассажирами.
Прямо сейчас он довольно наворачивает купленную Паком еду и время от времени, как-то само собой получается — поглядывает на проходящих за витриной людей. Будто бы ища взглядом…
— Ты ещё кого-то ждёшь? — интересуется Сонхун, будучи к еде таким же равнодушным, как к людям. Но подобное поведение со стороны Чонвона непривычно: когда он нацелен на пищу, то как правило никого и ничего вокруг себя не видит. А здесь прям вот-вот шею себе свернёт, пока крутится туда-сюда, как заведённый моторчик.
— Да нет, — надувает губы Чонвон, ловко облизывая нижнюю, хотя буквально через секунду противоречит только что сказанному, — просто мне стало скучно в автобусе и я заговорил с сидящим на соседнем месте. Он тоже приехал в аэропорт, вот я и подумал: вдруг пересечёмся ещё раз?
— Вполне в твоём духе, — усмехается Пак. — А ты хотел бы?
— Да ни за что на свете, — хмурит густые брови Вон и поднимает взгляд от вилки к лицу утомлённого
жизнью перелётом брюнета, — просто я, кажется, сболтнул лишнего.
— Сам же знаешь, что вряд ли ещё когда-нибудь встретитесь, — успокаивает его старший, — не думай об этом. Просто забудь, а в будущем не повторяй ошибок.
Ну спасибо, капитан-очевидность. Что ж, Чонвон… Понял. Он, тем не менее, ещё какое-то время (
буквально до самого их отъезда в столицу) продолжит воровато оглядываться на территории аэропорта, из всего монолога жалея и мечтая стереть лишь сказанное им:
«…А ещё я убил человека».
Но. Незнакомцу всегда проще выговориться — он не знает ничего, над чем сможет судить, не знает никого, кому сможет рассказать. Они пересекутся ровно один раз и разбегутся навсегда, а поэтому.
«Дорогой незнакомец, которого я больше никогда не увижу — не называй мне своё имя, не говори, куда держишь свой путь и, если ты уж собрался выделить мне отдельный укромный уголок в своей памяти:
Запомни меня как пятницу, вслед за которой идёт два свободных, замечательных выходных».
