Кондраша

Каждый вечер Рылеева проходил в одинаковой последовательности: долгие раздумья о том, что сегодня надеть, собрание товарищей по духу и цели, чтение собственных стихов, уже под завершение вечера – бокальчик красного полусладкого. А вот ночь была намного интересней, только знать об этом никому не положено. Сбитое дыхание, внезапно ставшая ужасно тесной одежда, хриплые стоны, резкие крики – вот и краткое описание того, что происходит. И виновником всему этому был никто иной, как сам князь Трубецкой. Кто бы мог подумать, что сдержанный, порой жестокий Сергей может так резко меняться в присутствии Кондраши. Ну, оно и неудивительно – ради любви люди на многое готовы, даже немного измениться. Но всё ж против природы не попрёшь. *** Рылеев громко стонет, хватая Трубецкого за спину и оставляя красные следы от ногтей, совершенно не задумываясь о конспирации. Да и кто будет о ней думать, когда этот гад весь вечер на собрании дразнил тебя? То по колену ногтями проведёт, то невзначай по спине, мол, выпрямите спину, господин поэт! И в месть за это Кондратий нарочно оставлял следы, нарочно стонал громче обычного. Знал, чёрт такой, что прислуга Трубецкого подслушивает, чем там князь занимается... Сергей же недовольно рычит, зажимая чужой рот ладонью. — Будь тише, Кондраша, услышат ведь... – князь тут же шипит, одёргивая руку. – За что кусаешься?! — За дело. Пусть слышат, как их хозяин бедного поэта трахает, – Рылеев ухмыляется, – пусть завидуют. Кондратий был ужасным собственником. Никого к Трубецкому ближе, чем на два метра не подпускал. Ревнивец был страшный. — Кондраша, – отрывисто шепчет Серёжа, постепенно ускоряя темп, – ты ведь знаешь, что я только тебя люблю. Всего, целиком, без остатка. В ответ звучит такое же запыхавшееся: — Знаю. Просто хочу слышать это чаще. Рылееву чертовски нравится ласковое обращение от возлюбленного. Несмотря на всю нежность, что вкладывал в это обращение Трубецкой – в нём всё равно слышались нотки власти, желания доминировать. И "Кондраша" покорно позволял своему князю такие прихоти. Позволял скользнуть рукой по шее и обхватить свой затылок, позволял прикоснуться к своим слегка припухшим губам, позволял даже так невыносимо замедлить все движения, оттягивая момент оргазма как можно дальше. Даже сейчас, будучи на пределе и сжимая руки на спине Трубецкого он позволял мучительно растягивать все движения, словно они находятся в замедленной съёмке. Сквозь пелену множества ощущений Кондратий чувствует, как чужая рука перемещается ниже, подхватывает его за спину, слегка приподнимает – от этого становится ещё жарче, ещё невыносимей и Рылеев хрипло стонет любимое имя, пытаясь удержать равновесие. — Я ведь сказал тебе быть тише. В самом деле, Кондраша. Нужно быть осторожней, ты сам говорил. – князь умело скользит рукой по чужому члену, прекрасно зная, какие движения его Кондраше нравятся больше всего. — Мало ли что я... ах! Говорил... – поэт запрокидывает голову назад и с наслаждением закатывает глаза. – Забудь об этом. Хочу, чтобы все знали о том, что ты мой. Сергея подобная формулировка смутила. Он бережно уложил Рылеева на кровать и потрепал по волосам. — Я никуда не денусь, обещаю. Всегда только твой. *** Трубецкой вообще был не очень эмоциональным. Трудно было понять, что конкретно сейчас он испытывает – злость или досаду? Радость или разочарование? В общем, выражение его лица никогда не менялось. Разве что временами проскальзывала чудесная улыбка, которую Кондратий успевал ловить и запечатывать в своей памяти навсегда. Но таким Сергей был на людях. А со своим Кондрашей вёл себя совершенно иначе. Улыбался, как ненормальный, признавался в бесконечной любви, цветы дарил. Даже пару стихов написал, за что был щедро расцелован в обе щёки и нос. И в спальне тоже мягок был. Всегда держал контроль, на полуслове понимал, чего хочет его возлюбленный и тут же это исполнял. Идеал, не иначе. По крайней мере, для Рылеева. Например сейчас, спустя пару недолгих переглядок Сергей безошибочно угадал, что вышедший из комнаты, где сидели их общие товарищи, Кондратий будет ждать его в уборной. И умылся, и волосы слегка намочил – на это Трубецкой закусывает губу, глядя, как по щеке возлюбленного скатывается капля воды. Слышится нервный выдох, от которого Рылеев тихо расхохотался. — Сегодня была моя очередь дразниться. И кажется, у меня отлично получается! — Да, Кондраша. Получилось замечательно. Сергей на это заявление фыркает, после чего оказывается совсем рядом, вжимая поэта в холодную стенку и забираясь рукой под его рубашку. — Стой, – Кондратий перехватывает чужое запястье и хитро улыбается. – сегодня у стенки ты. Трубецкому даже не хватило времени, чтобы понять, к чему были эти слова, как он действительно оказывается у стены, отчего чувствует мороз, пробегающий по спине. — К-кондраш?... — М-мм? – Рылеев, закусив губу с явным наслаждением наблюдает за растерянным и краснеющем князем. – Что такое, Mon ange?* Серёжа, немного подумав, закрывает глаза и запрокидывает голову назад, прижимаясь затылком к холодному кафелю. — Нет, ничего. Просто... руки у тебя холодные. Кондратию явно нравится такое развитие событий – он продолжает вырисовывать на чужом животе замысловатые узоры, сводя возлюбленного этим с ума. — Ну так я их и грею. – С этими словами Рылеев спускает руку ниже и с лёгкостью расстёгивает мешающий на брюках ремень. – Или мне перестать? Трубецкой спешно мотает головой и мысленно молится, чтобы никто их не прервал. Становилось жарко, щёки покрылись румянцем, совершенно незнакомые ощущения практически разрывали князя изнутри. Он закусывает нижнюю губу и тихо ругается, (кажется, на французском) когда чувствует, как рука Кондратия свободно шарит по его ягодицам. — Ну что же ты, Серёженька, надо быть тише! – дразнится Кондраша и ухмыляется, резко сжимая пальцы на чужих бёдрах. Трубецкой выгибается, подавляет хриплый стон и отворачивает голову вбок, ужасно смущаясь смотреть возлюбленному в глаза. — Шучу. Не ограничивай себя, я же не тиран какой, – с явной издёвкой говорит Рылеев. – я всё понимаю. Ничерта он не понимает! Серёжа кивает и осторожно кладёт руки на плечи Кондраши, чувствуя, как низ живота приятно тянет. И Кондратий это чувствует, словно они связаны не только духовно, но и физически. Осторожно проводит рукой по не расстёгнутой ширинке, пальцами поддевает замок и ужасно медленно тянет его вниз. Трубецкой готов был поклясться, что в этот момент перед ним стоял совершенно другой человек, и он совершенно не был похож на его маленького поддатливого Кондрашу. Это был Кондратий Фёдорович, который умело расправлялся с брюками и шептал что-то ужасно неприличное на ухо самому Серёже. От одного только его шёпота можно возбудиться, а тут ещё и такие властные движения – это сводило князя с ума, не давало вернуть себе контроль над ситуацией. Впрочем, не так уж и хотелось. А Рылеев тем временем нагло пользовался беспомощным положением Трубецкого и уже скользнул рукой к его паху, нежно поглаживая сначала по бёдрам, а после добираясь до заветной цели, заставляя Серёжу вскрикнуть. Судя по тому, что его не пытались остановить – этот крик был призывом к действию, и отказать своему князю Кондртий не мог. Он бесстыдно спускает с Сергея нижнее белье и задумчиво целует его в висок, проводя тонкими пальцами по чужому члену. — Знаешь, я тут подумал... – шепчет он на ухо возлюбленному, продолжая дразниться пальцами, – может, ты хочешь по старинке? Сергей стискивает зубы, обдумывая ответ. С одной стороны равных Кондраше в минете не было, но с другой... Чертовски хорош был собой Кондратий Фёдорович, что не давал перехватить власть, дразнился, ласкался очень умело. — Не хочу. Этих слов достаточно, чтобы на лице поэта появилась довольная ухмылка. Он с осторожностью подхватывает Сергея под ягодицами и ловко сажает на раковину, словно тот ничего не весил. Поразительно, что в таких тонких, почти по-девичьи нежных руках крылось столько силы. Трубецкой удивлённо вскидывает брови, но вопрос задать не успевает – чужая рука накрыла его рот, призывая замолчать. — Меньше вопросов. Они меня раздражают. – Кондратий рычит, но остаётся нежен. Боится резких движений, это видно. Ловкие пальцы обхватывают и легонько сжимают член Трубецкого, от чего тот протяжно стонет и запрокидывает голову назад. Пожалуй, теперь он понимал Рылеева. Да, заставлять его молчать было самой настоящей пыткой! Зато Кондратий такую возможность всё же решил дать. Рука, закрывающая Сергею рот нежно ложится на его бедро, почёсывая кончиками пальцев. — Ну разве я могу заставлять моего ангела мучиться? – Кондратий снова становится Кондрашей и тепло улыбается. – Конечно же нет. Трубецкой ёрзает бёдрами на раковине, ощущая холод от кафеля и жар от рук Рылеева. Тот в свою очередь постепенно ускоряет темп, иногда наклоняясь к шее Сергея, чтобы оставить там пару мокрых поцелуев. Всего пара минут и раскрасневшаяся парочка выходит из туалета по очереди – сначала Кондратий, застёгивая рубашку, а после него Трубецкой, едва ли удерживаясь на шатающихся ногах. Это его Кондраша. Весь. Целиком. Без остатка. *с французского – мой ангел.