Последнее признание

Ну здравствуй. Я не видел тебя так долго и так долго не мог забыть. Непривычно вдруг осознавать себя абсолютно трезвым ,с холодным рассудком и пламенным сердцем. Непривычно вдруг понимать, просыпаясь, что во мне, вопреки всем и всему, сможет выжить ураган тех эмоций , что с непривычки выбивают из под ног землю и заставляют судорожно хвататься за голову в попытках сохранить хоть остатки рассудка, привычного к ледяной стене безразличия и редкого раздражения. Мы стоим друг напротив друга и оба молчим, невольно вслушиваясь в стук крупных капель по капоту моей машины и поверхности асфальта. Форменная куртка промокла насквозь, а брошенная под ноги недокуренная сигарета потухла в скопившейся лужице. Я сую руки в карманы, сжимая в кулаки озябшие пальцы. Я не знаю, что мне тебе сказать и от этого почему-то становится необычно-тошно. Ведь я с ума сходил он незнания и тоски по тебе, засыпая на твоей кровати, из ночи в ночь пустой. Мне было больно от мысли, что я больше тебя не увижу, не скажу тебе слов, о которых и сам боюсь подумать. А сейчас я стою в сраном десятке метров и не могу двинуться с места навстречу, словно все мышцы разом сковало параличом, а ноги вдруг приросли к холодной земле. Ты знаешь, а я ведь к чертям собачьим разгромил нашу комнату, вернувшись назад из того отвратно-мерзкого места с уёбками в белых халатах, выбеленным потолком и ремнями на каркасе больничной койки. Я ушёл, оставляя тебя на защиту Дэя, а в итоге сам же набил ему рожу. По ковру разлилась газировка, а в углах ещё пару дней валялись осколки разбитой посуды. Я пил дня три, забываясь в литрах разбавленного спирта, после которого меня швыряло из стороны сторону с такой силой, что я впервые зарёкся не брать в рот и капли. Ты знаешь, а на моей заставке сейчас стоит наше фото. Да, то самое, где ты во все зубы улыбаешься, держа на вытянутых руках облезлого, но ужасно на тебя похожего бродячего рыжего кошака, а я почти незаметно стою за твоей спиной, ухмыляясь одним уголком рта. Пожалуй, в моей голове до сих пор стоит твой чудесный смех и жизнерадостное "мальчики, улыбнитесь" от стоящей за кадром Рене. В тот день ты купил мне дебильного вида игрушку, которую, если честно, до сих пор лежит под моей подушкой, стыдливо прикрываясь краем стащенной у тебя же футболки. Белый, как первый снег, длинноухий и несуразный заяц размером в десять дюймов примерно в первый же день был заброшен на верхнюю полку шкафа, а потом, через время, когда я вернулся с болезненно-обострёнными чувствами и к херам убитыми нервами, я достал этот хренов кусок ткани и мягкой начинки и прижимал его к своей груди, проглатывая горячие беззвучные слёзы. Тогда я понял, что как раньше уже не будет. Тогда я понял, что ты больше к нам не вернёшься. Понял, что ты не вернёшься ко мне, и моя сигарета теперь всегда будет только моей. Я понял, что спрашивать мне дальше будет некого. Знаешь, с того дня мне всегда было больно, тоскливо и одиноко. Жаль только, что я вряд ли осмелюсь сказать это вслух при тебе. Я не могу принять твоего решения. Не могу понять, почему бы решил, что ты в праве решать за нас обоих. Просто, блять, Нил, я ведь мог потерпеть. Мог поваляться с том гадюшнике дольше. Я бы мог... Почему ты не остался в норе? Нахера подписал тот ебучий контракт? Почему у тебя на щеке такое ж ублюдочное ,чернеющее на твоей бледной коже число? Я знаю, что ты смог меня защитить. Смог, вот только я этого не просил! Я не хотел для тебя такой судьбы. Только не для тебя. Не для того, кто переступая через себя смог впервые за долгие годы дать себе шанс на нормальную жизнь. Без страха, боли и крови. Жизнь без нависшей над головой опасности с вечным чувством погони, разгоняющим сердце, без содрогания от собственного отражения. Даже тогда, под пеленой успокоительных, не понимая собственных чувств, я был готов тебя защищать. Ещё тогда я всё чаще желал прикоснуться к твоим губам, задав привычный вопрос. Нил, ты освободил меня и, скорее всего, всех нас, но почему же для этого ты решил заплатить настолько высокую цену? Сколько же костей было сломано за эти сраные полгода? Сколько раз этот уёбок калечил твоё тело в глубине мрачных коридоров Эверморского замка, требуя полного подчинения? Я уже знаю ответ. Знаю, но не верю, что ты склонил свою дурную огненно-рыжую голову перед ним, позволив сломать себя так же, как десяток его игрушек до. Ты другой, Джостен. Черти бы тебя побрали. Пускай ты стоишь передо мною не твёрдо. Под твоими глазами темнеют круги, на щеке клеймом горит цифра четыре, а твое тело прикрывает неимоверно дорогая черно-красная форменная толстовка с издевательской ненавистной тебе фамилией, но ты не сломлен. Я же вижу тот самый блеск твоих синих прекрасных глаз. Я знаю, что ты скучаешь и будешь по нам скучать. Я хочу подойти поближе, прикоснуться к тебе ещё раз, пропустить через пальцы буйные кудри. Я хочу сказать, что люблю тебя больше, чем кого либо, но вместо этого оказываюсь в силах приблизиться лишь на пару метров, останавливаясь на половине пути. Я замираю, распахивая глаза, словно вижу тебя впервые. Почему, Нил? Почему в твоих ярких глазах стоят горькие слёзы, проливаясь на щеки и оставляя за собой покрасневшие дорожки? Почему твои руки дрожат, сминая край темной, как ночь, ткани? Почему на твоих губах вопреки всему играет самая тёплая улыбка, которую я мог когда-либо видеть? Почему ты не сдвинулся с места? Почему ты молчишь? Почему ты не можешь сказать мне хоть слово, чёртов Нил-мать твою-Джостен? Почему же у меня замирает сердце, когда я смотрю на тебя ? Почему не хватает воздуха? Почему мне так больно снова? В моей голове так много "почему" и лишь один вопрос "как?" Как человек может вынести столько боли? Как ты до сих пор можешь смотреть на меня с такой нежностью в покрасневших глазах? Как ещё не возненавидел тот день, когда твоя рука вывела подпись на контракте этих отмороженных "Воронов"? Я утираю глаза промокшим рукавом, сглатываю вязкую горькую слюну и, собрав себя в кучу, за пару шагов оказываюсь так близко, что твоё дыхание обжигает мне кожу. Я не говорю ни слова, читая ответы в твоих глазах, прямо в душу смотрящих сквозь напускную маску безразличия. В твои плечи цепляюсь отчаянно, до боли в пальцах сжимая. Губы накрываю, сминая, в твой рот врываюсь неистово, сокрушающе. Ты мечешься, не зная куда тебе руки деть, но ты всё же пристраиваешь их аккуратно на моём затылке, нежно в волосы пальцами зарываясь. Ты отвечаешь робко, несмело, словно впервые. Я знаю, что ты боишься, боишься моего неприятия, глупый. Какой же ты... невероятный, Джостен. Я пробираюсь под потяжелевшую ткань пальцами, поглаживая тонкую кожу. Ты тихо стонешь мне в рот, а у меня ноги подкашиваются. Я тяну тебя следом, отпустить не в силах, и мы падаем, ещё крепче держась друг за друга, стоя на коленях в огромной луже. И наши губы солёные от твоих слёз, или это мои, но я решил, что буду считать, что это наши слёзы, поэтому просто слизываю их с наших губ, не давая тебе отстраниться, хотя ты, кажется, этого и не хочешь. Ты глухо и тихо шепчешь моё имя. Вокруг бушует ливень, и ветер пригибает ветви в земле, шумит листвой, но я всё равно тебя слышу. Слышу и шепот, и дыхание, и, кажется, даже звук бешено колотящихся наших сердец я сейчас тоже слышу. Я целую тебя и чувствую, что мне мало. Я чувствую, что надышаться тобой не могу. Не успею. И мне хочется выть, катаясь по мокрой земле и вырывая на себе волосы, но вместо этого я ещё крепче в тебя вцепляюсь, ещё ближе прижимаю, ещё более остервенело терзаю твои губы, выпивая срывающийся шепот и редкие стоны. И в этот момент делаю самую нелогичную вещь, через силу от тебя отрываясь, судорожно вытягиваю из кармана джинс телефон и за пару мгновений делаю фото, тут же вновь к тебе приникая. Ты ничего не понимаешь и лишь глазами хлопаешь, а я вдыхаю твой запах и сам не понимаю зачем это сделал. Только вот у всего когда-либо конец наступает, и всегда неожиданно и резко, когда ты и сам забываешь о времени и обо всём вокруг. Наш конец пришёл с телефонным звоном, из твоего кармана раздавшимся. Ты взвываешь, в ладони лбом утыкаясь, а у меня земля из под ног уходит. В душе словно адово пекло взвергается. Я понимаю - тебя возвращают. Ну конечно, ты же должен вернуться. Тебе и так позволили слишком многое - эту встречу. Ты, опираясь на колени, тяжело поднимаешься, а я понимаю, что это конец. Я понимаю, что помимо поля тебя не увижу, довольствуясь только записями матчей твоей новой команды, где ты, несомненно, будешь играть. Не можешь не играть. У меня внутри что-то обрывается, и я пустым взглядом на тебя надо мной смотрю. Скорее чувствую, чем вижу, что в мою руку ты конверт запечатанный кладешь. В ладонях как самую большую ценность зажимаю. Ты разворачиваешься, тоскливо на меня сверху вниз глядя, как побитые псы на своих хозяев смотрят, перед тем, как те их где-то с лесу оставляют. Я не в силах пошевелиться, но так громко, как только могу, кричу на всю улицу, наплевав, что кто-то услышит. Мне главное, чтобы меня ТЫ услышал. — Я буду продолжать тебя любить, ты понял, чёртов Нил. Мой сорвавшийся голос тонет в громыхании раскалывающегося неба, но, почему-то, я точно знаю, что ты услышал. И я знаю, чувствуешь ты себя точно так же. Я не пошевелился ни через час, ни через три, прижимая к себе конверт с выведенным именем на его лицевой стороне. Я хотел открыть его прямо сейчас и не хотел открывать никогда, вставив в рамку в его первозданном виде. А может я просто не хотел лишний раз разрывать своё сердце еще больше, чем оно есть сейчас. И тогда я ещё не знал, что вскрою твоё письмо через год, когда тупая боль вновь напомнит о себе. Не знал, что прижав поближе белоснежного зайца я буду ронять льющиеся слёзы на кривоватый, но такой искренний текст, раз за разом перечитывая запомнившиеся наизусть строчки. Я не знал, что в рамке на моём столе, на изнанке другой фотографии, будет стоять зачитанно письмо. "Эндрю Миньярд - парень, что дал мне защиту и дом. Ты поклялся защищать меня, но я сделаю всё, чтобы защитить тебя тогда, когда ты не можешь сделать этого сам. Ты подарил мне семью, а я подарю безопасность. Отдаю в твои руки своё счастье, свою душу, свою любовь и своё сердце." Ещё я не знал, что именно та фотография, где ты плакал, обнажив себя нараспашку, когда дождь оплакивал наши судьбы, станет той, что и встанет на лицевую сторону рамки с письмом. Словно в память того, что тебе хоть тогда не нужно было лгать всем и себе самому. Ведь тогда ты был искренен как никогда, правда, Нил?