Слишком правильная

Кансай — шумный город. Мошенница знала эту простую истину всегда, сколько себя помнила. Она знала это еще со школьной скамьи, где наблюдала потасовки мальчишек постарше, знала и в университете, где даже на парах никогда не бывало тихо. Перенаселенный, порой совсем уже душный город был местом, где никогда не было скучно, это был город неоновых огней и транспорта на магнитной подвеске. Это был город с маленькими магазинчиками уличной еды, с широкими улицами, по которым сновали сотни тысяч людей каждый день, спеша по своим делам, стараясь успеть на учебу или на работу. успеть к семье, к близким друзьям на встречу. Все люди, что жили в Кансае, несомненно имели свое место. Даже если крошечное, даже если простым уборщиком в баре, но они дышали воздухом любимого города и жилижилижилижилижили, как и должны жить люди, наполняющие большой город-миллионник. И она когда-то так жила. Мошенница, несомненно, тоже когда-то имела свое место внутри этого города, где никогда не утихала жизнь. Более того, она любила это место, планировала свою жизнь, планировала накопить на новый телефон, а потом, возможно, пойти на второе высшее образование, что бы развеяться и получить еще одну специальность. Может, тогда она бы даже смогла накопить на машину… Но это больше невозможно. Мошенница потеряла свою нишу в этой жизни, где было тепло и уютно, местами скучновато, но зато размеренно и правильно. Она потеряла ее ровно в тот момент, когда подняла с земли какие-то 500 йен, оброненные случайным незнакомцем рядом с прилавком уличных закусок. Она потеряла свое место тогда, когда из чувства непонятной упрямости не захотела расплачиваться этой монетой за закуски, когда оказалось, что за такояки нельзя рассчитаться безналом. Она потеряла его ровно тогда, когда в полицейском участке оказался робот-патрульный, разбивший своим корпусом окно после нечеловеческого броска взбушевавшегося акудамы S-класса. Именно это стало началом ее личного ада, где ей совершенно нет места. Подумать только, какая-то жалкая монета в 500 йен, за которые только и можно, что такояки на ужин купить, так сильно поменяла ее законопослушную и размеренную жизнь полезного обществу гражданина своей страны и превратила её в преступника. Да не в какого-то там, а одного из самых разыскиваемых преступников — в Мошенницу, акудаму супер-S-класса, за голову которой выставили баснословный счет. Еще и обвинили во взломе базы данных палачей, пытаясь обвинить этим отсутствие у неё судимостей. Глупость. Сейчас это все глупость. Не время думать об этой ерунде прямо сейчас. — Кха-кха, боже, они нас потеряли из виду? — Мошенница вваливается в грязное сырое помещение, находящееся где-то в руинах, рядом с границей города. Оборачивается, убеждается, что ее спутник зашел следом, закрыв дверь и, не дожидаясь ненужного ответа, оседает на грязный пол, совсем не заботясь о том, что он усеян просто гигантским слоем пыли, мха и еще чего-то непонятного, о чем, впрочем, мозг вообще не думает. Кровь, стекающая по лодыжке, противно отдается теплом на коже, когда стрекает с онемевшего участка на более чувствительный. Она не сворачивается, будто бы желая вытечь до последней капли, оставить девичье тело обескровленным, белым, как фарфоровая кукла. Подобный расклад девушке совсем не нравится, поэтому, немного выровняв дыхание после длительного побега, она зарылась рукой в кармане, хмурясь от напряжения в поврежденных мышцах и стискивая зубы до скрежета. — Черт, где же оно… А! Нашла! — покопавшись в другом кармане, она достает перочинный нож, раскладывая ее и без капли сожаления срезая часть поврежденной штанины, что бы та не прилипала к ране. — Боже-боже-боже, как мы в это вляпались? Это все Борец, ну зачем же он так шумел… — бурча, она будто бы успокаивает сама себя, шумно выдыхает, жмурится, и только и может, что резать, отрывать ткань, что бы освободить раненую конечность от ткани. На неё пристальным взглядом смотрит пурпурная пара глаз, так холодно, что раньше бы по её спине несомненно пробежали мурашки. Сейчас же даже этот взгляд греет, даря теплую мысль, что она застряла в этом дерьме не одна. Она не обращается ни к кому, делает все будто бы привычно, будто бы так и надо, хотя стоит подумать об этом, так смешно до колик становится. Привычно? Так надо? Разве так она должна думать о происходящем? Стоит девушке замолчать, погрузившись в свои странные, порою совсем уж разбросанные в голове, мысли, и в помещении становится тихо. Убийственно тихо. Всего на несколько секунд, пока снаружи не начинает слышаться сначала неуверенный, но с каждой секундой все более отчетливый стук дождевых капель о их хрупкое, и без того сырое укрытие. Но даже перебиваемое барабанной партией природы молчание давит, заставляет обоих затаить немного дыхание. И далеко не от компании друг друга, как в сопливых книжках, что девушка читала в школьные годы, а от утихающего сердцебиения, от предвкушающего адреналинового кома в горле, который постепенно сходит на нет. Слышится щелчок зажигалки и тихие шаги, подходящие почти вплотную к девушке, которая, наконец, разобралась с лишним куском штанины и, аккуратно отлепляя остатки ткани от раны, болезненно промычала, задев среди онемевших тканей чувствительное место. — Симулянтка, — Курьер бросает это неспеша, совсем вне контекста, будто пробуя слово на вкус. Оно горькое, совсем уж приторное и серое, ровно как и дым, исходящий от его собственной сигареты. На удивление, курение в закрытом помещении девушку совсем не смущало, хоть она и любила размениваться едкими словечками на подобные действия. Особенно в ситуациях. как сейчас, когда подобные мелочи не имеют значения. — Слушайте, мистер Курьер, — Мошенница устало выдыхает, опираясь спиной о стену, пытаясь хоть секунду передохнуть от боли, не двигаясь. — я вряд ли стану симулировать такое ранение. Вам не кажется, что это немного неуместно сейчас? — она раздражается немного, кивая в сторону двери. И в правду, они еще не знали, насколько оторвались от преследования и придется ли им бежать дальше. Они не знали, что с остальной группой, которая осталась где-то там, разбежалась по другим закоулкам руин. — Не хотите бинт подать, не надо, так хотя бы не шутите, — девушка пытается приподняться и подползти к брошенному собственному рюкзаку. Жмурится от боли, к горлу подступает ком от вида собственной крови на ладонях и под коленками. Стоит на выдохе посмотреть на заляпанное гардеробное зеркало, стоявшее рядом, как становится видно - она вся в крови. И не только своей. Её собрат по побегу ведь не разменивается на мелочи, стреляя из своего пистолета вплотную. — Я не про это, — качает Курьер головой, вытаскивая девушку из мимолетного транса своим невозмутимым и, казалось, совершенно холодным тоном. Он отходит к окну, плотнее его закрывая, и тушит сигарету о влажную оконную раму, так её и не докурив. Он возвращается, садится на корточки перед девушкой, которая пыталась отдышаться, отстраниться от пронизывающей всё тело боли. Нога была самой большой проблемой, но далеко не единственной. Он смотрит тяжелым, долгим взглядом, но, видя все так же непонимающий взгляд в ответ, лишь хмыкает, протягивая марлевую повязку, выуженную из рюкзака десятью секундами ранее. — А про то, что ты пытаешься строить из себя Акудаму. Осознание проходится по голове болезненным подзатыльником, заставляя резко поднять голову. заглядывая в чужие глаза своими собственными, будто бы правда непонимающими, что именно имеет ввиду Курьер. И знал бы последний её хоть на долю меньше, правда бы поверил ей в её маленькой лжи, в маленьком притворстве, которое стало частью её жизни среди опаснейших убийц их города, одной из которых она так же теперь является, пускай и совсем не из своего извращенного желания, в отличии от остальных её компаньонов, ведомых своими личными мотивами и интересами, которые и послужили причиной появления в городе их, как опасных элементов общества, которые только и делают, что отравляют жизнь сотен, тысяч мирных людей одним лишь своим существованием; что уж говорить про свои деяния, которые подарили людям намного больше страха, чем должна вообще доставлять маленькая кучка людей. По крайней мере, как считала до этого всего сама Мошенница. Честно говоря, ей впринципе до всего этого было не совсем понятно, как именно один лишь Маньяк смог взрастить во всем городе такой огромный страх и такие большие беспорядки. «До этого всего» — как верно подмечено. Сейчас Мошенница и сама являлась одной из тех, кто ставил на уши некогда любимый и уютный город вместе со всеми его жителями. — Эй, ты берешь бинт? — одну из её рук несильно, но настойчиво отрывают от пола и немного тянут, заставляя принять более безболезненное положение. — Чего так застыла, будто бы удивилась. Тц. — не смотря на раздражение в голосе, Курьер все так же сидит перед девчонкой, все так же держит её за запястье пальцами, все так же напряженно задерживает взгляд на ране, оставленной одним из палачей при побеге. Как они сбежали с такой прелестью — та ещё загадка. А как он не оставил обладательницу этой прелести где-то на полпути, что бы не обременить себя грузом — еще более запутанная тайна. «Теплая» — мимолетом проскальзывает странная нежность в потоке сверхскоростных поездов-мыслей внутри её головы, когда она чувствует сквозь тонкую ткань водолазки хватку чужих пальцев. Не металлических, а настоящих, родных, с грубыми мозолями от руля байка, который сейчас стоит под небольшим импровизированным укрытием из досок совсем рядом. Проскальзывает и затухает, стоит сознанию вернуться в тело окончательно, когда с запястья пропадает тепло, а холодный протез касается ее щиколотки, начиная обматывать рану марлей. — А?.. — посмотрев на Курьера вопросительным взглядом, она растерялась, что сказать ему в первую очередь, на что ответить, чему удивиться. чужие глаза, сосредоточенно остановившиеся на женской ноге, не собирались поднимать взор и отвлекаться от начатого. — Так… Мистер… — Да хватит уже, бесит. Зови меня просто Курьером, — фыркает, перебивает тот. Злится за формальность, совсем не свойственно себе и своему вечно спокойному образу пофигиста-трудоголика, выполняющего свою работу. «Работу и чувства нельзя мешать» - раз за разом повторяет он ей, то ли напоминая об этом, то ли оправдываясь, а то и два в одном. — С чего вообще вся эта шелуха? Будто бы став преступником после той кражи груза, вежливое обращение все ещё имеет значение. — Ну… Это дело привычки, — начинает оправдываться Мошенница, будто бы это и правда имеет для неё большое значение. Хотя, если послушать её собеседника и временного напарника, то действительно всё это кажется слишком глупым. Они Акудама, преступники, достойные смертной казни, а она все не может забыть старую вежливость, принять реальность и то, кем она является… — Подождите… Так вы знали?! — спустя секунду, ошеломлённая, наконец, осознанием не выдерживает девушка, восклицает чересчур громко, и сразу закрывает рот рукой, лишь завидев неодобрительный блеск в чужих глазах. Ах, да… Их все ещё ищут в окрестностях. Как она могла забыть? — Да. Ты слишком выделяешься на фоне всех преступников. Ты слишком… Правильная, — Не находя подходящего слова, курьер обреченно выдыхает. Он чувствует себя совершенно неправильно рядом с этой девчонкой. Одновременно хочется её бросить на произвол судьбы, но одновременно с этим что-то не дает. Может, призрачная вина, что Мошенница была втянута в это всё из-за него, из-за его дурацкого принципа не принимать потерянную монету. Хотя нет, с чего бы это? Она сама захотела ему вернуть эти жалкие 500 йен, сама не захотела платить ими за закуски, сама попала в полицейский участок. Она это сделала сама. Он здесь ни при чем. Тогда почему эта девчонка так его волнует? — Вот как… — Девушка немного задумалась, пытаясь переварить услышанное. Конечно, она удивлялась, как все эти акудама с легкостью поверили ей и её неумелому обману, но давно свыкнулась с этой странной мыслью. Сейчас, вспоминая все ситуации, где она «применяла свои умения», все маленькие обманы… Становилось не по себе от того, как она выглядела для человека, который знал о её лжи, знал о том, что она никогда не была Акудама, вплоть до вторжения на Синкансен, знал о… — Хей, осторожно!.. — В какой-то момент её что-то стремительно вырвало из раздумий и, не дав закончить перевязку, она с силой потянула Курьера за руку, заставляя почти что лечь на себя, если бы не выставленная вперед вторая рука. — Что ты, черт возьми, делаешь? — недовольно прошипел парень, буквально нависающий над раненой Мошенницей. Он попытался немного отстраниться, что бы посмотреть ей в лицо, но она не дала, на удивление крепко схватив его за ворот кожаной куртки, которая так кстати сливалась с сырым полом здания. — Там, на улице, — прошептала девушка ему на самое ухо, как бы кивая в сторону окна. Она будто бы слышала что-то, вытянув шею, как разведчик-сурикат, и поджала губы, пытаясь сконцентрироваться на своих ощущениях. Последовав её примеру и прислушавшись, Курьер и сам начинает слышать голоса, совсем неразборчивые из-за шума дождя, но этого хватает, что бы замолчать, затаив дыхание и наклониться еще ниже, прикрывая собой неправильное, просто отвратительно-яркое платье его спутницы. «Розовый цвет — совсем не то, что, черт возьми, должно быть одето на преступнице в розыске.» — с раздражением и отрешенным беспокойством думает парень, сглатывая и напрягаясь сильнее, когда в окно, находящееся в другом конце комнаты, посветили фонариком. — Не двигайся, — шепнула ему снова на ухо Мошенница и, не дожидаясь реакции, приподнялась немного, протягивая руку и заползая под расстегнутую кожанку, шарясь немного по его торсу и бокам в районе ремня. — Эй, сучка, ты что, решила прямо здесь и сейчас, с раненой ногой потрахаться? — все так же тихо хмурится парень в безмолвном возмущении, на что получает красноречивое шиканье и все же решает заткнуться, не зная чего ожидать: что ему сейчас подрочат или что его облапают. Не то, что бы ему не нравилась перспектива близости, но, блять, не сейчас же. К удивлению и, о господи, облегчению Курьера, ни первого ни второго не происходит: привстав еще немного и вплотную прижавшись торсом к торсу, девушка, наконец, дотягивается до его поясницы, выуживая из кобуры пистолет, пока парень, как последний истукан, неподвижно нависает над ней, просто молясь, что бы свет от фонарика, наконец, затух и палачи ушли, так и не найдя их. — Так, как же оно, блин… — задумчиво хмурится девушка, отлипая от чужой груди и, наконец, снова облокачиваясь спиной о стену, шумно выдохнув. Вновь расслабившиеся мышцы выпустили из раны новый поток крови, но в этот раз Мошенница даже не обращает на это внимание, пытаясь разобраться, как, черт возьми, снять этот пистолет с предохранителя. — Маленький переключатель рядом с зеленым огоньком. Переключи его, оно должно загореться красным, — терпеливо шепотом поясняет парень, кося взгляд на то, что делает его спутница с оружием. Возмущения из его рта по поводу такого бессовестного воровства оружия так и не вылетает. — Не вздумай нажимать на курок, даже глушитель нас от звука не спасет. — Не говори со мной так, будто я ничего не понимаю, — шикает снова девушка — Я прекрасно знаю, как обращаться с огнестрелом, я в этом профи, — она откровенно врет и это заставляет их обоих едва заметно усмехнуться такому нелепому обману, в который даже Борец с его небогатыми умственными способностями не поверит. Спустя небольшую паузу она снимает пистолет с предохранителя и тихо добавляет, вытягивая руку поудобней, направляя в сторону окна и двери, что бы быть наготове. Дуло огнестрела смотрит прямо в грязное окно, по другую сторону которого сейчас с фонариком копошатся два палача, споря, заходить или нет. — Спасибо. На несколько мгновений между ними двоими повисает тишина — только шумное частое дыхание и два совершенно невпопад друг другу стука сердца прерывают её, мешая слышать итак очень неразборчивый разговор за окном. В этот момент они оба благодарят высшие силы за то, что окно достаточно грязное, что бы темная одежда Курьера сливалась с деревянным полом помещения. Видимо, в споре побеждает тот палач, что выступал против того, что бы заходить в "противный затхлый свинарник"(по крайней мере, именно такую формулировку услышала Мошенница от женского голоса, держащего, по всему видимому, фонарик), потому что блики от света перестают мелькать на стенах и звуки разговора начинают понемногу стихать. — Теперь-то я могу сесть нормально? Рука онемела в одном положении висеть, — обреченно, но облегченно выдыхает курьер, недовольно косясь на девушку, что до этого момента так же сосредоточенно вслушивалась в происходящее снаружи. — Так сделайте протез опорной рукой, что ж вы? — совершенно тихо, совершенно добродушно смеется девушка и опускает руку, оставляя пистолет совсем рядом лежать на полу и снова приподнимается, видя полусерьезное, если так можно сказать, возмущение в чужих глазах. — ладно-ладно, конечно, но сперва вы должны принять мою благодарность, что прикрыли меня собой, — совсем несвойственно себе Мошенница игриво, пусть и тихо, смеется, вновь отталкиваясь от стены и невесомо целует Курьера в щеку, совершенно не заботясь о том, какая она грязная. — Вот. теперь можете вставать, — Девушка улыбается сквозь пронзившую с новой силой, после окончательного спада адренилина, боль и вновь возвращается в исходное положение. — Ах ты… Сучка, — задыхается в возмущении тот и ему к губам прикладывают указательный палец, заставляя замолчать. В отличии от его мозолистых пальцев, у Мошенницы совершенно мягкие подушечки, прямо как лапка у котенка, коих девчонка так сильно любила. Так сильно, что попала в эту передрягу. — Не сквернословьте, — совсем по-детски супится она, снова размениваясь на мелочевку. И Курьер рад бы её послать, да по глазам видит. что это провокация, из ниоткуда взявшаяся глупая традиция для не менее глупой святоши в среде преступников. — Ладно-ладно. Проехали, — парень все же сдерживает порыв сказать что-то едкое и колкое, отстраняясь окончательно и садясь в своё исходное положение. Садится и снова берет в руки моток бинта, продолжая обматывать кровоточащий порез. — Ты бы лучше за собой следила, а то еще нас найдут по твоему кровавому следу, дура, — он качает головой, обидно её называет, но Мошенница совсем на него не злится, наоборот, улыбается, как глупая. Так счастливо, что в картине недавних событий это кажется просто кощунственным. — О, то есть вы говорите, что не оставите меня здесь?! — пусть девушка все еще говорит шепотом, своему «напарнику» она все равно кажется шумной, кажется, что её слишком много. — Вы такой добрый и хороший, на самом деле. и не важно, что акудама… — Заткнись, иначе голову прострелю, — качает головой тот, привычно раздражаясь, пусть уже и не таким холодным тоном, каким делает это обычно. В некотором смысле его слова даже кажутся немного заботливыми, странно-взволнованными, не смотря на угрозу в своем контексте. Ну, или после такой сумбурной близости девушка решила вспомнить все постыдно-сопливые моменты из своих любимых книг.

***

«Холодно» — думает девушка, сидя на крыше под продувным ветром и смотря на далекий город задумчивым взглядом. Вот очередной день и закончился. Побеги, погони, нарушения закона, трупы и кровькровькровькровь — это все стало обыденностью для Мошенницы, у которой теперь, можно считать, больше нет её собственного имени. Как её звали раньше? Она не помнит, а может, и не хочет вспоминать. Та девушка, что жила в застроенном районе Кансая еще несколько недель назад — совсем другой человек, которого сейчас уже нет. Её не существует. Не существует так же, как и её места в том шумном городке вдалеке. Что с её квартирой? Наверное, она сейчас вдоль и поперек оцеплена полицией и исследуема палачами. Что с работой? Ох, честно говоря, Мошеннице даже жалко своего старого начальника — вероятнее всего, его много раз с пристрастием допрашивали о ней, о её жизни, о её поведении. Как жаль, что ответить-то он даже ничего и не может полезного, ведь девушка стала преступницей случайно. Просто взяла и оказалась в неудачном месте, в неудачное время, в неудачной компании. А если так подумать — правда ли было то место, которое она потеряла? Правда ли девушка была на своем месте, если так легко ввязалась в приключения, так легко, почти не задумываясь и ещё не будучи никому обязанной, спасла Курьера от танка, который почти что его убил? Она знала, что он акудама, знала и то, что ничего ему не должна. Где-то глубоко. но точно знала. Правда ли она была на своем месте, если так легко пошла на поводу у преступников, у странного говорящего ИИ в теле кота? Ведь даже несмотря на то, что она была скована ошейником-бомбой, она первая лезла куда ни попадя, предлагала помощь, без раздумий ввязывалась в то, во что не обязана была. Почему она просто не промолчала? И, что вызывает еще больше вопросов — почему даже после деактивации ошейника, когда у неё еще был последний шанс вернуться к нормальной жизни, пусть и под фальшивым именем, почему она пошла дальше? Почему изо всех сил рвалась (И рвётся) защищать этих абсолютно ненормальных детей? Почему ей не всё равно? Где-то внутри она абсолютно точно знает ответ, но не готова его озвучить. Сейчас так тихо вокруг, когда все спят. После той погони и воссоединения всё снова так, как должно быть — каждый нашел себе укромный угол для ночлега здесь и устроился поудобнее, чтобы отдохнуть перед следующей частью плана. Вечно в движении, с редкими привалами, девушка должна валиться с ног, но она не чувствует усталости. Из-за боли ли в ноге, которую так аккуратно и заботливо перебинтовал Курьер, или же из-за мыслей, что роились в голове особенно громко после короткого разговора с ним же в том маленьком затхлом доме? Было, честно говоря плевать. Но, наверное, скоро все же придется забраться под крышу, что бы спрятаться от холодного ветра, из-за которого немело тело. На плечи тяжелым грузом упала чья-то куртка, заставляя вздрогнуть. Садясь рядом и так же свешивая ноги с обрыва, Курьер молча достает пачку сигарет и вытаскивает одну, с привычным щелчком зажигалки закуривая её. Тяжелый взгляд куда-то вдаль, так естественно смотрящийся в лиловых глазах, переметнулся на Девушку, что с неким удивлением приподняла брови на столь неожиданный жест. — Ты чего тут сидишь, дура? Простудиться так хочется? — с издевательской интонацией спрашивает он, выдыхая дым. Плюется кислотой, которая совсем девушку не обжигает. Наоборот, заставляет еле заметно задумчиво улыбнуться. — Да так, думаю тут кое-о-чем — немного замолчав, Мошенница вновь отвела взгляд в даль. Привыкший не лезть не в свои дела Курьер молчит, не стремится спрашивать, но девушка отвечает и без вопроса, будто и не ждала его. — Вы постоянно говорите о том, что ваше место среди Акудама. а как вы это поняли? — А? — вопрос немного удивляет, но брови вздымаются лишь немного, лишь совсем чуть-чуть прежде чем после очередной затяжки слышится ответ. — Я не помню. Сколько я себя помню, я всегда доставлял заказы и был тем, кем я являюсь сейчас. Для меня просто никогда не было другого варианта, да он мне и не нужен был никогда. — ответ звучит, кажется, удовлетворительно и девушка вновь затихает, ища ответ на новый, неозвученный парнем вопрос. — Знаете, я тут подумала… Я тоже чувствую здесь себя на своем месте, если так можно сказать. — все так же смотря вдаль, на ночные огни города, рассуждает девушка, задумчиво покачивая здоровой ногой в воздухе. — Я имею ввиду… Наверное, по ту сторону закона я чувствовала себя уютнее и в большей безопасности, но, кажется, здесь и сейчас мне нравится быть больше. — Ты говоришь какой-то бред, — качает головой парень, смотря на то, как развиваютя чужие волосы на ветру, и как девушка кутается в его кожаную куртку. — Если пытаешься себя так успокоить, это выглядит слишком жалко и несуразно. — его голос спокоен и отрешен. «Чувства нельзя мешать с работой» — Вы такой жестокий — дуется Мошенница, наконец, отлепляя взгляд от дальнего пейзажа и смотря прямиком в чужие глаза. — Я сейчас говорю на полном серьезе. — Это абсурд. — отрицает тот, но взгляд не отводит. — Если ты даже переживешь это идиотское задание, тебе не место среди акудама, ты слишком… — Правильная? — перебивает его мошенница и смеется с раздражения, проступившего на чужом лице. — Вы это уже говорили, не повторяйтесь. — Девушка немного задумывается — Знаете, а вы правы. Глупо, не правда ли? — смеется она и затихает на секунду, но не дает повиснуть тишине и почти без раздумий придвигается ближе к Курьеру, касается своей острой коленкой чужой ноги и уверенно, чертовски уверенно смотрит в глаза, заглядывает прямо в душу. — И я хочу это исправить. Так что… Дадите прикурить? — уголок девичьего рта тянется вверх при виде недоумевающего взгляда. Кажется, девушка довольна тем, какой эффект она произвела. — Ты серьезно решила таким идиотским способом перестать быть правильной? — Мошенница кивает и всё, что по непонятной причине может сделать Курьер — это достать из пачки и протянуть одну сигарету девушке вместе с зажигалкой. Та послушно берет табачное изделие, игнорируя зажигалку и, продевая руки в рукава кожанки. что бы лучше сидела, бесцеремонно привстает, перекидывая ногу через парня и садится ему на колени. — Эй-эй, что ты творишь, блять? Мы находимся на высоте 11 этажей, сейчас ебнешься еще и не доживешь до конца задания. — Курьер довольно громко возмущается, но придерживает девушку за талию, не давая упасть. — и вообще, зачем это всё? — А вы держите покрепче и не упаду. Сами ведь даже не пошатнулись от моего веса. — девушка смеется, кладет одну руку на крепкое плечо, пальцами второй держит сигарету у губ, и привстает немного, в меру возможностей, будто ей неймется упасть. Курьер раздражается, придерживает, не понимает. что та делает, но замирает, когда чужая сигарета касается его собственной и загорается так же. Так глупо, будто из романа про преступников. Так глупо, будто пафосное действие стоит риска. Так глупо, что сердце пропускает удар, будто он и не против. — Ну что, Курьер, мой первый шаг к тому, что бы стать более испорченной, прошел удачно? — ехидно спрашивает девушка, будто для неё это было совершенно нормально, только легкий румянец от собственного нахальства немного выдает неловкость. — Сучка, ну. — качает вновь головой тот, но даже не замечает, как усмешка растягивет губы. Он не может понять, почему ему так нравится происходящее, но он как будто бы чувствует себя более живым, будто бы так и надо. Он ждет осуждение за сквернословие, подзатыльник и недовольство, но улыбается. Так смешно. «Чувства нельзя мешать с работой» — это его принцип. — Да, сучка. — усмехается Мошенница в ответ и приближается снова, выдыхая дым почти что в чужие губы. Это должно выглядеть глупо, будто бы она ребенок, насмотревшийся дорам, но сердце снова пропускает удар. — Но могу стать еще хуже, если научишь. — это звучит нелепо, но маска сопротивления лопается, как шарик, под нажимом девушки. Она выглядит смущенно, но решительно, и это до одури сносит крышу. Маска безразличия начинает трещать по швам, в глазах девушка видит еле заметный заинтересованный блеск. В целом, да пошел этот принцип куда подальше. Раз в жизни и рискнуть можно.