Покои

В покоях князя Сергея Трубецкого душно. Несносно душно, а ещё жарко, напряженно, и Рылееву это не нравится. Он восседает на идеально ровно заправленной кровати, поджав под себя ноги, и нервно заламывает собственные пальцы. На нём уже давно нет излюбленного фрака — тот был небрежно скинут с плеч сразу после пересечения границ этой комнаты. Шейный платок оказался стянут следом. Проделано то было самим Кондратием: здесь, чёрт возьми, веяло духотой ещё с самого начала его пребывания здесь. Однако окно распахнуто, воздух на улице далеко не тёплый, а во дворе и вовсе завывает холодный ветер. Но у князя всё равно жарко. Жарко и душно, судя по всему, одному лишь Рылееву, выжидающему на кровати неведомо сколько и невесть чего. А всё потому, что владелец покоев в открытую издевается. Или играется. Второй вариант Кондратию нравится больше, пусть и заставляет время от времени нервозно вздыхать. Все предшествующие этой ситуации события уже виделись ему смутным пятном. Рылеев помнил, что собрание, прошедшее в ярых препираниях и горячих спорах, проходило у него на квартире; что ближе к темному вечеру все стали расходиться; что под конец остался один лишь Трубецкой; князь был чем-то разгневан; Кондратий — воодушевлен. Они, может быть, отвели пару минут под приличие, подробнее обсудили план поднятия войск на предстоящем восстании, из-за чего новым пламенем возгорелся их оживленный спор. Далее Рылеев отчетливо помнил только то, что у князя очень тёплые и сильные руки, а ещё до возмущения приятные губы. Кондратий не понимает, что этому же самому князю мешает быть таким же инициативным прямо сейчас, когда он сгорает от нетерпения и желания. — Кондратий Фёдорович, — от стального тона Рылеев невольно вздрагивает, поднимая глаза на приближающегося к нему Трубецкого. А ведь доселе тот стоял где-то поодаль, в самой темной глубинке комнаты, и его темная фигура была не доступна взору потерявшегося поэта. — Избавьте себя от тряпки, кою именуют панталонами. Останьтесь в рубахе, прошу Вас. Кондратий мешкает. Ему стыдно, но стыдно лишь от того, что от всех этих позорных эмоций он получает какое-то непонятное внутреннее удовлетворение и предвкушение дальнейших событий. — Вы меня не расслышали? Заставлять себя повторять Сергею больше не приходится. Судорожно Кондратий хватается за край белоснежных панталон, намереваясь немедленно стянуть те с себя. Руки не слушаются, дрожат, а сознание теснится ожиданием. — Кондратий Фёдорович, это позор. Уймите дрожь в руках и избавьте, наконец, себя от панталон, — вновь чужая речь срабатывает как удар в спину. Кондратий ускоряется. Через мгновение лишний в сложившейся ситуации элемент одежды уже оказывается неаккуратно отброшен на пол. — Кальсоны Вам тоже не понадобятся, — краем глаза Рылеев замечает, что Трубецкой скрещивает руки на груди и наблюдает. Смотрит пристально, внимательно, изучающе. От этого взгляда внутри всё переворачивается. С нижним бельем, как то было с панталонами, Кондратий себе медлить не позволяет, стаскивает мгновенно, оставаясь под просторной белой рубахой абсолютно нагим. Ему неловко и стыдно предстать перед князем вот так — полностью безоружным, раздетым, во всем податливым. Но одновременно с тем это заставляет жаждать его внимания лишь сильнее. В собственном позоре Кондратий находит себя бесчестно возбужденным. — Князь, — его голос подрагивает. — Я слушаю Вас, Кондратий Федорович. — Не томите, поцелуйте меня, — между словом Рылеев постыдно смыкает колени, — прошу Вас. Во взгляде Сергея мелькает задумчивость. Кондратий мечтает о том, чтобы в этот раз всевышние силы сжалились над ним. Видимо, Рылеев просит слишком хорошо. Так или иначе, но Трубецкой медленным шагом подступает к нему, рывком приподнимая лицо Кондратия за подбородок, заставляет посмотреть в глаза. Другая рука ложится на колено, но там не задерживается: мгновение — и изящные пальцы скользят вверх по бедру, забираются под рубашку. — Жаждете моего внимания? — Сергей оглаживает талию, невзначай касается живота, и Рылеева ведёт от этих прикосновений. По телу бежит дрожь. — Давно, князь, давно, — с придыханием шепчет Кондратий, цепляясь за чужую шею отчаянными объятиями. Он хочет утянуть на себя, наконец поцеловать, но обжигается о свои же желания. — Руки, Кондратий Фёдорович. От нехватки физического контакта Рылеев, кажется, сходит с ума. Разочарованно он избавляет Трубецкого от своих касаний, а сразу после заходится в несдержанном стоне. Причиной тому служат уже две руки, внезапно оказавшиеся под рубашкой, и они с силой сжимают талию. Кондратий упускает момент, и Сергей целует его в шею. — Князь… — очередной стон: Трубецкой прихватывает нежную кожу шеи губами, пальцами проезжается по ребрам, задевает соски. Ответа на это не следует. Зато Сергей умело массирует чувствительные соски, и за это получает пару тихих стонов на ухо. Но долго устоявшаяся эйфория не длится. Через минуту подобных ласк Трубецкой толкает Кондратия в плечо, опрокидывая на белоснежные простыни. Рубашка задирается, позорно обнажая его почти болезненное возбуждение. — Пожалуйста, поцелуйте меня, — продолжал гнуть палку истосковавшийся по обыкновенным поцелуям Рылеев. — Для начала, — Сергей, следом забираясь на кровать, сжимает бедра поэта. — Проясним один постыдный для Вас момент, — взгляд Трубецкого нисколько не изменился с момента, как Кондратий стянул с себя последнюю прикрывающую одежду. Такой же внимательный, но с каким-то огоньком на дне. — Вам нравится мое раздражение, ведь так? — Князь, с чего Вы… — Там, — обрывает его Сергей, — у Вас на квартире. Вам нравится настаивать на своём, подгибать под себя людей. Вам нравится власть, которую Вы имеете среди заговорщиков, — он начинает расстёгивать пуговицы на чужой рубашке. — И Вы думаете, что ваши стратегии, — Трубецкой склоняется к нему, в перерывах между словами начиная выцеловывать ключицы, — такие, которым должны подчиняться все. Вам нравится противоречие, которое оказываю Вам я, нравится видеть гнев в моих глазах, — Кондратий стонет в ответ. — На Вашем месте мне было бы очень стыдно, Кондратий Фёдорович. Но знаете, что самое смешное? Меня это пленит, — Рылеев жмурит глаза, и хотя концентрировать внимание на словах становится невозможно сложно, ожидает продолжения тирады. — И я не могу отказаться от Вашего возгорающегося взора. После этого Сергей целует, и тем самым ловит губами шумный вздох поэта. Целует на удивление мягко, осторожно, так, как Кондратий любит, и удовлетворенно усмехается, когда получает ответ. Рылеев счастливо прикрывает глаза — он слишком давно ждал этого момента. Трубецкого опьяняюще много. Он везде. Кондратий млеет от касаний к ребрам, не может сдержать стоны и восторга, когда поцелуи опаляют шею, плечи, грудь, губы. И ему уже совершено всё равно на то, что ему говорят, на свой позор. — Растяните себя. Сергей отстраняется слишком резко. Рылеев от подобной просьбы замирает. Ему кажется, что он ослышался, потому что Трубецкой не может быть так жесток к нему сейчас. — Князь, — стонет Кондратий. — Вы должны растянуть себя, Кондратий Федорович, — повторяет Сергей, и в его голосе нет ни капли сожаления. Зато Рылеев с искрой самодовольства подмечает чужое возбуждение. А ведь Трубецкой всё ещё не раздет… — Я… не могу, — дрожащим голосом протестует он, пока Сергей поднимается с кровати, отходя к ближайшему шкафу. — Почему же? — будто бы искренне удивляется князь. — Не противьтесь мне, Кондратий Фёдорович, для меня будет огромным удовольствием взглянуть на это, — он возвращается с баночкой масла в руках, и Кондратий понимает, что он, вообще-то, может. — Я… — Вы? Аккуратно Сергей укладывает масло на постель. Сам он остается стоять, и прожигает взглядом Кондратия, который долго метаться себе всё же не позволяет, через секунду хватаясь за баночку с поблескивающей в ней жидкостью. — Как Вы хотите, чтобы я это сделал? — тихо спрашивает Рылеев. — Я буду говорить. Сейчас на спину, ноги раздвинуть. Голову на подушку, — Сергей выбрал самую откровенную позу. Кондратий прикусывает губу. Минутами ранее он мог надеется, что Трубецкой попросит встать на колени, а лицом уткнуться в простыни, тем самым дав возможность сокрыть взгляд. Но князь всегда проворлив и расчетлив. Кондратий повинуется. Откинув голову на подушки, он прибирает к себе баночку с маслом, вальяжно располагается на кровати, ноги послушно разводит. Полы расстегнутой рубашки расходятся, обнажая тело. Рылеев приоткрывает глаза, встречается с Сергеем взглядами, и в глубине его взора находит плохо скрываемое любование. Трубецкой любуется. Это подначивает продолжать. А как продолжать, Кондратий знает прекрасно. Руками Рылеев скользит вдоль собственного тела. Прошибает, к сожалению, не так, как от касаний Сергея, и он разочарованно вздыхает. — Вберите пальцы в рот, — слышит Кондратий распоряжение. — Князь, в этом нет необходимости, Вы предоставили мне масло, — сомневается он. — Вберите пальцы в рот, — и в этот момент Рылеев понимает, что князь преследует цель застать визуальную сторону своего веления. — Два. Сейчас же. Новая волна возбуждения пробегается по телу. Кондратию хочется застонать от одного лишь тона чужого голоса и умолять, умолять прикоснуться к нему. Но вместо этого он лишь размыкает губы, подносит к ним пальцы и послушно вбирает их в себя. Другой рукой Рылеев тянется к маслу и неуклюже пытается освободить банку от крышки. Получается плохо. Кондратий разочарованно стонет. Брови Трубецкого в наигранно удивленном жесте вздымаются вверх. — Что такое, Кондратий Фёдорович? — Рылеев знает, точно знает, что тот издевается. — Не медлите. Кондратий подымает с простыней прочно закрытую баночку с маслом, протягивает её Сергею и надеется, что в этот раз его не заставят просить. Говорить с пальцами во рту — удовольствие сомнительное, и князь должен это понимать. И он понимает. Трубецкой осторожно подступается, перехватывает масло, быстро расплавляется с крышкой. Банку Сергей ставит аккурат возле распластавшегося поэта. Вытянутую же руку Кондратия он перехватывает за запястье, оставляет легкий поцелуй на внутренней стороне ладони. — Это всё? — спрашивает он, отступая на шаг. Кондратий сбивчиво кивает. Языком он проходится между своих пальцев, ласкает фаланги. Это — негласная благодарность за оказанную князем помощь. — Тогда продолжайте, — это не просьба — приказ. Открывшимся видом Трубецкой остаётся доволен. Не прекращая движений языком, Рылеев тянется к баночке с маслом, и погружает в обволакивающую жидкость, для начала, два пальца. Но их с Сергеем планы явно расходятся. — Четыре пальца. Смочите четыре, — говорит он, и Кондратий повинуется, прикрывая глаза. Четыре пальца. Трубецкой хочет, чтобы он принял четыре пальца. Первый входит легко. Кондратий обрывисто дышит, из-под полуприкрытых век смотрит на князя. Тот наблюдает в ответ и, думается Рылееву — о боже, потому что Сергей чуть поглаживает свое возбуждение поверх ткани брюк. Это заставляет нервно кусать собственные пальцы. — Второй, — слышится голос. Просьбу Кондратий исполняет с негромким стоном. Пальцы он разводит, растягивая себя усерднее, колени от этого разъезжаются еще шире, а сам Рылеев готов хныкать от желания прикоснуться к себе в паху. Всё это слишком возбуждающе. Он не замечает, как вбирает в рот уже три пальца и, краснея, усердно смачивает их слюной. Всё ради услады его князя. Третьим пальцем Кондратий проникает и в себя, тут же заходится в стонах, шире размыкает губы и давит себе на язык. — Вы бы видели себя сейчас, — Трубецкого, кажется, ситуация распаляет не менее, чем самого Рылеева. Приспустив ткань брюк вместе с нижним бельем, он, не отрывая взгляда от кровати, берется медленно ублажать себя. От понимания этого Кондратий краснеет пуще прежнего. — Четвертый, — подсказывает Сергей, незаметно для поэта подбираясь ближе. Рылеев принимает четыре, чтоб его, пальца. Они растягивают слишком хорошо, вскоре Кондратий находит простату. Комната начинает наполняться громкими стонами, и он готов кончить, но Сергей вновь прерывает его в самый ненужный момент. — Довольно. Кондратий останавливается, вынимает пальцы. Он также отстраняет руку и от своих губ, неосторожно роняя капли слюны на простынь. — Я хочу… князь… — стонет Рылеев от ощущения неудовлетворённости. — Подымитесь на колени, — распоряжается Трубецкой. Подрагивая, Кондратий слушается. Он ровняется на кровати с князем, минутами ранее тоже забравшимся на кровать, и ждет дальнейших распоряжений. Рылеев видит его возбуждение, наполовину стянутые панталоны, и отводит взгляд. — Будьте любезны, Кондратий Фёдорович, — наконец говорит Сергей, — Вы знаете, что делать. Кондратий сглатывает, потому что, чёрт, да, он знает. — Кондратий Фёдорович. Рылеев хочет возразить, сказать, что у него есть идея лучше, но после этого обращения не противится. Опираясь на бедра Сергея, он покорно склоняется к его паху, уже интуитивно проводит языком по всей длине. Кондратий обхватывает губами головку, когда чувствует, как чужая рука надавливает на затылок, заставляя поторопиться. Князь, несмотря на всё это, очень аккуратен. Поэт прекрасно знает, что тот никогда не причинит ему вреда. Кондратий старается. Делает всё, чтобы Трубецкой получал незабываемое удовольствие. Ритмичными движениями головой он вбирает глубже, рукой удерживает у основания. Рылеев тщательно обводит выступающие вены языком, втягивает щёки, и в собственную усладу ловит удовлетворенный стон Сергея. Желая остаться незамеченным, Кондратий елозит бедрами по постели. Он разводит ноги в стороны, пытается как можно теснее прижаться телом к постели, чтобы иметь возможность потереться членом о шершавую поверхность простыни. Когда это удаётся, Рылееву кажется, что от удовлетворения у него закатываются глаза. Он возбужден слишком давно, и это несправедливо. — Не дергайтесь, — к огромную разочарованию поэта, его замысел раскрывают быстро. После этого приходится прекратить секунды обрывистого самозабвения. Довести себя до пика Трубецкой не дает, предусмотрительно отстраняя Кондратия за плечи, но полностью не отпускает. Сразу после того, как член выскальзывает у того изо рта, Сергей накрывает чужую руку у основания ствола своей. — Высуньте язык, — велит он, и когда Рылеев подчиняется, проводит по послушно вызволенному языку головкой. — Посмотрите на меня, — тут же на князя уставляется разгоряченный взгляд карих глаз. Щёки Кондратия покрывает очаровательный румянец, и то, как обольстительно выглядит он в этот момент, просто самочинно. С хлюпающим звуком Трубецкой слегка похлопывает членом по его языку, и когда Рылеев отвечает на это стоном, кончает. Кондратий, не задумываясь, сглатывает. Аккуратно утирая уголки губ рукавом рубашки, он выжидающе смотрит на князя. От волны неги тот отходит достаточно быстро, а поэт, внимательно наблюдающий за ним, всё так же возбуждён, но не смеет прикоснуться к себе. — Кондратий Фёдорович, — его голос звучит хрипло. — Сегодня Вы закончите от моих пальцев, — сообщает Сергей, и Кондратию остаётся лишь предвкушающе вздохнуть. Он откидывается на подушки и разводит ноги. Князь не медлит. Одной рукой подхватывая под коленом, а другой нашаривая на кровати масло, Трубецкой целует его, покусывая и сминая губы. Кондратий отвечает в такт, обнимает за шею и ждёт, жаждет ласк своего князя. Сергей вводит сразу три пальца. Для этого Рылеев растянут достаточно. Он стонет в поцелуй, потому что Трубецкой до невозможности быстро находит простату и надавливает там подушечками пальцев. — Вы так возбуждены, — шепчет Сергей на ухо, когда разрывает поцелуй. — Вам хорошо? — Да… Князь, очень, — стоны превращаются в откровенное хныканье: Трубецкой меняет направление движений. — А сейчас? Кондратий кусает губы. — Нет… Пожалуйста, прошу Вас, там, — Рылеев подаётся бедрами навстречу и делает попытку самостоятельно насадиться на пальцы Сергея. Тот этот порыв пресекает тут же, чуть отстраняя руку. — Не своевольничайте, — указывает он, и Кондратий замирает. — Князь, прошу, — эти слова он выстанывает и выразительно прогибается в спине, когда пальцы Трубецкого вновь натыкаются на простату и начинают двигаться массажирующими движениями. Сергей целует его за ухом. Кондратий изливается себе на живот. Это действительно замечательное завершение дня. Но ещё лучше то, как князь заботливо очищает его полотенцем, утягивает под одеяло и сжимает в объятиях. От этой бережности Рылеев тает. — Вам понравилось? — спрашивает Трубецкой тихо. — Очень, — Кондратий сонливо прижимается к его груди. — Тогда Вы, конечно, не откажите мне в удовольствии греть Вас в объятиях всю ночь? Рылеев тихо смеется, потому что как он может отказать? Иногда его князь бывает до невозможности глуп.