— Вам всё ещё неспокойно, господин Попов?

— Вы осознаёте всю необходимость наших занятий? Арсений игнорирует психолога, едко ухмыльнувшись на вопрос. — Вы меня слышите, Арсений? ... — Арсений? Он поднимает голову с кушетки, на которую бесцеремонно залез в самом начале встречи, бросив на ходу «Я в фильмах видел: пациенты у психологов должны лежать на кушетках, я прилягу как самый ненадёжный, м-м?» Довольно жёстко. Душно. Раньше так не было. — Ну хватит мне по мозгам ездить, мы же все взрослые люди и понимаем, что мне не нужны эти сеансы. — В этом и дело, — врач смотрит на него с величайшим смирением, как будто станцуй он тут голышом самбу — она лишь покачает головой. — Ваши реакции на повседневные вещи отличаются от общепринятых. Ваши коллеги давно прошли освидетельствование у психолога, и их отпустили… — Потому что они были нормальными? — он впивается взглядом в миловидную очкастую блондинку. Та вздыхает. — Потому что им не нужна была помощь, — мягко возражает она. — Мне тоже, — отрезает Арсений и снова поднимает глаза на потолок. Белый, в трещинах весь. Штукатурка облазит. Они молчат. Как молчали все предыдущие сеансы. Вернее, Арс молчит, а врач делает и говорит, что посчитает нужным. — Вы нервничаете? — С чего вы взяли? — Вы, с того момента, как зашли в этот кабинет, не перестаёте перебирать бусины на браслете. А до этого вы дёргали ногой, вертели в пальцах ручку, почёсывали подбородок, открывали... — Достаточно. Очевидно, она про браслет из каких-то красно-оранжевых камешков, который он купил в переходе за девяносто рублей. Захотел и купил, в чём проблема-то? — ...И по этим реакциям я подозреваю нервозность. — Я псих по-вашему? — Нет, вы... — Тогда всё ещё не вижу причин задерживать меня, — Арсений осознаёт, что ведёт себя как маленький ребёнок, но ничего не может с этим поделать. — Вы прекрасно знаете, что психотерапевт нужен не для лечения психических расстройств, а для приведения в порядок хаоса в вашей голове. Вы запутались. Что? Арсений моргает. Он сидит за массивным столом. Шарики ньютоновской игрушки мерно стукаются. Симфония для уставшего мозга. Психотерапевт, как же он мог забыть. Не психолог. Потому что он не в грёбаном порядке, но ещё не псих. Пока. Полноватый мужчина, сидящий напротив, с тяжёлыми очками и добрыми карими глазами продолжает говорить. Каштановые волосы с намечающейся лысиной забавно вьются, мужчина похож на старого льва. Он спрашивает тонким женским голосом: — Арсений, вы меня слышите? Он моргает. — Потолок нужно красить. Психотерапевт вежливо смотрит вверх, но ей, конечно же, важнее пациент, чем какой-то потолок. А ведь белый цвет почти слез, открывая серый бетон. — Вы чего-то боитесь? — неожиданно, но Арсению плевать — он же импровизатор. Его сложно удивить. — Трипофобия. — Простите? — Боязнь дырок, — Арсений скалится, поглаживая большим пальцем гладкий тёплый камешек, — если я не путаю название. — Арсений, это несерьёзно. Как же его бесит, что она продолжает через каждое предложение говорить его имя. Он знает как его зовут. — Вы спросили — я ответил. — Я имею в виду, — она смотрит с величайшим пониманием, и это раздражает ещё больше, — страхи в повседневной жизни. Потерять работу, к примеру, или... Стать ненужным? Арсений с силой стискивает браслет. Подушечки пальцев мучительно хорошо обжигает тянущей болью. Маловато. Почему он об этом подумал? У него всё хорошо. Чёрт, зачем он подумал, что у него всё хорошо? Это же первая фраза, которую говорит человек, когда жизнь накрывается пиздецом. И всё же: зачем? Он сам себе человек, самостоятельная частица, не присоединённая ни к чему, ни к кому. О боже, как быстро бьётся сердце. Как же хорошо... Качай кровь, моё дорогое, быстрее, быстрее, да! — Зачем мне чего-то бояться? Все страхи беспочвенны. Он хотел сказать «у нас в голове», но в его голове прекрасная планета, как говорил Шастун. На которую он без скафандра в жизни не попрётся. Инопланетная жизнь, все дела. И даже если он делает вид, что ему не страшно... Это не так. Себе он может признаться. Или не может. Он не хозяин — временный попутчик, союзник. Не хозяин. Потому что сам отпустил. На одной чаше весов искусство, на другой — его жизнь. Тогда казалось, что выбор очевидный. Сейчас... Сейчас тоже очевидный, но это не он вправе решать. А кто? Он так задумывается об этом, что пропускает очередной бессмысленный вопрос психотерапевта и даже перебивает её: — Как думаете, кракены существуют? — врач уже открывает рот, чтобы ответить, но он обрывает сам себя: — Нет. Конечно нет. Я имел в виду осьминогов. — Существуют ли осьминоги? — наконец-то лёгкое удивление в её голосе. Арсений медленно садится на кушетке, продолжая перебирать камни. — Да, конечно, — он вежливо улыбается. Он хочет почесать плечи, чёрт, как же сильно чешутся. — Такие огромные, двадцатиметровые осьминоги. Вы не знаете? Он ярко улыбается. Как же душно. Его плечам это не пойдёт на пользу. — Арсений, вы слишком явно пытаетесь вывести меня из равновесия, — психотерапевт хладнокровно поправляет очки и смотрит ему в глаза. А вот он, по ощущениям, скоро сляжет с температурой. — К чему вопрос об осьминогах? Она недоумевает. Дожми её. Арсений сглатывает. Во рту даже суше, чем в комнате. — А вы не знаете? — силы покидают его, и он падает обратно, принимая лежачее положение. Врач молчит, а он пытается не двигаться хотя бы минуту. Очень хочется подёргать ногой, а пальцы тянутся перебирать кирпичного цвета камни. В голове взрывается бомба. Всё небо в красном мареве. Это ночь, чей покой разрушила война. Война, которую ведут мысли. Красные и белые. Чёрные повержены давно, он же не самоубийца, в конце концов? Взрывы доносятся отовсюду, многоэтажки рушатся, медленно оседают на землю, как раненые животные. Осколки задевают пищащих жителей, и они... Как же противно они пищат! Ни о чём подумать нельзя! Арсений открывает глаза, и перед ним багровое небо. Он слишком любит слово «багровый», чтобы удивляться. Двигаться нельзя. Он лежит смирно, пусть рядом с ним взрывается машина, опаляя огненным дыханием. Горячо. Он не двигается. Нельзя! Ну он же не двигался! Он хотел купить белый браслет, но в последний момент взял красный. Почему? Сказали, что этот цвет идёт ему больше. Но ему же не нравится кирпичный? Это не красный. И из-за сраного браслета он должен терпеть ёбаную войну в своей голове? Тлеющие останки погребены под килотоннами океана. Вода аж лазурная. Как его глаза. Да, у него красивые глаза, которые можно сравнить с океаном. Или небом. Это делает его плохим? У него завышена самооценка? И что? Он открывает свои глаза. Или чужие? Его тошнит от этой мысли. Он подумает о чужом зрении попозже. Привет, потолок. Я скучал. — Арсений? — Что? Кажется, она теряется на несколько секунд. — Как вы думаете, я псих или хочу им казаться? — он даже поворачивает к ней голову, чтобы наверняка видеть её выражение лица. Оно усталое. — Арсений, вы не подросток, чтобы задавать такие вопросы. У вас подозревается, — упс, он пропустил что у него там не в порядке, — но у вас совершенно точно нет... Бла, бла, бла... Его тело тряхнуло где-то внутри. Как на горках. — Просто ответьте. Я похож на психа? — Вы похожи на вредного ребёнка, — раздражённый ответ. Стойте, он уже это слышал. Перемотка. Давай ещё раз. — Просто ответьте. Я похож на психа? — Нет, не похожи. Он чувствует себя расстроенным. Не как инструмент, хотя и это тоже, а просто эмоцию. Это не честно. Ему жаль, что ему жаль, что не похож. Именно так — дважды. — Но это не значит, что вы среднестатистический человек с нормальными показателями. — Почему я не могу жить, как жил? — ему тоскливо. Почему никто не может понять, как много он вложил в себя, чтобы теперь вытаскивать наружу? В нём бездна всего. Весь его опыт, вся жизнь вела только к тому, чтобы некомпетентная врач говорила, что он не в ладах с головой?! — Потому что вам будет со временем тяжелее и тяжелее. Ваши тревоги будут разрушать вас изнутри. Он чувствует раскалённую магму в груди. А ещё проблемы с агрессией, но не с самоконтролем. Иначе её очки бы совершенно случайно поломались. В труху. Видите? Он отлично держит себя в руках. Честно говоря, иногда Арсений думает, что все в этом мире сговорились изо дня в день проверять его выдержку. Это сложно объяснить, но если бы общественных норм не существовало, он бы вёл себя совсем по-другому. Наверное. Привык, в конце концов, за тридцать с лишним лет. Или тысячу с лишним, если взять во внимание все жизни, что он когда-либо жил. Гладкие камешки приятно скользят по подушечкам пальцев. Ему неинтересно в этом кабинете. Птичка-мозгоклюйка ещё что-то говорит, но он не слушает всё равно. Они оба это знают. К чему эта вода? Вода. Нет, воду пропускаем, это уже устарело. Чёрт, где все? Ладно, полежи, не дёргайся, может, что и придёт? О, нашлась. Это пустота. Нет-нет, конечно же нет. Он знает, как выглядит пустота, а это всего лишь белое бесконечное пространство. Но! Тут есть пол! А пока есть пол, и он белый, нельзя это назвать пустотой. И даже больше: тут есть стена. Или нет? Ну, не важно, пола достаточно. Это чёрный маленький клубочек? Котёнок? Нет, конечно же серый. Это маленькое привидение из детских мультиков — простынь и чёрные провалы глаз. Милота какая. Как будто он не знает, что настоящие привидения полупрозрачные, и это люди в стародавних одеждах. Ох, какие же они зазнобы. Прям как он сам. А если взять не их, а действительно настоящих привидений, то... О них лучше не думать. Чёрт, убежало. Куда же ты! Вернись! Блядство. Да-да, потолок, здоровались уже. Как он устал быть в мнимом противоречии с самим собой. Он прекрасно знает что́, как, почему и зачем, но всё равно продолжает искать конфликт в идеально ровной поверхности. Без удачного вдумчивого конфликта не будет интересного сюжета — это он знает наверняка. Да, он сам научился, его голова — сложный тренажёр, который запрограммирован на проработку деталей и днём, и ночью, и вообще, нахрен, всегда. Сам научился, так с каких же таких пор это начало приносить не умиротворение? Как вода камень, как вода камень... Значит ли, что поток, который он собственноручно пустил в нужном ему направлении давным-давно, наконец-то пробил камень? И теперь вода зальёт поля и всё вокруг, утопив и тех, кто прав и кто виноват? — Мне плохо, я открою окно? — Арсений сползает с кушетки, ощущая неприятную тяжесть. Передумал, и не в значении «поменял точку зрения». Давление рисует в глазах чёрные пятна. — Конечно, — суетится психотерапевт. — Воды? — Только холодной, — вымучено улыбается он. Окно. Манящая свежесть. Облегчающий холод. Какой красивый снег. Стоп. Он мельком смотрит на экран мобильника. Семнадцатое мая. Вспоминается, как он выбрался гулять в ноль градусов, в одной кофте. Куртка была скручена под рукой. Как же ему было жарко, он буквально умирал от жары, и единственным способом унять её — было остудиться буквально. Ему — и всем остальным — повезло, что по дороге не попалось озеро. Казалось, что кости генерировали огонь, который жёг внутренности и который заставлял находить новые пути. Везде. Абсолютно в любом закоулке всего. Донаоткрывался, Колумб недоделанный? Закрыть теперь нельзя, это ж ему не форточка. Сквозит, выдувая последние мысли. Чёртов космический шторм. Как же было жарко. Как сейчас. Сейчас? За окном всё зелёное, но у него в душе сизый март. Когда он уже запомнит: поток сознания — это не претензия на гениальность или сумасшествие, и если он наполнился мыслеобразами — будь добр, научись закручивать вентиль. Иногда надо останавливаться, а не плыть по течению. Плыть. По течению. Вот умора. А гулял он в... Когда? Зимой, точно, зимой. Фух, слава Богу, что зимой. Вода очень кстати. Он поднимает глаза на врача. — Спасибо. — Пожалуйста. Почему вам стало плохо? Арсений решает закончить этот цирк. Он не хочет думать. Но сначала вода. Кристальные прохладные капли проливаются на кофту почти случайно, какое блаженство. Какое клише. Но психотерапевт стоит и не реагирует. Она множится у него на глазах. Сто, двести? Арсений хихикает. Окей, это смешно. — Вам плохо? — монотонно, отовсюду. — Нет, мне не приносит удовольствия скучно скучать. Потому что скучать — это одно, это интересно, а когда в голове только бумажные обрезки вместо цельной красивой аппликации — это уже не очень занятно. Понимаете? Вижу, что нет. Думаю, мы на сегодня закончим. Он открывает глаза. Браслет лежит, бесхозно забытый хозяином. Не красный, а кирпичного цвета. Вот так правильно: не красный. Понимаете? Вижу, что нет.