Место, где дух встретит кожу

             У Чарльза непривычно длинные, косматые, как у щенка, волосы. Если Эрик осмелится коснуться, пропустить сквозь пальцы, то почувствует лишь отголосок чего-то прежнего; если осмелится уткнуться носом, то почует лишь сухой запах пыли.       У Чарльза на руках непривычно темнеют крапинки от игл, образуя болезненные созвездия. Если Эрик осмелится коснуться тусклой кожи и выпирающих вен, почувствует лишь окрашенный яростью жар.       У Чарльза непривычная ржавая щетина, и если Эрик осмелится коснуться, лишь обожжёт руку колющим ощущением. У него непривычная линия опущенных губ, непривычные бессонные штрихи под нижними веками, непривычные глаза: мокрые ресницы, мокрая, прозрачная радужка.       Эрик не боится (Эрик Леншерр убил всех, кого боялся, кого презирал, ненавидел и любил, и остался один на один) и коснулся бы, не будь Чарльз таким непривычным. Чужим — с теми же чертами, но вывернутыми наизнанку, перешитыми на его бледном теле красными нитками, чтобы сразу броситься в глаза, чтобы завопить Эрику в уши о неправдоподобности, об обмане, о подмене. Чтобы сбить с толку и свести с ума от близости и неоправданной дальности того, кто существует и не существует перед ним одновременно. Видеть Чарльза — лживо, и Эрику кажется, что он до сих пор в люминесценции ламп и ловушке стекла и пластика, бредит в бессчётности времени.       На Чарльзе предусмотрительно нет ничего металлического или он правда наваждение?       В бессчётности Чарльз — частый гость (и Эрик не может прекратить сравнивать его с иллюзией, что выстроил в голове, что всплывала под тенью ресниц). Он в застывшем образе растрёпанных под вечер волн волос и расстёгнутого тёмно-синего джемпера, но всегда — с изломанными бровями и безвольными слезами в уголках чистых глаз, наполненных не страхом, но чем-то таким, безудержным, от чего сложно дышать. Чарльз всегда стоит перед ним, но сейчас видеть нервное движение его острых коленей непривычно. Искусственно.       Всё в нём перекроено, будто бы сыграно, и Эрик думает: не подменила ли Чарльза Мистик? Он хочет заглянуть в поисках янтарной искры в глаза напротив, но не может. Единственное, что от Чарльза на месте и что заставляет в него такого верить, — прямой и вызывающе открытый взгляд. Взгляд из прошлого, отпечатавшийся в Эрике отдельным, одним из любимых воспоминаний.       Бесстрашный. Раскладывающий, разгадывающий — и этого не скрывающий. Могущественный и почти беспомощный, когда направлен Эрику в лицо (всегда только в лицо, в глаза — без избеганий, без иррационального страха).       Чарльз сплошное лишь от прежнего себя, собран из крупиц, но в одном Эрик уверен: если осмелится заглянуть в искристые глаза, увидит ту же беспомощность. Превратившуюся из мягкой просьбы в кипящую, омерзительную для него самого слабость, от которой подрагивают руки, вцепившиеся в кресло. Во всём этом проглядывает Чарльз, и Эрик сжимает челюсти, чтобы, как раньше, не накрыть его ладонь своей.       Он хочет притвориться, что всё на своих местах, но всё, что чувствует, — что на месте рядом с Чарльзом (на том месте, ради которого он когда-то остался) до покалывания на коже тяжело. Создавать неприступный вид тяжелее с каждой мыслью.       Эрик переводит на смутную фигуру взгляд, встречается с его глазами будто с волной, обрушивающейся колкими алмазными брызгами на прибрежные камни. Чарльз с его косматыми волосами и несчастными отметинами-звёздами выглядит так, будто сам этой волне выстоять не сможет.       Под толщей прозрачной воды, Эрик знает, он прежний.       Он хочет поцеловать нахмуренный лоб Чарльза (не губы — сжатые не в упрямстве, а гневе; чужие), чтобы место под его сухим ртом стало местом, где его дух наконец-то встретит усталую кожу. Где непривычно израненный Чарльз станет собой.