Как долго я тебя искал...

*** Сентябрь сорок пятого года. Я уверенно шагаю с трудом плетусь по знакомой улице Саратова. Город выглядит абсолютно чужим, и дело вовсе не в том, что в последний раз эти улочки я видел зимой 41, просто война меняет не только людей. Я точно знаю, что каждый камушек под моими ногами помнит эту войну, помнит взрывы, авиаудары, помнит шаги ребят, которым было не суждено вернуться, помнит счастливые встречи и горькие расставания… Наверно, эти улицы помнят и меня, вот только я сам с трудом помню себя того. Кажется, я сейчас — весь в орденах, на гимнастерке три нашивки: две желтых, одна красная — ранения, на погонах капитанские звездочки и бесконечно тяжелый взгляд, и я тогда, лейтенант с наивной, но незыблемой верой в скорую победу и впервые влюбленный — это два абсолютно разных человека. Неспешно ковыляю, стараясь не обращать внимания на любопытные взгляды горожан, коротко киваю на приветствие совершенно незнакомых мне людей. Если бы мог, с удовольствием бы сбежал от этих пристальных глаз (не люблю, когда меня жалеют), да вот только левая нога после тяжелого ранения совсем не гнется. Поскорее бы добраться до выделенной мне комнаты, закрыться, спрятаться ото всех. Да, совсем не так я представлял себе послевоенную жизнь… В очередной раз приветственно кивнув какой-то женщине, вдруг замираю. Неужели это ты? — Эльжбета… — волнение внезапно накрывает с головой, вместо крика из горла вырывается лишь сипение. Ты конечно же не слышишь и уходишь все дальше. — Эльжбет! — от отчаяния кричу, что есть мочи. Как же в этот момент я ненавижу свою хромоту. Ты замираешь и нерешительно оглядываешься по сторонам. — Володя?! — читаю по твоим губам. — Володя? Жив! — слышу твои слова словно сквозь слой ваты, бросаю чемодан и несколько неловко ловлю тебя в свои объятия. Мы долго стоим обнявшись. Молчим. Вдруг стало совершенно наплевать на любопытные взгляды… — Эльжбета… — подрагивающими пальцами осторожно касаюсь твоего лица, аккуратно стираю дорожки слез с твоих щек. Господи, как же долго я ждал этой минуты. Ты немного отстраняешься, смущенно пряча взгляд. Да, ты всегда была невероятно скромной. — Куда ты сейчас? — прерываю затянувшееся молчание. — Домой, — пожимаешь плечами. — Яна с Петей ждут. Петя вернулся в сентябре 44, был тяжело ранен. Вот… Ну, я пойду, — аккуратно высвобождаешь свои пальчики из моей ладони. — Эльжбет, подожди, — неловко переступаю на больную ногу и тут же жмурюсь от боли, — не уходи, пожалуйста, — с надеждой заглядываю в твои глаза. — У меня есть сахар и даже печенье, пойдем я напою тебя чаем, здесь недалеко, — при выписке из госпиталя мама боевого товарища подарила целую пачку печенья — настоящая роскошь послевоенного голодного времени. Так уж вышло, что я вытащил ее сына из огня. В благодарность она отдала мне самое ценное, что у нее было. Долго отказывался от столь щедрого подарка, но в конечном счете все же сдался, и как оказалось, не зря. — Неудобно, Володь… — Пожалуйста! Я так долго тебя не видел, — не дав тебе возразить, одной рукой вновь подхватил чемодан, второй крепко сжал твою ладонь. До дома добирались в абсолютном молчании, хотя нам нужно было столько друг-другу сказать. Я украдкой ловил твои робкие взгляды, примерно представляя, что ты сейчас чувствуешь. Мы не виделись почти четыре года. А при расставании так и вовсе считали, что больше не увидимся никогда. И вот встретились, словно и не было тех долгих лет… — Проходи, — осторожно пропустил тебя в свою маленькую комнату в большой коммунальной квартире. — Присаживайся, я сейчас чайник поставлю, — бросаю чемодан в первый попавшийся угол, хватаю кем-то заботливо предоставленный мне чайник и ухожу на поиски кухни… На кухне бегло знакомлюсь с соседями, не стараясь запомнить имен, совершенно не до них сейчас. Милая женщина по имени Мария любезно соглашается оповестить меня, когда чайник закипит, чтобы мне лишний раз не «бегать» с моей негнущейся ногой, в обмен даю клятвенное обещание, что непременно расскажу ей, как и при каких обстоятельствах получил ранение. Возвращаюсь в комнату. При виде тебя, сидящей на кровати (больше здесь сесть некуда), счастливо улыбаюсь. Осторожно сажусь рядом. Молчим. — Что с твоей ногой? — ты первой прерываешь молчание. — Ранение… Две неудачные операции… не сгибается… списали за непригодность к строевой службе… — отвечаю односложно, не умею говорить о войне, тем более с тобой. Снова тишина. Мне так многое нужно тебе сказать, но язык словно прирос к нёбу. Осторожно тянусь к твоей ладони, улыбаюсь, когда в ответ ты так же осторожно сжимаешь мою руку. Чуть поворачиваюсь, встречаясь с твоими красивыми зелеными глазами и кажется, снова в них тону. Если бы ты только знала, как сейчас мне хочется коснуться твоих губ. Наш зрительный поединок прерывается внезапно распахнувшейся дверью. Ты немного вздрагиваешь и чуть отстраняешься. — Володя, а вот и ваш чайник. Я подумала, почему бы не помочь. Мне совсем не слож…— пламенная речь прерывается, когда соседка понимает, что в комнате я не один. — Вообще-то, у нас не принято водить домой женщин! — чайник с грохотом отпускается на пол. — Это моя жена! — на автомате произношу вслед закрывшейся двери. — Да, дружелюбные у меня соседи, ничего не скажешь. Кипятком не окатила и на том спасибо, — улыбаюсь. — Да… — едва слышно. — Володь, я пойду… неудобно… не хочу, чтобы твои соседи что-то про тебя нехорошее думали, — ты нервно сгибаешь и разгибаешь пальцы правой руки. — Подожди… — ловко преграждаю тебе путь, вот он плюс маленькой комнаты. — Я тебя больше никуда не отпущу, — осторожно касаюсь ладонями твоего лица. — Слышишь? Никогда не отпущу! Ты улыбаешься. Не встретив сопротивления, чуть прижимаю тебя к стене и касаюсь желанных губ поцелуем — нетерпеливым, долгожданным. Ты отвечаешь, осторожно зарываясь своими от чего-то всегда холодными пальцами в мои волосы. — Завтра же идем в ЗАГС, — осторожно заправляю за ухо выбившуюся из прически прядь волос, и не дав не единого шанса возразить, вновь забираю твои губы в плен.