поле

      Влетающий в распахнутое окно ветер раздувал молочного цвета шторы. Он шелестел уголками придавленных пивным стаканом газет, щекотал макушку сидящего спиной к окну юноши и задувал внутрь сорванные с ветвей молодые зелёные листья. Пахло свежестью и недавно прошедшим дождем. Вечерело.       Пар, поднимающийся из кастрюли, ласково огибал дно подвесных шкафчиков. Серо-бежевое лакированное дерево потело и покрывалось мелкими блестящими каплями. Парень бесцельно обводил их взглядом, иногда поглядывая на часы. Шесть сорок. Взрослых ещё не было дома.       Хартлисс поднялся, стягивая с ручки кухонной тумбы толстое длинное полотенце и складывая его ровно вдоль. Взявшись за края, он аккуратно взялся за обе ручки алюминиевой кастрюли и неспеша стащил ее с огня. Кастрюля мотнулась вместе с парнем. Толстое намотанное на ободок полотенце соскользнуло, и увесистая, огроменная кастрюля камнем бросилась в пол. Удар. Руки Хартлисса бессильно дрожат, пока только сварившаяся курица стремительно расплывается под его ногами. Несоизмеримо огромная лужа с плавающими в ней каплями жира огибает его черные шлепанцы. Куриные ножки сиротливо лежат посреди затекшего под тумбы, стол и стулья бульона. Из коридора слышится звук открывающейся двери.       Хартлисс, позабыв об отбитой спине, о саднящих руках и стертых до крови коленках, кинулся к кастрюле. Он до слез обжигал руки, хватая курицу голыми ладонями и полотенцем и закидывая ее обратно, пока шаги, непонятно чьи, переходили из предбанника в сени. Когда они раздались уже в коридоре, совсем рядом с кухней, Хартлисс из последних сил закинул в кастрюлю последние две ножки и порывисто встал, изнеможенно хватаясь за раскаленные алюминиевые ручки и с громким лязгом ставя ее на плиту. Мириад в проходе застыл. Парень боялся обернуться, ощущая в груди собравшийся в ком холодный страх, а на коже — обжигающе мерзкую жижу. — Что ты сделал?       Испуганный женский голос заставил Хартлисса выдохнуть и медленно опустить голову. Мать не была столь жестокой, как отец. Женщина схватила ближайшую тряпку и с силой зарядила ему по шее. — Убирай немедленно!! Отец сейчас придёт, увидит — убьёт!       Хартлиссу не надо было повторять дважды. Шатаясь и запинаясь, он обступил лужу, стараясь не смотреть на следящую за ним женщину, и сдернул с веревки для белья половую тряпку. Мать кинула ему вторую и ушла в ванную за жестяным тазом. Пока сын вытирал пол, Остен набирала воду.       Стоять на коленях было больно до ломоты. Хартлисс то привставал, то садился на корточки, то поднимался и тер пол в наклоне, скрипя зубами и громко сердито дыша. Мать вошла на кухню и негромко опустила недалеко от него наполовину наполненный таз. Пол после бульона был жирным и грязным. Хартлисс чувствовал омерзение всякий раз, когда давал себе волю подумать над тем, насколько его пальцы пропитались вонючей склизкой жижей. — Ты что, курицу с пола поднимал?       Первые несколько секунд Хартлисс думал над тем, чтобы соврать. Следующие над тем, насколько сильно его за это накажут. — Нет.       Соврать не составило труда. — Точно? А лужа откуда? — Я хотел переставить кастрюлю на другую плиту. Случайно разлил.       Остен задумчиво посмотрела на остатки куриного бульона в кастрюле и молча залила ножки водой из графина.

***

      Они жили за городом. Отец работал сварщиком, мать — бухгалтером. У них всегда были деньги, у отца всегда были клиенты. Без денег они оставались редко, разве что тогда, когда Дарнес уходил пить. Тогда мать подворовывала из кассы и приказывала Хартлиссу молчать.       За окном заглохла машина, громко захлопнулась дверь иномарки. Хартлисс сидел за одним столом с матерью, подогнув к груди одну из ног, и дрожащими руками промакивал стёртое до крови колено. Тёплый ветер, поддувающий из распахнутой форточки, шевелил расстеленные по белоснежной скатерти газеты и обдувал шипящие и булькающие залитые перекисью трещины.       За время летних каникул гречка стала Хартлиссу второй матерью. Он стоял на ней утром, он стоял на ней днём и вечером, временами оставался с ней один на один до самого рассвета и мрачно думал, насколько сильно становился похожим на тарелку с гречкой. Невидимые вечером и наводящие откровенный ужас при дневном свете маленькие, но многочисленные вмятины на коленках давно стали чем-то обыденным, сравнимым с ногтями или волосами на теле.       Остен сидела практически бесшумно. Её выдавали только колыхания домашнего стелящегося по коленям платья, лёгкое покачивание ступнёй и редкие свистящие вздохи сквозь зубы. Иногда она ощупывала пальцами разбитую пухлую губу, бережно проводила вдоль лица рукой и поглаживала сама себя по голове. На плите томился рис. Лёгкий аромат тушёных в соусе куриных ножек щекотал нос.       Громкий, тяжёлый стук в окно и мелькнувшее за рамами злобное лицо отца разбудил обоих. Хартлисс загнанно обернулся, а Остен, до этого пребывающая практически в беспамятстве, подскочила со рваным, сдавленным вдохом. Дарнес показал женщине кулак. — Святая Рея, я закрыла дверь! — только и успела выкрикнуть мириада, подбирая платье и выбегая в коридор.       Хартлисс лишний раз оглянулся на пол, закрутил крышку бутылочки с перекисью и опустил закатанную штанину.       Ступая босыми ногами по холодному линолеуму, Остен распахнула перед Дарнесом дверь. Он пригнулся, по-хозяйски протискиваясь в сени и грубо хватая звезду поперёк затылка. Горячие губы обожгли саднящую щеку. Остен присмирела, упёрлась ладонями в широкую грудь и аккуратно отстранилась. Далеко отодвинуть голову ей не дали, но и этого было достаточно, чтобы взглянуть в глаза зверю. — Привет... — в ответ на тихое приветствие мужчина напротив одарил её мягкой улыбкой. Остен ощутила, как на секунду перед её глазами всё задвоилось, а голову окатило холодное отвращение. Она не могла устоять, когда вечно жестокий муж улыбался ей так. — ..Хартлисс уже накрывает на стол. — всё же смогла выдавить из себя женщина, стыдливо тупя взгляд. Твёрдая рука выпустила её, и звезда наконец смогла вдохнуть.       Когда она смотрела на него, её жалкие хрупкие коленки начинали дрожать не то от страха, не то от волнения, а дыхание сбиваться. Остен гладила себя по ладоням, переминаясь с ноги на ногу и терпеливо ожидая, пока муж наконец разуется. Но когда грубая мужская рука с педантичной чёткостью опустила огромного размера лакированные туфли на выделенную для них полочку, мужчина никуда не ушёл. Он пихнул женщину вбок и деловито поставил портфель на стол. Стол, в свою очередь, легко пошатнулся с одной ножки на другую и тихо звякнул банками с вареньем.       Мужчина похмурился, а Остен неслышно вздохнула и скрестила руки на груди. — Там пол неровный. — прошелестела она из-за широкой спины. — Значит, надо подложить газету. — И я была бы бесконечно благодарна... — Дарнес оглянулся на неё. — ...если бы кто-нибудь хозяйственный, кто-нибудь сильный и заботливый... сделал это за меня.       От услышанного глаза кометы оживлённо заблестели, и он расплылся в широкой довольной улыбке, протягивая к Остен руку и крепко хватая её за пояс. Та тихо охнула и промолчала. — Обязательно.       Дарнесу нравилась лесть. Нравилась даже неприкрытая, от неё он приходил в абсолютный восторг. Сильнее лести ему нравился только крик.       В руки Остен опустилась аккуратно сложенная вещь. Женщина с недоверием поджала губы. На ощупь оно было нежным и невесомым и, скорее всего, дорого стоило. — Что это? — Платье. Тебе.       Хейл старший не упускал возможности подлизаться. — Которое ты порвал?       Тихий самодовольный смешок обжёг ухо. Остен решила принять это за "да" и поспешила изобразить благодарность. — Спасибо. — она подняла на него взгляд, особенно старательно растянула уголки губ в лёгкой улыбке и сщурила глаза, желая выглядеть убедительнее. — Мне очень приятно. — снизив голос до полушёпота, Остен быстро, насколько это возможно, клюнула Дарнеса в щеку и юркнула за занавеску.       Дарнес остался где-то там, позади, застёгивать чемодан, но дрожь в коленях не прекратилась. Она пробежала мимо кухни, заглянув к Хартлиссу лишь на секунду, и скрылась в коридоре.       Бледное лицо матери не внушало уверенности.       Еле передвигаясь, но усиленно делая вид, что у него на самом деле ничего не болит, юноша расставлял по газете тарелки с рисом и выложенными на нём ножками. Подливка заполняла рис собой. Она стекала по рисовым холмам, пропитывая их насквозь. Она пахла, пахла до отвращения мерзко, до боли в горле гадко; от одного её вида живот Хартлисса сводило тупой фантомной болью, и он изо всех сил зажимал рот рукой, когда к глотке подступал очередной тошнотворный едкий ком.       Ножки. Те самые ножки, которые он собрал с пола. Голыми руками, не омывая, хватаясь грязными пальцами за самую мякоть, измазываясь в жире и мутноватой жиже с головы до пят, обжигая ступни и колени и заливаясь слезами бессилия. После этого он вымыл руки на несколько раз, но, даже переодевшись, Хартлисс не переставал чувствовать холодный ужас, поселившийся между кишками и желудком. То самое колющее в печёнках омерзение, испытываемое мириадой, выброшенной в хлев к свиньям и заставленной жрать с пола.       За спиной послышались шаги. Дарнес встал в дверях, сосредоточенно вглядываясь в побледневшее лицо сына и почёсывая подбородок. Хартлисс сидел словно в трансе, сунув ладони меж коленей и опустив взгляд в тарелку. — Всё ещё обижен? — низкий голос прокатился вдоль стен. Юноша не ответил. Вчера он стоял на гречке, позавчера выкручивал руки, два дня назад висел на гвозде. Сегодня смотрел на курицу. Не дождавшись ответа или хотя бы мычания, Хейл старший, однако, не рассердился. Он медленно двинулся вдоль стола, провел ладонью вдоль нагретой солнцем газеты и аккуратно осел на стул рядом. Под внимательным взглядом отца осознание, что сегодня вся семья будет есть с пола, особенно остро выжигала в сознании Хартлисса слово "подлец". — Долго будешь молчать?       Парень принял попытку сглотить сухой ком, вставший тугим узлом поперёк глотки, но жажда лишь сильнее схватила его за кадык. Дарнес придвинулся, проскрипев ножками о старый паркет. — Ну, всё. Хватит. Прекращай. Обними папку.       Был бы у него хвост, он бы его вздыбил. Были бы у него когти, он бы вгрызся ими в стол и с силой дёрнул, выдирая их с кровью и мясом и оставляя от своих рук сплошные ошмётки. Была бы у него кувалда, он бы размозжил ею свою голову. Накатившая на Хартлисса паника, неудержимое желание бить и бежать и дрожь в горле словно повисли в воздухе, когда голые сверкающие руки, грубые и до отторжения чужие, неудобно обняли его поперёк плеч. Хартлисса пробил пот, а Дарнеса — самодовольная улыбка. — Не обижаешься больше на отца? — Харт промолчал. Тогда Дарс повторил уже настойчивее, с едва уловимым раздражением. — Язык съел? Говорю, на отца будешь ещё обижаться? — ..Не буду. — юноша мотнул головой и для убедительности добавил: — Честно. — Зуб даёшь?       Хартлисс кивнул, поджав губы и посмотрев куда-то мимо плеча Дарнеса. В дверях стояла мать, скрестив руки на животе и криво безвыразительно улыбаясь. Тогда он опустил взгляд, хрипло выдохнул и прикрыл глаза, обнимая отца в ответ. — Даю.. Ай—       Тяжеленная для ребёнка ладонь гулко хлопнула того по спине. Хартлисс хрипло закашлялся, а Дарнес широко улыбнулся. — Всё. Есть давайте. М-м... Ништяк.       Склизкая прогорклая ненависть стекала с нешироких худых плеч и собиралась зловонной лужей под ногами. Сегодня вся семья ела с пола. И никто, кроме Хартлисса, об этом не знал.       Но всякий раз, когда он оборачивался на отца, на губы набегала улыбка. Да. Все они едят с пола. И его отец — тоже.