И тогда хрупкий купол треснет

      Чжунли медленно открывает глаза. Какое-то время он моргает, пытаясь сфокусироваться. Щебечут птицы, ветер приносит запах утренней свежести, а по стене ползут солнечные пятна. Он дома, в своей кровати, в тишине и покое, но чувствует себя абсолютно разбитым.       Выбраться из штаба миллелитов благодаря Цзя И удалось без приключений и проблем. Если повезёт, выходка Чжунли так и останется незамеченной. Однако даже это не особо радует: ночью приходили беспокойные сны, не давали спокойно отдохнуть. Не то чтобы это были кошмары, скорее… что-то тревожное. Чжунли уже даже не помнит ничего конкретного, но послевкусие осталось крайне неприятное.       Чжунли фокусирует взгляд на прикроватной тумбочке. Рядом с банкой с лекарством лежит серьга Итера. Камень в ней снова чёрный, но, если коснуться его или даже поднести к нему руку, он вновь пожелтеет. Вчера Чжунли даже любопытства ради вытащил что-то из подпространства наугад. Вышло немного неуклюже – он едва успел поймать неудачно возникший в руке осколок Кор Ляписа, – у него действительно получилось. Наверное, Чжунли и впрямь не безнадёжен.       Однако взглядом он находит лекарство. Это сейчас самый животрепещущий вопрос.       «Не пей эту дрянь».       Довольно категоричное заявление. Когда же Итер успел прознать про лекарство? Или ему что-то наболтала Кэцин? Впрочем, скорее всего, нет.       Чжунли шумно вздыхает, поднимается, занимается утренней рутиной и в конце концов, взяв банку, уходит завтракать. Всю трапезу он задумчиво на неё пялится, словно она может дать ответ на все – ну или хотя бы какой-нибудь один – вопросы. Но банка, конечно же, молчит.       «Он сказал, что суток должно хватить».       Слух Чжунли едва уловил этот комментарий – настолько тихо Итер его произнёс. Кто же этот загадочный «он»? Если поразмыслить, то вариант остаётся только один: доктор Байчжу. Он разговаривал с Итером – причём явно секретничал, – он в курсе, что за лекарство принимает Чжунли. Но при этом именно Байчжу его и выдал. Можно ли в таком случае поддаваться уговорам?       Чжунли тихо вздыхает и потирает переносицу, прикрыв глаза, ведь разницы, по большому счёту, нет: он уже заключил с Итером контракт. А даже при мёртвом Рекс Ляписе угроза Гнева Камня всё ещё кажется вполне реальной. Да и не в его привычке нарушать контракты.       Стрелка неумолимо приближается к отметке двенадцать: всего через восемь минут Чжунли нужно принять решение. Правда или ложь. Уверенность или хрупкость. Головная боль или неведение.       А если это всё-таки искусный обман, и Чжунли не переживёт отсутствие лекарства? Если Итер тоже сговорился с Кэцин, Нингуан и Байчжу? Такая теория имеет место быть, действительно, но Чжунли не особо верит в неё: вчерашние мучения Итера едва ли похожи на притворство. Да и Байчжу… Точно ли он за одно с Кэцин и Нингуан?       Больше всего не даёт покоя иная мысль: а почему, собственно, свет сошёлся клином именно на Чжунли? Больше никто не терял память от энергетических выплесков. Никого другого Цисин не нанимали на работу. Ни у кого нет странностей при управлении стихией. Ни перед кем не появляются чужеземцы и не произносят имена других людей при смерти.       Только Чжунли через это проходит.       Если его прошлое прячут намеренно, держат при верхах Цисин, явно контролируя, – он, вероятно, когда-то представлял опасность для Лиюэ. Почему его тогда просто не убили? Хотя Нингуан сказала, что по какой-то причине это нельзя сделать.       А что, если он представлял угрозу вовсе не Лиюэ, а Цисин? Количество совпадений в таком случае оказывается довольно внушительным. Политика Кэцин сменилась ведь именно после битвы с Осиалом, смерти Рекс Ляписа и ухода Адептов. Тогда, когда человечество взяло ответственность за Лиюэ. И Чжунли потерял память примерно в то же время.       Не бывает ведь таких совпадений?       Но как можно внушать подобный страх Цисин? Кем нужно для этого быть? Архонтом, что ли? Они ведь даже Адептов выгнали с земель практически без заминок.       Банка с лекарством заигрывающе отражает солнечные лучи, словно намекает на то, что время принятия уже подступает. Чжунли бросает взгляд на часы. Секундная стрелка лениво отсчитывает доли, приближаясь к двенадцати. Тик-так…       В голове воцаряется пустота: Чжунли просто пялится на ход стрелки. Потому что даже выбор иллюзорен: если он решит оставить всё как есть, то нарушит контракт и будет вечно маяться от неведения.       Ведь он и в самом деле любопытный.       Часы тихо щёлкают: секундная стрелка переваливает за отметку двенадцати и продолжает мерный бег. Чжунли берёт банку с лекарством, подходит к раковине, снимает крышку и без раздумий выливает содержимое. Отставив пустой бутылёк, он задумчиво наблюдает за тем, как не спеша утекает в слив золотистая жидкость.       Правильно ли он сделал?       Это он скоро выяснит.       Взяв заваренный чай, пиалу и книгу, Чжунли выходит на задний двор и поудобнее устраивается в кресле: учитывая то, что его ждёт в ближайшее время, никуда идти он не собирается. Возможно, свежий воздух и хороший чай помогут поначалу немного притупить головную боль.       Всё начинается, как обычно, с тупого тянущего ощущения где-то в центре головы, ближе ко лбу. Как ни странно, спокойная обстановка и тёплый чай действительно помогают: Чжунли довольно долго продолжает читать, даже не теряя сути текста.       Уйти подальше от часов было неплохим решением: если бы Чжунли наглядно видел, насколько мало времени на самом деле отстрадал, то бы только расстроился. А вот на заднем дворе следить за временем сложно: птицы поют с раннего утра и до поздней ночи, а солнце скрывает приятная облачность.       Первыми начинают доставлять дискомфорт именно птицы. Чжунли ставил на то, что в первую очередь перестанет воспринимать текст, но оказалось, что щебетание – весьма изощрённая пытка. Каждый стрёкот и чирик по прошествии времени словно проезжается по мозгу пилой.       Чжунли откладывает книгу, чуть сползает в кресле и прикрывает глаза. Хмурится. Удивительно, что до приёма лекарства боль была острее. Ещё тогда, когда только началась. Она вгрызалась словно в мозг разом и даже не позволяла думать, а сейчас – ничего, вон, даже читать можно.       Точнее, можно было. Потому что сейчас комок боли смещается под лоб и словно ощетинивается: каждое, абсолютно каждое малейшее движение отдаётся резью. Чжунли даже не хочется представлять, что будет, реши он встать.       Чжунли медленно открывает глаза. Какое-то время он моргает, пытаясь сфокусироваться. Свет вокруг приглушён, или же на улице уже сумерки: помимо прочего, ещё и ощутимо холодно. Чжунли лежит на полу кухни, и его голова раскалывается.       Он не помнит, как дошёл сюда. Однако, судя по лежащему рядом стакану, он, скорее всего, решил взять воды и переместиться в комнату. Наверняка как раз не желая свалиться где-нибудь. Какая ирония.       С тихим стоном Чжунли переворачивается на бок, чуть подтягивая ноги и вплетая пальцы в волосы. Хочется забраться пальцами под кожу и как-нибудь вытащить боль, ну или хотя бы помассировать мозг – массаж ведь успокаивает? Чжунли отнимает руки от головы, бессильно расслабляясь: лучше вообще не трогать, даже внешние воздействия отдаются гулом и практически обжигают.       Наверное, если бы он пожалел себя и оставил лазейку, не вылил лекарство, он бы сорвался прямо сейчас. Потому что он словно сгорает изнутри. Чжунли осторожно касается лба: да и не только изнутри. Организм отчаянно протестует против пытки.       Кое-как перевалившись, Чжунли оборачивается и силой заставляет себя сфокусироваться на часах. Выходит далеко не с первого раза. По ощущениям на это уходит вечность, да и стоящие в глазах слёзы не делают задачу легче.       Семь вечера.       Можно сказать, он почти справился. Мужественно прожил полдня.       Если нужно было продержаться именно сутки, то впереди ещё половина.       Чжунли жмурится, скалится и тихо ахает, поднимая дрожащие руки к голове, но не касаясь: будет только хуже. Нужно собраться с силами и постараться дойти до кровати. Так себе идея, но будет хотя бы приятнее – скорее всего – лежать на подушке, чем на дощатом полу.       Надежда на то, что после пробуждения боль притупится, оказывается весьма наивной. Наоборот, становится только хуже: по телу начинают прокатываться волны жара, в пальцах колет, а сердце колотится как после марафона. Но Чжунли собирает остатки воли в кулак и очень осторожно поднимается.       Иначе как вдоль стены идти не получается. Перед глазами всё плывёт, ориентироваться приходится скорее по наитию и привычке, нежели опираясь на зрение. Про воду Чжунли даже не вспоминает – сейчас его захватывает без остатка только одна мысль: упасть на кровать и вырубиться.       Конечно, не считая усиливающегося с каждым шагом желания прекратить эту боль.       Комната встречает приятной тенью и свежестью: даже кажется, что на мгновение становится не так жарко. Но это ощущение улетучивается так же быстро, как и появляется. Чжунли ложится, подтягивая ноги и стремясь свернуться в клубочек, и комкает в руках край покрывала, бессильно скалясь.       Мгновенно уснуть хочется примерно в той же степени, как и мгновенно умереть.       Чжунли медленно открывает глаза. Какое-то время он моргает, пытаясь сфокусироваться. В открытое окно врывается вечерний прохладный ветер и доносит лёгкий запах озона: скоро наверняка будет гроза, даже птицы не щебечут. Он дома, в своей кровати, и ощущает себя на удивление хорошо.       Несмотря на то что всё тело кажется неродным, а ещё невообразимо хочется пить, голова поразительно лёгкая: нет и эха боли. Чжунли пялится в потолок, постепенно просыпаясь, и пытается понять, что не так. И он бы с радостью сказал, что это ощущение «не так» уже в печёнках сидит, вот только в этот раз оно… другое.       Чжунли поворачивает голову и натыкается взглядом на лежащий на тумбочке Глаз Бога. Осознание приходит как по щелчку. Чжунли садится, свешивает ноги с кровати и оглядывается, часто моргая.       Ну конечно.       Чтобы представлять опасность для Цисин, нужно действительно быть Гео Архонтом. Хрупкий купол наконец трескается и с оглушительным звоном рассыпается.       Первые секунды Чжунли даже не может понять, восхищён он больше или возмущён. Чтобы так его облапошить, Кэцин и Нингуан действительно пришлось постараться. Самые последние воспоминания всплывают урывками: Кэцин пригласила его на чай, чтобы обсудить какие-то исторические стратегии Лиюэ и возможность их применения в новых реалиях, потом они долго разговаривали, а затем… Кажется, ему стало плохо, но вид у Кэцин при этом был чрезвычайно довольный… После большая дыра, и Чжунли проснулся в лазарете.       Ловко…       Однако фаза восхищения проходит весьма быстро, сменяясь клокочущим недовольством. Даже не столь важно, что они прознали о его сущности, усыпили, стёрли память, держали на коротком поводке как какого-то пса – стоит признать, что план был действительно неплох и посыпался исключительно благодаря ряду случайностей, – проблема в другом.       Цисин мало того что не справляются с возложенной на них ответственностью, они не собираются ничего с этим делать. Все жалобы, логистические проблемы, которые никто не спешил решать, завышенные цены – Цисин вполне осознанно централизовали регион, отделив Гавань от остальных земель. Если бы Чжунли лично не получал от Кэцин десятки раз отказы в ответ на хорошие идеи по вовлечению окружающих земель, то бы тоже вполне мог считать, что у Цисин пока что просто нет времени озадачиться периферией.       Недовольство только усиливается, когда Чжунли осознаёт, что теперь в происходящее вмешали ещё и Итера. Конечно, ведь, по большому счёту, если бы он не появился, Чжунли бы и не подумал отказываться от лекарства. По крайней мере, в ближайшее время. А там, глядишь, оно бы вместе с елейными речами Кэцин и Нингуан окончательно подавило все подозрения.       «Мы дружили до того, как ты потерял память», – вспоминаются слова Итера, и Чжунли прикрывает глаза и скалится. Видимо, до того, как он пришёл в палату, Байчжу успел рассказать Итеру про заклинание. Наверное, чтобы не подвергать никого опасности, Итер решил вовсе умолчать об их связи – более глубокой и интимной, чем можно себе представить.       Чжунли протяжно вздыхает, прикрыв глаза. Ох, как же он недоволен, это даже словами не описать. Он так долго направлял, подсказывал, взращивал, наблюдал, чтобы в итоге вышло что? Его предали, его детище загубили, его возлюбленного заковали в подвале. А ради чего?       Судя по времени, он провалялся без сознания практически сутки. Что ж, от его отпуска осталось два дня. Он мог бы нанести преждевременный визит в резиденцию прямо с утра, но это мгновенно вызовет ненужное внимание, чего бы хотелось избежать: Чжунли хочет лично немного поболтать с Кэцин и Нингуан. Поэтому придётся эти два дня томиться ожиданием, разведывать обстановку и мучиться мыслями о страдающем где-то в подвалах Итере… Ещё повезло, что он вообще к нему сумел попасть: сработали древние механизмы перестраховки, реагирующие на его силы.       Чжунли недовольно урчит, но вдруг осекается, потому что у него… не получается. Вместо привычного урчания выходит только гулкое мычание.       Он ещё раз повторяет: если напрячь определённые мышцы в горле, которые дублируют сложные драконьи связки, получается разный спектр звуков, от негромкого урчания до грозного утробного клёкота. Однако, как бы Чжунли ни пытался, по какой-то причине его тело… не работает. Оно не работает, как должно.       Прислушавшись к себе, Чжунли осознаёт, что то странное чувство чужеродности тела, которое он ощутил при последнем пробуждении, всё ещё с ним и уходить никуда не собирается. Он поднимает руки, пытается сменить кожу на чешую и абсолютно искренне удивляется, когда у него ничего не выходит.       Чжунли стремительно встаёт и проходит в ванную: у него закрадываются весьма нехорошие подозрения. Заглянув в зеркало, он замирает, а затем коротко встряхивает головой, надеясь, что оно как-нибудь само пройдёт, но нет: когда он поднимает голову, на него из зеркала смотрят всё те же янтарные глаза с чёрными зрачками.       Хороший ход. Сделать так, чтобы он случайно не узнал о своей сущности благодаря привычкам.       Прикрыв глаза, Чжунли концентрируется, пытаясь просканировать тело. Для вызова реакции он выбирает самое простое и привычное действие: смена кожи на чешую. Несколько секунд не происходит абсолютно ничего – Чжунли хмурится и давит энергией сильнее, пытается получить хоть какой-то отклик, и вдруг практически сгибается пополам: под рёбрами стреляет, отчего мгновенно спирает дыхание. Прижав руку к груди, Чжунли жмурится и цедит стон: ощущение жжения всё ещё томится под рёбрами и проходит очень долго.       С шипением он поднимает голову, вновь заглядывает в зеркало, щурясь и скалясь, и удивлённо выдыхает от увиденного. Чжунли быстро моргает, пытаясь убедиться, что ему не чудится, а затем стягивает и отбрасывает на пол рубашку. На груди, плечах, шее и даже лице медленно выцветают яркие Гео печати.       – Ах ты… дрянь… – цедит Чжунли. Ох, как ему хочется зарычать, да вот только он не может!       Потому что его запечатали в собственном теле!       Сразу становится понятно, почему Чжунли некомфортно чувствовал себя рядом с Нингуан: это ведь именно её печати украшают кожу замысловатыми узорами. Скорее всего, именно печать была причиной, из-за которой Итер не мог сказать прямо, в чём дело. Чжунли внимательно всматривается в иероглифы, пытаясь уловить суть, и преуспевает: вязь поганая и довольно сильная, но сломается, если выдавить её, правильно распределив силы. Много сил. Но уж Чжунли-то точно хватит, даром, что Адепт.       Печать является корнем весомой части проблем: она буквально закрывает все силы внутри тела, чтобы ими практически невозможно было пользоваться. Чжунли не очень хочется думать о возможных последствиях, но, судя по иероглифам, именно из-за печати Итер и Байчжу не могли сказать прямо, кто он такой – сработал бы какой-то защитный механизм.       Заклинание сильно ограничивает возможность контролировать Гео вокруг, но по ощущениям практически не мешает перемещать её внутри тела. Однако, чтобы это понимать, нужно знать, что внутри такая сила имеется. На беду Нингуан, наверняка потратившей на это много сил, энергии у Чжунли очень, очень много: скорее всего, в противном случае он даже не смог бы призывать кристаллики после запечатывания. Именно этим Чжунли и воспользуется: если найти слабые места в вязи и надавить на них, печать рассыпется.       Однако будет очень больно.       Чжунли фыркает и качает головой: и почему ему так повезло свалиться из одной агонии в другую? Он оглядывается, вынимает из этажерки одну рейку, садится на пол, упираясь спиной в ванную. Некоторое время он мерно и протяжно дышит: ко второй волне пыток готовиться морально оказывается сложнее, тут ведь ещё и самому весь процесс проводить, в отличие от ситуации с лекарством – провалялся полтора дня без сознания, да и хватит.       А с Гнозисом ведь было бы быстрее и проще… Естественно, Чжунли в любом случае справится, но вот насколько быстро – вопрос открытый. Самое забавное, что, если бы он снимал такую печать с кого-то, всё прошло бы легче, но это лирика.       Сильно зажмурившись, Чжунли вздыхает, а потом мотает головой: оттягивать больше не стоит. Он закусывает палочку и упирается затылком в край ванны, расслабляется и пускает силу, прощупывая печать.       Хорошо бы не разбудить соседей…       От расслабленности ничего не остаётся уже через несколько секунд: под рёбрами вновь стреляет и начинает ужасно жечь, ведь в этот раз Чжунли останавливаться не планирует. Он с недовольным стоном сползает на бок, перекатывается, упирается в пол предплечьями и лбом, пытаясь урвать хоть крупицы холода от каменной плитки. Однако жар изнутри оказывается сильнее: давит, давит, давит, противоборствуя силе. Тело немеет и тяжелеет, кажется, ещё чуть-чуть – и вовсе откажет, но Чжунли упрямо продолжает выдавливать дрянную печать из организма. Она сопротивляется, прогибается, но постепенно истончается, нужно только дожать…       В ушах стоит хруст сжимаемой в зубах палки, приходится прикладывать колоссальные усилия, чтобы ещё и не заорать. Чжунли рычит, чтобы хоть как-то выплёскивать энергию, и бьёт кулаком по полу, насколько хватает сил. По ощущениям, выходит довольно слабо, но это помогает: Чжунли чувствует, как истончается заклинание, уступая.       Ощущение давления и онемения спадает настолько внезапно, что Чжунли просто падает на бок. Он выплёвывает остатки палки и шумно хватает ртом воздух, притираясь виском к холодному полу. Все тело покалывает и ломит, но это, по идее, скоро пройдёт.       Чжунли вздыхает с облегчением и жмурится, когда ведёт хвостом и задевает край ванной. Открыв глаза, он обнаруживает перед собой ладони, покрытые родной обсидиановой чешуёй. Как же, оказывается, мало нужно для счастья.       На то, чтобы подняться, требуется некоторое время. Чжунли шумно дышит, пыхтит, пытаясь совладать с неприятными ощущениями, но в конце концов встаёт, вцепившись в раковину и сжимая её чуть не до треска, и всматривается в глаза.       Светлые корляписовые глаза с вытянутым зрачком-ромбиком и кружком вокруг него.       Глаза Адепта.       Чжунли хмурится и грозно смотрит исподлобья. Он чертовски зол. И очень жаль, что с вымещением злобы придётся немного подождать. Но он терпеливый, не привыкать. Чжунли слизывает с губы кровь, пошедшую носом, и шумно выдыхает, беря себя в руки. Чешуя сменяется на кожу, хвост и рога исчезают, позволяя принять обычный человеческий вид.       В стекло начинают стучать капли дождя, где-то в отдалении грохочет гром. А Чжунли начинает обратный отсчёт до встречи с Кэцин.