Право на прощение.

Как правило, утро в Асгарде всегда было ясным и солнечным. В особенности, если живущий в золотом городе Бог Громовержец просыпался в хорошем настроении. Однако, пробуждения Тора уже давно нельзя было назвать приятными. Одинсон стоял в своих покоях у огромного окна, бездумно смотрел на подернутое облаками серое небо над городом. Он вновь плохо спал, сам не понимая, что на самом деле его тревожит. После ужаса, учиненного в Нью-Йорке, асгардцам во главе со своим кронпринцем достаточно быстро удалось навести порядок в девяти мирах, вернуть покой на ветви Иггдрасиля, и уже полгода не было никаких происшествий. Тор занимался рутинными делами, постепенно приучая себя быть царем, беседовал с отцом, гулял с матерью, отмахивался от предложений друзей провести бурную ночь «как раньше». Да, все вновь вернулось на круги своя, за исключением, пожалуй, самого Громовержца. Он чувствовал в себе изменения, знал, что больше никогда не станет прежним, и все никак не мог решить, хорошо это или плохо. Завтрак проходил в молчании, разве что Верховная Богиня, ласково улыбаясь, пожелала сыну доброго утра. Всеотец не сказал ничего. Он тоже неуловимо изменился, остался прежним Верховным Богом и при этом стал другим. Все они стали другими. И эти изменения в семье хранителей девяти миров словно отражались на всем вокруг, лишая золотой город былого сияния. Тор еще не придумал, чем себя занять. Особенно важных дел у него запланировано не было, однако как будущий правитель он не мог позволить себе сидеть без дел. Кронпринц шагал к своему кабинету, гадая, стоит ли нанести дружественный визит в Ванахейм, когда внимание его привлекла одинокая фигура у окна. Обхватив изящными пальцами резные перила балкона Всецарица Фригг задумчиво смотрела на серое небо. Тор подошел к матери, положил свою могучую руку поверх ее. Богиня чуть улыбнулась. - Когда в Асгарде вновь будет сиять солнце? – проговорила она, разглядывая небесную серость. – Когда мой сын вновь будет улыбаться? Тор поджал губы, однако ради матери чуть приподнял уголки. - Ты ведь сама можешь разогнать тучи, - сказал он. – Верховной Богине ничего не стоит вновь вернуть Асгарду свет. Та согласно кивнула. - Но даже Верховная Богиня, как выяснилось, не может вернуть свет в душу сына. – Она обернулась, посмотрела в лицо Громовержца своими добрыми печальными глазами. – Что тебя тревожит, Тор? Бог Грома чуть дернул плечами, не представляя, что должен ответить. Ведь он сам толком не понимал, что с ним происходит. - Устал, наверное. - Быть царем – тяжелое бремя. Быть верховным Богом – великая ответственность. Но и честь. - Я знаю. Я стараюсь. Мать и сын замолчали. Однако, от Тора не укрылось, Богиня тоже была чем-то обеспокоена, или, скорее, опечалена. Одинсон вновь взял мать за руку, чуть сжал тонкие пальцы. - А что тревожит саму Верховную Богиню? Фригг покачала головой. - Не стоит об этом. Тор сжал пальцы немного сильнее. - Мама, я хочу, чтобы между нами не было тайн. Ведь раньше их не было. Скажи. Раздели со мной свою ношу. Прошу. Верховная Богиня прикрыла глаза. Когда она вновь подняла веки, в голубых омутах плескалась печаль. - Локи. Тор напрягся. Он ожидал услышать что угодно, но только не это имя. - Что…что он сделал? Он тебя обидел?! Оскорбил?! - Нет. – Фриг осторожно, но настойчиво высвободила руку из захвата сына. – Нет, конечно. Он не сможет меня обидеть. Не волнуйся об этом. - Тогда что? – настаивал Одинсон, гадая, что мог натворить его запертый в темнице младший братишка, чем так расстроил мать. И соображая, что он с ним за это сделает. – Что случилось? Верховная Богиня тяжело вздохнула. - Ты ведь не приходишь к нему, - проговорила он с грустью. – Ни разу за полгода не навестил. Тор стиснул челюсти. Да, с того дня, как Бог Грома вернул трикстера в цепях в Асгард, после короткого суда и вынесения приговора, он больше ни разу не видел Локи. Поначалу надо было быстро привести пошатнувшееся равновесие девятимирья в порядок. Потом…Тор просто не чувствовал необходимости навещать опального брата. Он был слишком зол на того даже несмотря на то, что Локи сдался сам, принял наказание и исчез из жизни золотого города в самой дальней камере подземелья дворца. О Боге Обмане не забывала только любящая приемная мать. Она регулярно ходила к отбывающему наказание сыну, проводила с ним время. Всеотец снизошел к просьбам жены позволить ей лично навещать Локи, впрочем, скорее тут сыграл роль тот факт, что после учиненного в Мидгарде ужаса тот неожиданно сдался сам. Тор помнил день, когда поверженный избитый, закованный в цепи Локи умудрился сбежать, подхватив так удачно упавший ему под ноги Тессеракт. Одинсон тогда страшно разозлился и испугался. Он просто не понимал, что теперь натворит вконец обезумевший трикстер, однако случилось то, чего он ждал меньше всего. Локи вернулся сам. Тор сидел один в гостиной башни Энтони Старка, чувствуя себя опустошенным, разбитым, непонимающим, что теперь делать. Локи, озлобленный, полный ненависти, сбежал, прихватив Камень Бесконечности, а до этого привел в ни в чем неповинный Мидгард армию инопланетных тварей и едва не уничтожил огромный город. Впрочем, жертв все равно было много. Новоявленная команда героев который день занималась наведением порядка, Тор тоже помогал им, но в какой-то момент поймал себя на мысли, что не может больше смотреть на деяния рук своего младшего брата. Когда тот впервые высказал свою ненависть к Тору, отправил в Мидгард Разрушителя, чтобы убить брата, удалось обойтись без жертв. И Одинсон тогда простил запутавшегося брата, скорбел, думая, что тот умер, и был несказанно счастлив спустя год увидеть его живым в Нью-Йорке. Он надеялся, что Локи осознал, одумался, они помирятся и смогут жить если не как раньше, то хотя бы не хуже. Сейчас же, глядя на разрушенные дома, раненых и убитых людей, Одинсон едва сдерживался, чтобы не закричать. Ему казалось, попадись Локи в тот момент, он бы прибил неблагодарного йотуна на месте, от души наплевав на то, что совсем недавно считал его братом. Поняв, что больше не в силах находиться среди разрушений, вина за которые лежала на ком-то еще недавно дорогом его сердцу, Тор сказал новоиспеченным друзьям, что у него есть дела, и не вдаваясь в подробности, какие именно, покинул изуродованную улицу Нью-Йорка, чтобы просто побыть в одиночестве. - Я бы выпил. Тор едва не свалился с дивана. Он подскочил на ноги, перехватив Мьельнир, готовый ринуться в битву и замер на месте. У барной стойки стоял Локи собственной персоной. Без кандалов, цепей, и даже как будто без всех ссадин и синяков, которыми успел обзавестись после стычки с Халком. Бог Обмана положил на гладкую столешницу сияющий синим куб, сделал крошечный шаг в сторону, окинул помещение взглядом, несколько дольше, чем следовало бы, задержавшись на уставленном бутылками баре. Затем посмотрел прямо в лицо Одинсона и слегка поднял руки, демонстрируя, что не собирается атаковать. - Пить, я так понимаю, мы не будем, - как-то устало хмыкнул трикстер, открыто глядя на обалдевшего Тора. – Тогда, неси наручники. Ведь еще один комплект где-нибудь завалялся? Не торопись, я подожду. Тор моргнул. Иллюзия? Локи стоял в десяти шагах от него, спокойный, расслабленный, продолжая держать руки на виду. Тессеракт поблескивал на барной стойке, но Бог Обмана, казалось, потерял к нему интерес в тот момент, когда выпустил из рук. Одинсон скрипнул зубами, вскинул Мьельнир, не без удовольствия отмечая мелькнувшую на мгновение легкую панику в зеленых глазах оппонента. - Это лишнее. Но если хочешь… Бог Грома недослушал. Отмерев, наконец, он ринулся на трикстера, сильным ударом свалил того с ног. Локи охнул, схватился за живот, отчаянно пытаясь вернуть себе возможность дышать, однако не принял попытки встать на ноги или кинуться в бой. Он лежал у ног Громовержца, силясь восстановить дыхание и сморгнуть выступившие от боли слезы. Не особо себя контролируя, выплескивая всю горечь и ярость, кипевшую в душе, Тор еще раз с силой ударил младшего приемного брата носком сапога в бок. Локи сдавленно вскрикнул. - Ублюдок! – не помня себя от злости прорычал Одинсон, возвышаясь над поверженным противником. – Тварь! Понравилось то, что натворил?! Решил вернуться и полюбоваться?! – Он чуть наклонился, вглядываясь в бледное лицо трикстера проговорил с такой ненавистью, которой сам от себя не ожидал, - Ты сдохнешь в тюрьме, Локи. Ничто больше тебя не оправдает и не спасет. Я сам об этом позабочусь. - И водрузил Мьельнир на часто вздымающуюся грудь. Локи скривился от боли. Теперь он не смог бы пошевелиться даже если бы захотел. Сморгнув, наконец, слезы, тонкими дорожками устремившиеся к вискам, он посмотрел в полные ярости голубые глаза Громовержца. - Как скажешь, брат… - Ты его ненавидишь? Голос матери выхватил Тора из воспоминаний. Громовержец тряхнул головой, поджал губы. - Я ничего не чувствую по отношению к нему. Локи сам выбрал свой путь. И сам отрекся от меня…нас. Верховная Богиня вновь вдохнула. Затем едва заметно кивнула. - Это разрывает мне сердце, Тор. Я люблю его. Каким бы он ни был, он все еще мой сын. Тор не знал, что на это ответить. Не знал, существуют ли вообще слова, способные успокоить мать, вынужденную наблюдать, как ее дитя, скатившись в пучину ненависти, сейчас заперто в четырех стенах и будет пребывать там до скончания своих дней. Подавив вздох, Громовержец, вдруг, вспомнил. - Ты сказала, что огорчена из-за Локи. Из-за того, что он стал таким? Может быть, тебе тоже не стоит ходить к нему часто. Если…это ранит тебя... - Нет, Тор, я никогда не смогу бросить Локи. Ты должен меня понять, - покачала головой Фригг. – Но сейчас я огорчена не его заключением. Локи, он…я не знаю, что с ним происходит. Он почти перестал есть, вставать с кровати, разговаривать. Просто лежит и смотрит в одну точку. Поначалу я думала, он зол на всех нас. Но… - Верховная Богиня помолчала, подбирая слова, - он ведь не выказал злости. Сдался сам. Молча принял наказание. Это не похоже на того безумца, что убил Лафея, хотел убить тебя и разрушил несчастный город в Мидгарде. Локи стал каким-то…другим. - Не ест? Не встает с кровати? – Тор едва сдержал вздох облегчения, понимая, как это не понравится матери. – Может быть заболел? Отправь к нему целителей. - Я сама неплохой целитель, Тор, - чуть усмехнулась Фриг. – Не забывай, меня воспитывали ведуньи. Нет, сын, Локи не болен. Он…как будто не хочет, чтобы о нем помнили. А иногда мне кажется, даже не хочет жить… Тор сдвинул к переносице светлые брови. Подобного от своего безумного брата он точно не ожидал. - Мама, это же Локи. Он изворотлив, хитер, а желания жить в нем хоть отбавляй! Он даже из Бездны умудрился выбраться. – Бог Грома взял мать за руку, посмотрел в печальные глаза. – Он притворяется. Или давит на твою жалость. Чтобы ты выпросила у отца для него помилование. Он всегда умудрялся тобой манипулировать, и сейчас делает то же самое. Поверь, это какая-то очередная хитрость. Верховная Богиня грустно покачала головой. Она вновь посмотрела на серое небо, глубоко вдохнула прохладный воздух. - Сходи к нему, - тихо попросила она. – Сходи, Тор. Как бы то ни было, что бы он ни сказал и ни сделал, Локи твой брат. - Он отрекся от нашего братства, - упрямо проговорил Тор, понимая, что если Локи манипулирует Фригг, то сама Всецарица очень неплохо умеет убеждать собственного сына. Одинсон просто физически не умел отказывать матери. Богиня обернулась и посмотрела в голубые глаза сына. - А ты? Тор постарался не скрипеть зубами. Получилось плохо. Фригг кивнула, чуть тронула могучее плечо Громовержца и отошла от балкона. - Даже Боги ошибаются, Тор. И даже Боги имеют право на прощение. Когда фигура Верховной Богини скрылась за поворотом дворцового коридора, Тор с силой стиснул руками перила. Откуда-то издалека чуть слышно донесся раскат грома. Остаток дня Одинсон честно пытался заниматься повседневными делами, однако сосредоточиться ни на чем не мог. Из головы не шел утренний разговор с матерью, и чем больше Тор думал об этом, тем сильнее злился. Главным образом на Локи. Как ему это удается, будучи запертому в четырех стенах разрушать покой их семьи. Он ведь прекрасно знает, как мать к нему относится, знает, и все равно делает ей еще больнее. А ведь только она у Локи и осталась – ни Тор, ни, тем более, Один, ни разу за все это время не навестили брата и сына в заключении. Более того, Тор постарался выкинуть взбесившегося от ненависти брата из мыслей и сердца, искренне считая, что сделал для их примирения все, что мог, и не желая больше о нем говорить. Он так ни разу и не поинтересовался у матери, как у Локи дела. В конце концов, Один не запер его в простой темнице, у трикстера в подземелье была почти что комната, а кормили его так же, как кормили членов царской семьи. И если Высочество изволит быть недовольным такими условиями заключения, может, стоит, для разнообразия, запереть его в какой-нибудь мидгардской тюрьме. Чтобы ощутил разницу. Тор чуть сильнее чем следовало надавил на перо, тонкий стержень хрустнул, по бумаге растеклась клякса чернил. - Суртур тебя побери! Тор встал, прошелся по кабинету, в котором занимался бумажными вопросами. Работать сегодня он уже не сможет. Перед глазами стояло лицо матери, печальные умоляющие глаза, а в ушах звучала брошенная ею фраза. "Даже Боги ошибаются, Тор. И даже Боги имеют право на прощение" Может и имеют, но не всегда заслуживают. Зло рыкнув, Тор быстрым шагом вышел из кабинета, сильнее, чем нужно было хлопнув за собой дверью. На половине пути его остановили. Почтительно поклонившись, стражник протянул Тору конверт. Одинсон, хотел, было, открыть его прямо здесь, однако увидев отправителя, передумал – дело требовало сосредоточенности, а Тор был уверен – пока не выполнит задуманное, не сможет заниматься вопросом переговоров с ванами. Сунув конверт в карман Бог Грома направился в подземелье. Темница Локи располагалась в самом конце коридора. Тор с раздражением остановился в нескольких шагах от заветной двери, мысленно задавая себе вопрос, что он вообще тут делает. И на чересчур громкое почтительное «Ваше Величество» от проходящего мимо охранника ответил почти что звериным рычанием. Испуганный ас поспешил ретироваться, а Тор выдохнув, отпер нужную дверь. Камера-комната была небольшая, но светлая и чистая. Из мебели стол, на котором стопкой лежали толстые книги и стояла большая ваза с фруктами, пара кресел, кровать. Именно на кровати за чтением Бог Грома и застал своего приемного младшего брата. Впрочем, Локи, скорее всего услышал возглас стражника и отложив книгу удивленно смотрел на дверь, в которую ввалился Одинсон. - У меня галлюцинации? Никак сам Тор Одинсон великий Бог Грома посетил мою скромную обитель?! – в притворном восторге выдохнул Локи, плавно поднимаясь с постели. – Чем обязан визиту, Ваше Величество? Тор окинул заключенного оценивающим взглядом. Выглядел Локи…обычным. Простая туника, штаны, на нем не висели, лицо не было изможденным, глаза светились насмешливо и зло. Одинсон мысленно выругался. Он так и знал. Этот гаденыш умудряется расстраивать мать, накладывая свои идиотские иллюзии. - Мама сказала, ты плохо себя чувствуешь, - проговорил Тор. – И не ешь. Локи хмыкнул. - А, понятно. Пришел посмотреть на меня на последнем издыхании? Порадовался, что я все-таки сдох от голода? Ну и как? – Бог Обмана крутнулся на месте, демонстрируя, что его фигура не претерпела никаких изменений. – Рановато еще. Приходи через пару тысяч лет. - Зачем ты ей лжешь? – рыкнул Тор. – Она беспокоится за тебя. - Я делаю то, что хочу, - зло усмехнулся Локи. – И к тому же, она мне не мать. Тор среагировал быстрее, чем успел подумать, что он вообще делает. Схватив трикстера за горло Одинсон с силой впечатал его затылком в стену. - Заткнись! - прошипел он в лицо приемного брата. – Не смей говорить о ней таким тоном! Ты даже смотреть на нее недостоин после того, что натворил, ублюдок! Локи открыл рот, силясь вдохнуть, однако пальцы Тора слишком сильно сдавили горло. Глаза трикстера закатились, он начал задыхаться. Осознав, что, если сейчас не остановится, просто убьет младшего на месте, Одинсон заставил себя разжать пальцы. Локи согнулся пополам, обеими руками держась за горло, и хрипло втягивая в легкие воздух. Растрепанные темные волосы закрыли от взгляда Тора его лицо. - А я…думал…пытки в Асгарде уже не практикуются… - прохрипел Локи. - Или...для меня сделали...исключение? Одной рукой продолжая держаться за горло, второй он нашарил спинку кровати и опираясь на нее тяжело опустился на покрывало. Тору и самому было не по себе. Стало откровенно противно за свой поступок. Да, Локи тот еще гад, но, как бы то ни было, он уже наказан, и добавлять избиения к тому, что уже есть, было неправильно. Локи беззащитен, он не сможет сопротивляться, а Тору следовало бы быть более собранным, готовым к тому, что трикстер встретит его не с мольбами о пощаде, а привычным ядом, и придержать руки. Скривившись от презрения и злости на самого себя, Одинсон сделал шаг к выходу. - Если мама еще раз скажет мне, что с тобой что-то не так, я уговорю отца запретить ей ходить сюда, - бросил прежде чем захлопнул за собой дверь. Поняв, что после произошедшего физически не сможет находиться в одиночестве, и уж тем более, заниматься рутиной, Тор направился на тренировочную площадку, решив спустить пар на чем-то менее одушевленном, чем запертый в подземелье узник. Злость на Локи за его выходку и на себя – по той же причине, требовали выхода, и в течение нескольких часов на глазах ошарашенный воинов Бог Грома остервенело дубасил тренировочных чучел. Когда от дюжины истуканов остались ошметки, Одинсону немного полегчало, он сумел собрать мысли в кучу и убрать от глаз алую пелену. Зря он пошел на поводу у матери. Ничего хорошего визит к Локи никому из них не дал. Разве что, еще раз убедил Тора в том, насколько подлое существо его приемный брат. Так жестоко измываться над единственной, кто все еще к нему благосклонна, ранить ей сердце, делая из себя невинную жертву. Тор зло усмехнулся. Да уж, сама невинность. Он надеялся, что брошенная напоследок угроза сработает, и после ближайшего визита Фригг к этому поганцу, Тор подойдет к матери и скажет что-то вроде «Ну я же говорил». В конце концов, вряд ли Локи настолько безумен, что согласится коротать вечность в полном одиночестве. Размышления о произошедшем неожиданно сменила новая мысль. Письмо. Ваны. Посольство. Тор пошарил в кармане, однако, конверта там не оказалось. Ругаясь сквозь зубы, Одинсон вернулся на площадку, спросил у убиравших остатки его недавней тренировки слуг, и убедившись, что те ничего не находили, понял, где еще мог обронить злополучный конверт. Торопливо шагая к подземелью, внимательно разглядывая пол под ногами, Тор в конце концов очутился у той самой закрытой двери в самом конце коридора. Раздраженно потоптался на месте, однако, решив, что проверить надо, вошел. Локи спал, свернувшись клубком на кровати. На повторное появление недавнего визитера он не отреагировал. Тор окинул комнату взглядом и у ножки кровати обнаружил уголок злополучного конверта. Осторожно, боясь разбудить трикстера, чтобы вновь не выслушивать оскорбления и не спровоцировать себя на что-то пострашнее, чем то, что уже совершил, Тор подошел к кровати, подобрал конверт и тут взгляд его упал на спящего. Светлые брови удивленно поползли на лоб, а затем съехались к переносице, меньше всего он ожидал увидеть нечто подобное. Трикстер выглядел совершенно не так, каким был несколько часов назад – на кровати лежал сильно похудевший, осунувшийся Локи, под глазами которого залегли темные круги. Последним штрихом являлись все еще не сошедшие темные следы на горле – последствие недавней несдержанности Одинсона. Тор стоял как вкопанный, сжимая в руке конверт, не мог отвести от спящего узника взгляд, а в голове его запоздало сверкнула мысль. Бог Обмана действительно лгал и действительно воспользовался иллюзией. Вот только жертвой этой лжи была не Фригг – сразу разглядевшая бы подвох. Локи обманул его, Тора, скрыл свое истинное состояние за иллюзией и хамским поведением. В груди неприятно сдавило, Тору стало тревожно, почти что страшно. Он хотел было разбудить младшего и потребовать объяснений, однако едва протянул руку к острому плечу, замер, так и не коснувшись. К тревожности и стыду добавилась самая обычная жалость. Локи изрядно постарался, доводя себя до столь ужасного состояния, и у этого просто обязаны быть причины. Дело не могло заключаться только в том, что его заперли. Все так же тихо Одинсон покинул комнату-темницу, решив разобраться со всем завтра утром. Говорить матери о том, что выполнил ее просьбу и навестил Локи Тор тоже пока не стал. Ужин прошел в привычной тишине, под едва слышное звяканье приборов, хотя Тору кусок в горло не лез. Извинившись перед недоумевающими отсутствию аппетита у сына родителями и сославшись на незаконченные дела, Одинсон заперся в своих комнатах, рухнул на кровать и закрыл глаза. Ему вдруг подумалось, он упустил нечто очень важное. Причем, упустил уже очень давно.