***
— Ты давно подъехал? — кряхтит парниша, закидывая спортивную сумку на плечо, когда выходит на свежий, ночной воздух. Ян, болезненно ковыляя, ведь позволял себе не скрывать боль перед Джеем, подходит ближе. — Минуты три назад, — сухо врёт, поднося фильтр сигареты к губам. Пак, легко упираясь поясницей в лакированный байк, выстукивает подушечками пальцев по кожаному сиденью. — Ты же знаешь, — не договаривает, так как остается охотно перебитым: — У тебя аллергия на искусство, — прыскает устало, протянув руку с молчаливой просьбой, на что почти сразу же получает сигарету Чонсона. — Хотя бы на мой день рождения согласишься посмотреть выступление? Щуриться чуть, делая первую затяжку, которой ему обычно было достаточно, чтобы стянуть груз ответственности за собственное исполнение. Чонвон частенько намекал о тайном желание: узреть знакомое лицо в первых рядах, но байкер, далекий от мира музыки и танцев, всегда с отвращением кривится, словно тот предлагает ему суп с жаренным луком. — Ты планируешь выступать на свой день рождения? — ошеломленно охает, переводя тему. Ему всегда давалось легко скрывать любую правду, но не эффект от эмоциональных концертов, что заставлял Джея жадно бегать взглядом по приятным чертам лица. — Это же моя работа, — возвращая никотиновую трубочку, обессилено стряхивает с плеча рюкзак, что гулко грюкает об асфальт у носков его желтых кед. — Кстати говоря, ты опять махнулся сменами с Каем? — Я дарю ему возможность заработать больше в этом месяце, — деловито поджимает губы. — Как ты себя чувствуешь? — заботливо уточняет, так как его не интересовала пустая болтовня про рутину ленивого бармена. Танцор грустно вздыхает, натянуто улыбнувшись, чего уже было достаточно, чтобы заменить речи, описывающие паршивость его самочувствия. — Я хочу лишь горячую ванну и курочку, — мечтательно протягивает, не в силах, кажется, дождаться возвращения домой. — Ты всегда этого хочешь, Чонвон. Тебя пора прописать в ванной, — хохотнув тепло, Пак протягивает собеседнику шлем, но парень демонстративно отклоняется, не сводя взгляда с водителя, словно пытаясь о чем-то напомнить. Джей опешивает лишь на секунды. Невольно дрогает в слабой ухмылке, которую так любил Ян, особенно после рискованных заездов, в которых непосредственно одерживал победу. Он поднимает шлем над макушкой юноши, что тут же расплывается в довольной улыбке, словно сытый кот (которым тот пока не являлся, пропустив обед и ужин) прикрывает глаза. Чонсон забавляется этой картиной каждый раз, но не протестует, ведь легкая усталость, отражающаяся на родных устах, зарождает в груди щекотливое тепло — домашний и уютный Чонвон нравился ему куда больше, чем серьезный и вычурный балерун, которого знали все. — Думаю, сегодня ты выступил так же прекрасно, как и всегда, — чуть кивает, легонько стукнув костяшкой по вздернутому носу, когда закончил возится с защитой. Пак не думает, он знает, но пока не признается. Парень довольствовался собственной шалостью анонимности, наслаждаясь арабесками возлюбленного из дальних углов. Так Джей ощущал присутствие на сцене лишь загадочного и восхитительного выпускника консерватории, а не двадцатидвухлетнего паренька, полюбляющего яркие кеды, пиццу и выходные, потраченные на видеоигры. Вероятно, только так удавалось прикоснуться к неподатливому и таинственному искусству. — А я думаю, что кожаные куртки пора вносить в дресс-код, — непринужденно добавляет, говоря почти самому себе, ведь ветер от скорости не доносит слова до Чонсона, о чем и не желал пока Ян. Льнется крепче к широкой спине, обхватывая руками поясницу того, чью веру в конфиденциальность всегда поддерживал. Только Пак Чонсон знал: Ян Чонвон предпочитает незатейливые ромашки. У каждого из них была своя маленькая шалость тайны.Подчинение арабеску
27 июля 2022 г. в 15:46
Примечания:
Накинув идею на скорую руку, доверяю её Вашему прочтению.
Раздается противный фырк великосветской львицы, насупившейся от нетактичного появления нового зрителя, что, хоть и уселся в конце ряда, но явно не радовал её консервативность. Пышная дама хохлилась, кажется, чересчур демонстративно, передавая вспыхнувшее негодование яростной сторонницы сценического искусства.
Молодой человек же, особо не обращая внимания, впивается взглядом в сторону сцены. Его интерес перескакивал от одного силуэта к другому, цеплялось за идентичные наряды, которые способствовали смешиванию выступающих в общую массу. Но, признаться, однородное варево замечал только Пак, чей мозг не воспринимал танцы, не давая парню прочувствовать каждую сакральную нотку и вибрацию, что так тонко подмечал Чонвон, сейчас порхающий перед восхищенными зрителями.
Джей посещал каждое выступление балетной труппы Яна чаще, чем свою работу в ночном клубе за барной стойкой. Периодически юноша пропускал смены, и так выпадающие редко на его долю, дабы стремглав примчаться на другой конец города.
Вероятно, Чонсон давно бы полетел к чертям из бара, если бы не старший брат, которому и принадлежало небольшое, но вполне посещаемое заведение городка.
Множество раз младший получал по макушке, а на то имелось достаточно причин: опоздание из-за заезда, что служил отдельной темой для серьезных разговоров; пропуск по состоянию здоровья, которое подкосилось лишь по вине ночной попойки, служащей обмыванием новых колес его излюбленного жеребца; Ян Чонвон, общение с которым всё ещё не поддавалось логике.
Двадцатидвухлетний выпускник консерватории, успешно выступающий перед рядом поклонников молодого таланта и двадцатипятилетний Пак Чонсон — азартный стритрейсер, окончившись с трудом колледж, только бы не разочаровывать отца.
Что общего они могли найти в этом мире, имея в корне разные взгляды на серую пелену жизни?
— Молодой человек, Вы бы ещё натянули на себя килт, — вдруг взревела тучная женщина, когда осознала: её картинное раздражение осталось без зрителя. — Вам не было стыдно появиться в таком виде здесь?
Писклявый голос, до тошноты смазанный, словно жир со фритюрницы, врезается в висок недопонимающего Пака.
— Что? — бровь изгибает, нехотя повернув голову, пока глаза всё ещё косились в сторону танцовщика.
Непонятная беседа должна была бы подойти к концу, однако, несмотря на отстранённость второго участника, противная мадам уцепилась за возможность потрепать языком.
— Вы смахиваете на жалкого, уличного бандюгана и беспризорника, — огорошивает открытым оскорблением, вздернув круглым, коротеньким пятаком.
Вероятно, она рассчитывает на бурную реакцию, переходящую в спектакль, отнимающий у выступающих наблюдателей. Вновь принимается за роль гордой и задетой героини: хмыкает, отворачиваясь обратно к главному действию — выступлению прекрасного коллектива.
Джей лишь ворот кожаной куртки отдергивает, чем ещё больше раздражает дотошную незнакомку, врезающуюся в черепную коробку не только хамством, но и омерзительным сочетанием запахов в её, Чонсон смел поспорить, дорогом парфюме.
Некая миссис Я-вынесу-Вам-мозги ещё пару-тройку раз пыталась подцепить сидящего по левую руку, но все попытки остались тщетными, ведь потасовок мужчине хватало на дорогах, а связываться с крикливой вороной не хотелось никак.
Живая мелодия разливалась по просторному помещению, огибала помпезные колонны, что удерживали высоченные потолки на своих крепких плечах; с музыкой смешивались и легкие, почти неуловимые соприкосновение израненных, но вытянутых ступней с поблескивающей сценой.
Байкер всегда кривился в сочувствие, когда балерун оголял изнывающие ноги после репетиций: множество истёртых до крови мозолей; пульсирующие волдыри, прикосновение обуви к которыми, прокатывало адской болью.
Пак знал, насколько тяжело Чонвону было даже просто ходить, если в этот день выпадала тренировка. Должно быть, сейчас Ян — сплошной комок из судорог и спазмов, который лишь мечтает рухнуть прямо на месте, наплевав на реакцию смотрящих и собственную карьеру, строящуюся на крови, поте и горьких слезах, стекающих по его опухшему лицу из-за недосыпа.
Но парень танцевал. Отдавалась с открытой и светлой душой, доступ к которой когда-то предоставил и Чонсону, музыке; взмывал воздух, словно пушинка, перелетая с одного угла в другой; очаровывал гибкостью и отточенностью движений, в которые вкладывал последние крупицы сил и эмоций.
Ян завораживал. Тонкие руки выписывали гипнотизирующие волны, а следом, почти в мгновение ока, превращались в острые лопасти, передавая винтовыми вращениями напряженность музыкального сопровождения. В считанные секунды вынуждал всё в груди Джея перевернуться, метаясь от чувств, что искусно транслировал юноша.
Паку оставалось обескуражено охнуть, когда танцор, походя на страдающего лебедя, выписывает последний поворот, обрушивая в грудной клетке верного зрителя камень — падает тяжело, съеживаясь подрагивающим коконом — последние ноты музыки. Вздох — хлипкое «крыло» многострадально тянется к свету, всё ещё грея в остальных надежду на жизнь, но тучный, грозовой аккорд грубо бьет по ушам — кисть падает, прикрывая расслабленное забвением лицо.
Заслуженно его гримерка была завалена пышными и дорогущими букетами. Изобилию бутонов могла позавидовать сама цветочная лавка: пушистые головки хризантем, меж которыми выглядывали цветастые гипсофилы; старомодные, но популярные розы, чьи налитые бутоны напоминали вычурные чаши с алой кровью; нежные лилии, которые частенько ассоциировались у зрителей с адресатом; между громадных соцветий притаились даже безобидные ромашки, что всегда терялись из виду.