Истинная какофония - он

То, что испытывал Моцарт к Антонио Сальери, сложно было описать словами. Это походило на страх перед готовым накинуться на тебя зверем. Страх в его первозданном, чистом виде. Когда он видел эти практически черные глаза, пристально с прищуром разглядывающие его, дрожь закрадывалась в тело. Своими словами Антонио загонял его в угол. Нет, он отлично все знал. Он специально пугал его, словно волк, блескал своими глазами и довольно скалил в улыбке зубы. Вольфганг избегал его, пока это представлялось возможным, избегал уединения с тем, кто, казалось, объявил на него охоту. Сальери терпел, великодушно позволяя ему это делать. Он прекрасно понимал что его добыча от него никуда не денется. Но однажды наступил день, когда хищнику надоело играть. В окно прощально заглядывало закатное солнце. Вольфганг смотрел на него, ощущая, как внутри рождается нечто новое, как сознание заполняет музыка. В этот момент тихо скрипнула дверь. Он не успел даже обернуться, когда на его плечи легли сильные властные руки. Конечно, Моцарт сразу понял, кому они принадлежат. - Все творите? – раздался шепот змея-искусителя у него над ухом. Нет. Это было довольное мурчание кота, поймавшего свою мышь. Вольфганг повел плечами, но руки внезапного гостя не исчезли. Тогда он встал. - Простите, но я бы предпочел сейчас побыть в одиночестве, - резко произнес австриец, стараясь, чтобы в его словах звучало как можно больше раздражения. Этим он прикрывал подрагивающие от страха и неясного волнения пальцы. Сальери снисходительно улыбнулся. - Недавно я встретил Алоизию Ланж, нашу общую знакомую, - как ни в чем не бывало продолжил он, стряхивая с плеча Моцарта невидимую пылинку. – Она была со своей матерью и мужем. Эти слова заставили Амадея грустно опустить взгляд. Чувства к Алоизии еще были свежи в его душе и иглами вонзались в сердце при упоминании о ней. Хотя Констанция значительно отвлекала Вольфганга от этой боли. - Вы правда не умеете играть со связанными за спиной руками, Моцарт? – Сальери продолжал говорить и до этого, но эта фраза выдернула австрийца из задумчивости. - Можно подумать, Вы умеете, - едко ответил он, усаживаясь обратно на табуреточку возле клавесина. Сальери наклонился к нему, но уже не дотрагиваясь до плеч. - Умею. Хотите, научу? – послышались полные изощренно ласковой жестокости слова. Не дожидаясь ответа, мужчина принялся стаскивать с Моцарта камзол. Он послужил в качестве веревки. - Эй, что Вы делаете?! – возмутился австриец, но его рот грубо заткнули шейным платком. - Не стоит тратить на разговоры больше времени, чем на музыку, - промурлыкал Сальери, с нежностью запихивая эту тряпку поглубже. Страх парализовал Вольфганга, когда на него устремился взгляд пронзительных черных глаз. Он толком не смог оказать никакого сопротивления, когда Антонио ногой вышиб из-под него табуретку и, толкнув, спиной прижал к клавесину. Инструмент протяжно завыл. - Видите? У Вас уже неплохо получается, Вольфи, - зашептал итальянец, и на его губах вспыхнул волчий оскал. – Но это только начало. Моцарт беспомощно дернулся, попытавшись высвободить руки. Клавиши, словно клыки, впились в спину, а пальцы Сальери, сдирая с него рубашку, вовсе не случайно царапали ногтями, подушечками трогали кожу. Теплые кончики пальцев взбежали по шее к щеке напуганного и истошно мычащего Вольфганга. Перед ним были глаза зверя, глаза хищника. И он в этой странной игре был антилопой, повредившей ногу. - Расслабьтесь, Моцарт. Вы слишком напряжены, - послышалось рычание у его шеи. Тут же за ним последовал укус, смутно напоминающий поцелуй. Влажный кончик языка заставил мурашки появиться на коже. Сальери укрепил путы на руках рубашкой, избавился от остальной одежды, безжизненной медузой соскользнувшей по ногам, но не спешил раздеваться сам, выводя Вольфганга из себя прикосновениями. Он пробовал свою жертву, играл с ней, наслаждался ею, оставляя все самое вкусное напоследок. При каждом движении Моцарта инструмент изрыгал режущую уши какофонию. - Я же сказал. Расслабьтесь. Так Вы не научитесь играть, - прошептал Антонио, и его глаза чарующе блеснули. Эти слова звучали, как приказ. Свет закатного солнца постепенно стал покидать комнату, и она медленно погружалась в сумеречную тьму. Это конец. Единственная мысль скользнула в скованное страхом сознание Вольфганга, неспособного даже сомкнуть челюсть, когда на смену шейному платку пришли длинные и гибкие, как змеи, пальцы итальянца. Клавесин жалобно и протяжно застонал – Моцарта прижали к инструменту, заставив всей спиной приникнуть к клавишам. Какая-то ткань секундно коснулась его коленей – это Сальери, будучи близко к нему, снял с себя брюки и они с тихим шорохом упали на пол. Поняв, чем это ему грозит, Моцарт сдвинул вместе ноги, но властное колено мужчины без всякого труда их раздвинуло и не давало больше сомкнуть. Смоченные слюной пальцы коснулись тугого колечка мышц и протиснулись вовнутрь. Если бы платок не вернулся на место, Вольфганг бы закричал. Недолго растягивая прелюдии, Сальери устроился поудобнее между ног австрийца. И вошел. Воздух разорвал очередной аккорд. Подобно грому, он заставил задрожать тела, взмыл к потолку, заполнил тесное пространство комнаты, переполнил его. С каждым движением отдельные куски сливались в единую мелодию, которая вливалась в естество, выталкивая собой все остальное. Жестокая, полная отчаянья мелодия, гневная музыка разрушения, звуки насилия и боли. Связанные руки ныли, как инструмент, хотя его порой короткие, обрывчатые трели напоминали скорее всхлипы и рыдание. Тихий стон громом прозвучал над ухом Моцарта. Австриец выгнулся, пытаясь убежать, но сильные пальцы схватили его за волосы и потянули. Шею настигли поцелуи и укусы этого зверя, который то и дело рисовал на солоноватой от пота коже влажные узоры кончиком языка. Сознание Вольфганга превратилось в размытую кляксу. Все ощущения и эмоции словно вынуждены были преодолевать толщу воды прежде, чем дойти до него. Что-то горячее заполнило его, вновь заставив выгнуться. Все – мысли, чувства – затянулось рябой пеленой какофонии. Она заполнила мозг, заполнила тело, и в каком-то бреду Моцарту показалась музыкой. Он внезапно увидел перед собой человека, всего сотканного из этой чудаковатой мелодии. Мелодии, которая сейчас пожирала его, словно хищник – свою добычу. Сальери отступил, позволив Моцарту повалиться на пол, задумчиво поправил одежду, якобы заботливо, вынул из чужого рта шейный платок и выпустил руки из плена рубашки и камзола. Моцарт практически не двигался, только, подрагивая, неотрывно смотрел на Антонио мутным взглядом. Комната утонула в тишине. Тиканье часов молчало. Не было слышно даже дыхания. Стекла окон отделили от них шумную улицу. Никто из музыкантов не проронил ни слова. На Моцарта вернули одежду, хотя он так и продолжал сидеть на полу, не отводя своего взгляда. Прояснились его глаза лишь тогда, когда итальянец направился к двери. Более того, в них промелькнуло нечто, похожее на испуг. - Сальери! – окликнул Вольфганг его охрипшим от долгого молчания и волнения голосом и судорожно принялся подниматься, хотя дальше табуретки, не устоявшей на своих четырех ножках после толчка Сальери, он не прошел. - Моцарт? – насмешливо, не поворачиваясь, отозвался Сальери. Ответ – молчание. Пожав плечами, он коснулся ручки двери. - Думаю, одного урока мне будет недостаточно. С изумлением на лице итальянец повернулся. - В следующий раз… Можно я попробую сам? На губах Сальери вновь появилась усмешка. - Конечно. Я с радостью составлю Вам компанию. Только помните, что для такой игры всегда нужны двое, - проговорил он и, отвернувшись, открыл дверь.