bring me a dream

      Вокруг Миранды сирень и сахарный сироп.       Когда она встретила самую красивую женщину в мире, ей едва исполнилось семь и её звали Мириам — женщина была одета во всё угольно-чёрное, с трагичной вуалью и ярко-красными губами, и Мириам никогда не встречала никого подобного в их захолустье. Женщина была изящна и казалась существом из другого мира, мира с обложек журналов и мелькающих передач на телевизоре, её белые волосы были убраны в сложную высокую причёску, платье ладно сидело на стройной фигуре, украшения ослепляюще сверкали на солнце, а каблуки вызывали недоумение — как можно на таких ходить и не упасть?       Но женщина не падала, она протягивала занудной Бетти шоколадку в золотой обёртке и улыбалась — Мириам хотела, чтобы эта женщина улыбнулась ей, но никому никогда нет дела до того, чего хочет Мириам.       Бетти взяла шоколадку и жадно накинулась под переливчатый смех, а у Мириам свело живот от зависти.       На следующий день в школе учительница траурным тоном сообщила, что Бетти так и не вернулась вечером домой, а Мириам думала, что красивая женщина с вуалью, наверное, увезла Бетти с собой, в мир модной одежды, вкусной еды и богатства.       Она была дурочкой.       У Миранды во рту полынная горечь и морская соль — ей пятьдесят три, она смотрит на тело своего третьего мужа, с которым едва не развелась два года назад, и сожалеет, что не дала ему развод. Тогда он бы мирно жил с какой-нибудь секретаршей, может, переехал на Манхэттен, может, завёл ребёнка — но она убедила его попробовать наладить отношения, и теперь он лежит на паркете со смятым будто бумага горлом, а его голубая рубашка потемнела от крови.       Всё не должно было быть так.       В такие моменты положено плакать, но её глаза совсем сухие, а макияж безупречный как и несколько часов назад, когда она аккуратно наносила косметику перед очередным скучным приёмом, на котором положено быть по статусу.       Стоило остаться подольше и насладиться десертом.       Она должна пошевелиться, но не может даже сомкнуть веки, вынужденная наблюдать, как засыхает кровь на полу, и тошнота угрожающе разрастается в желудке, заполняя всё больше, и она почти надеется, что её вырвет на туфли одной из этих чудовищ.       Переливчатый смех врывается в сознание порывом ветра, и Миранда забывает, о чём думала — она наблюдает, как одна из женщин брезгливо пинает носком Стивена в плечо, перешагивая и что-то говоря с раболепным трепетом, и Миранда знает, что это обращено к женщине, на коленях которой лежит её голова.       Пальцы, пахнущие сажей, ласково перебирают волосы и гладят по вырезу декольте, и Миранда задыхается.       Кажется, она забыла нечто важное. — Мадам, что с детьми?       С детьми?       Дети.       её дети.       Господи, как она могла забыть? Её девочки были дома, когда они пришли, и мгновенно оказались в цепкой хватке рук, затянутых в плотные перчатки, плачущие и напуганные, пока они хохотали и кривились, говоря, что       дом отвратительно провонял этими отродьями, мадам, вы уверены?       Близнецы где-то здесь, её дорогие девочки, самое главное, что у неё есть, и она должна немедленно встать и делать что-то, чтобы — Успокойся, дорогая, они больше не твоя забота.       Миранда хочет закричать, что они всегда будут её заботой, но голоса нет — связки онемели, и она молит Бога и Дьявола, чтобы кто-то пришёл и остановил это.       Но никто не приходит, потому что Бога нет, а Дьявол заправляет прядь ей за ухо и скользит кончиками пальцев по линии челюсти, распуская холод по коже. — Отправьте их к отцу, они ещё пригодятся.       Облегчение почти заставляет её заплакать, но только почти, и глаза всё ещё сухие — с ними всё будет в порядке, их отец сумеет защитить их, увезти подальше, где никто до них не доберётся.       Но она ведь смогла добраться до Миранды спустя сорок шесть лет и тысячи миль.       Между ног влажно, она чувствует, как кровь пропитывает платье, стекая по бёдрам, и гадает, почему ей не больно — должно быть невыносимо больно после того, что с ней сделали, но она не ощущает ничего, кроме крови, вытекающей из неё.       твоё чрево пропитано вонью этих детей — но я легко это исправлю.       Почему это случилось с ней?       Тёплые ладони, словно вырезанные из фарфора, бережно обхватывают её лицо, поворачивая, и Миранда смотрит на всё так же красивое лицо женщины, встреченной десятилетия назад — её губы такие же красные, похожие на лепестки роз, а уголки расползаются вверх шрамами, словно вечная улыбка.       В тёмных глазах нет ни звёзд, ни космоса, ни особого смысла — в них нет ничего, абсолютная пожирающая пустота, и Миранда чувствует, как её собственные глаза становятся такими же.       Ей страшно.       Она никогда не молилась по-настоящему, никогда не говорила с Богом и никогда не хотела, не понимая людей, уповающих на милость кого-то другого, но сейчас всё, что у неё есть — надежда, что кто-то где-то там всё же есть, и он вмешается и остановит женщину, улыбающуюся Миранде пронзительно-нежно.       Воплощённое зло не должно так уметь — или наоборот, это первое, чему оно учится?       В обугленную от огня ладонь подают бокал с вином, и женщина делает глоток, прикрывая глаза и глубоко вдыхая. — Знаешь, самое лучшее вино, что я пила, делал тот сын плотника. Кажется, он и сам потом стал плотником.       Если бы Миранда могла, она бы рассмеялась — но она лишь слабо дрожит, а ужас ускоряет её пульс.       Бог ей не поможет.       Никто и ничто ей не поможет. — В чём дело, Мириам, разве ты не хотела, чтобы я пришла? Ты ведь так хотела, чтобы я дала и тебе шоколад.       Женщина скалит разорвавшийся рот, обнажая, кажется, полсотни острых зубов, а раздвоенный язык на секунду мелькает между губ — над ней насмехаются, над маленькой глупой девочкой, страстно желающей лучшей жизни. Тогда её не тронули, но теперь, когда она достигла всего, к чему стремилась, когда у неё есть собственные дети, у неё всё отнимут — даже её саму, и по виску скатывается одинокая горячая слеза.       Они смеются над её человеческой слабостью, а женщина довольно щурится и собирает влагу пальцем, слизывая жутким длинным языком — она жмурится от удовольствия, воодушевлённо встряхиваясь и стягивая рот в нормальное состояние, а Миранда разглядывает её лицо и думает, что это, наверное, ад, расплата за все плохие поступки и грубые слова, за разбитые мечты и сердца.       Вино льётся ей на грудь, стекая под платье, неприятно и мокро, а женщина склоняет голову к плечу, и в её мёртвых глазах тлеет любопытство — наверное, это максимум, на который она способна, но Миранда не удивлена. Спустя более двух тысяч лет вряд ли найдётся что-то действительно захватывающее и очаровывающее, и ей могло бы быть жаль её, если бы она не лежала, распятая и умирающая, чующая запах смерти, источаемый её мужем.       Стивен любил её.       Ей жаль. — Ни к чему цепляться за прошлое, Мириам — оно мимолётно и не имеет ценности.       Узловатые пальцы без ногтей, кажущиеся когтями, задирают подол её вечернего платья от Джеймса, пробираясь к истекающему без остановки кровью влагалищу, безжалостно проникая внутрь, и с губ наконец срывается звук — она болезненно стонет, выгибая спину, и понимает, что, несмотря на слабость, может контролировать тело. Совсем немного, но это начало, и Миранда хватается дрожащей рукой за чужое запястье, пытаясь сопротивляться, но женщина лишь снисходительно кривит рот, а другие возмущённо перешёптывается.       как она смеет       сама мадам прикасается к ней       грязная человечишка       она недостойна       неблагодарная       ничтожество       Но Миранде плевать — и безымянной женщине тоже, они смотрят друг на друга, и этого кажется достаточно.       Когда её отпускают, она видит, как блестят уродливые пальцы, и прослеживает взглядом каплю, прокатившуюся по коже до рукава и оставившую кляксу.       А потом женщина погружает пальцы в рот, не разрывая зрительного контакта, поглощая её кровь, и у Миранды внутри почему-то всё горит, она распахивает губы, жадно глотая воздух, но всё равно задыхается, и паника пеленает разум — она умирает, прямо сейчас, в своём доме, на своём диване, в нескольких шагах от трупа мужа, и ничего не может изменить. Все её деньги, все связи, всё влияние, всё, чего она достигла — бесполезно, просто хлам, космическая пыль, и она смотрит в глаза бесконечности, видя лишь своё отражение.       Ей любопытно, как зовут женщину, но за такое количество времени множество имён были её, и навряд ли для неё вообще имена имеют какое-либо значение.       Миранда ненавидит быть Мириам.       Женщина склоняется под немыслимым углом, накрывая её губы своими, и Миранда перестаёт задыхаться — она перестаёт дышать, а на языке взрывается вкус собственной нежной крови, сладковатой помады и костра.       В голове почему-то насмешливо звучит       можешь звать меня андреа. миранда.