Звон стекла, ледяной крошкой взметнувшегося внутрь, успокаивающей музыкой проник в мозг, охлаждая запал. Мелкие царапины отрезвили, а тяжелый удар о пол выбил из рук пистолет.
— Господа, добро пожаловать в отель Континенталь, — раздалось где-то над ухом. В глазах напротив мелькнули смешинки. — Вам напомнить о правиле отеля?
Огневская встала, все еще не сводя глаз со своей цели, спрятала уже разряженный пистолет, убрала выбившуюся прядку за ухо.
— Благодарю, — произнесено почтительно и вежливо, будто общается со всем советом кланов разом. Впрочем, глаза выдают ярость. Нетвердыми шагами Саша доходит до стойки, почти не нервничая от взгляда в спину, ловким движением вынимает золотую монету, та скользит по столешнице. — Номер, пожалуйста.
Сзади раздаются до боли знакомые шаги и хруст стекла под его ногами. Он тихо смеется, наблюдая и вечно гадая о такой перемене в поведении.
— Номер триста тринадцать, мисс Огневская, — Уинстон сохраняет лицо, протягивая ключ. Он редко выдает эмоции. — А вы, мистер Михаил?
Саша фыркает, стряхивая осколки с плеч. Саша лукаво смотрит через плечо. Саша знает, что он не «Архангел Михаил», он просто Миша. Она помнит, что она тоже не «Сука Огневская», а просто Саша.
Эти имена трудно вспомнить в круговерти проклятий и крови, наполняющих их жизнь.
Отражение в зеркале лифта показывает усталую и изрядно побитую девушку в грязном костюме, показывает такого же замученного судьбой парня сзади, только чуть выше ростом и чуть шире в плечах. Она не помнит, когда начала жить этой работой, когда перестала понимать гражданских и о них задумываться. Он не знал, закончится ли такая жизнь когда-нибудь и сможет ли он вернуться к своей прошлой.
Номер, до тошноты чистый, будто не причастный к жизни отеля, встретил их тишиной. Саша уже привыкла к этому. Саша развернулась к закрывшейся двери, Миша о нее оперся, молча глядя.
— Прихоть? — спустя минуту спросил он. Уточнять не нужно было, она всегда понимала его без лишних слов.
— Работа, — тихо, но резко, с ненавистью. Сейчас Саша показала настоящую себя. — Мне заказали твоего клиента. Я не знала, что ты будешь в охране.
— Мне дали приказ убить любого, кто поставит под угрозу жизнь клиента, — Тоже тихо, устало. — Хотя, не говорили бросаться под пули, — с вынужденным смешком. Чужие жизни уже давно для них перестали значить что-то кроме денег на счету.
Саша засмеялась, прогоняя напряжение. Она знала, что стоит им спуститься с последней ступени Континенталя, они тут же выпустят друг другу пули в лоб. Она, он, любой клиент этого отеля это знал, но лишь некоторые были согласны на круглосуточное проживание во имя безопасности. Саша не понимала этого. Саша считала, что, раз ты уже по уши в этой жизни, полной наемников, мафии и совета кланов, о трусости стоит и забыть.
Миша молча оттолкнулся, потянулся к своему галстуку, ослабляя узел, он не мигая смотрел на нее, будто все на свете знал, будто она лежала сейчас препарированной лягушкой, а он разглядывал её внутренности, считая сколько тайн ей еще удалось скрыть.
Саша хмыкнула, расстегивая пиджак. Они мало разговаривали, убийцы редко доверяют чужим словам, особенно словам такого же убийцы. Но почему-то сейчас иррационально захотелось спуститься вместе в бар и болтать всю ночь.
«Глупое желание» — мелькнуло и отбросило все, когда с плеч пополз пиджак под напором чужих чутких пальцев.
Ночь, начавшаяся так неожиданно и противно, обещала приятное продолжение.
***
«Люблю тебя» — стуком в ушах, биением сердца и вспыхивающей надписью перед глазами.
***
— Мисс Огневская покинула Континенталь еще рано утром, — Уинстон ответил безразличным голосом, будто говорил о проходимце. Уинстон посмотрел безразличным взглядом, будто смотрел на труп.
Миша лишь хмыкнул. Понятно. Стоило бы привыкнуть к холодной кровати по утрам, стоило бы привыкнуть к боли сердца за чужую жизнь. Наверное, стоило бы и вовсе уехать отсюда на время, дать успокоиться редким бунтарским мыслям, дать кланам и Континенталю понять, что Архангел Михаил остается прежним, нет никакого Миши, дать почувствовать то же Саше.
Морозное утро швырнуло в лицо ветром, заставляя морщиться и смаргивать слезы. Стаканчик кофе в руках заставлял думать, что она лишь студентка или профессор, остановившаяся на секунду подумать, полистать газету и продолжить путь. Ветер помогал верить, что слезы, беспрестанно катящиеся по лицу, просто естественная реакция, и совсем не из-за того, что знакомый силуэт, бодро сошедший со ступеней отеля, упал замертво, сделав лишь несколько шагов.
Кофе обвинялось в горечи во рту, будто не от тошноты к этому выбору.
Сердце заходилось от боли, подпустив к себе слишком близко опасного человека в опасном мире.
В борьбе ангела и суки проиграли, кажется, оба.
В тишине бара тем же вечером молча чокнулись бокалами проклятые друзья в проклятой жизни подполья.
