***
Амарранта была горячей, влажной, но не податливой: отзываясь на каждое прикосновение, она не соглашалась быть ведомой и раз за разом перехватывала инициативу. Даже когда лежала, придавленная к кровати его телом, с опухшими губами и скрещенными над головою запястьями, она оставалась победительницей, так что Герману даже с его вампирской силой и выносливостью вскоре пришлось признать, что ведьма таки взяла над ним верх. Когда она наконец позволила ему кончить, Герман без сил повалился на кровать и тут же зашипел, чувствуя, как запекло спину, безжалостно исполосованную острыми ноготками. — Женщина, ты меня убила, — прорычал негромко, с интонацией хищника, довольного удачной охотой, хотя скорее чувствовал себя добычей, которую подали на королевский стол. Перевернулся на живот и, запыхавшийся, толчками загнал в легкие горячий, пропахший пóтом и похотью воздух. Амарранта рассмеялась, — красивый мелодичный смех удовлетворенной женщины — и Герман почувствовал, как она опустилась сверху и прижалась маленькой обнаженной грудью к его исцарапанной спине. Тонкие смуглые руки легли на его плечи; увитые золотыми браслетами ножки скользнули вдоль его ног: Амарранта вытянулась на нем, легкая, гладкая, умасленная благовониями. Ее острый подбородок ткнулся в изгиб его шеи, и прерывистое дыхание, в котором смешались ароматы персиков и инжира, обожгло щеку и уголок губ. Герман фыркнул, попытался сдуть с лица волнистую прядь ее жестких волос, но, не сумев, закрыл глаза и уткнулся лицом в скомканную простынь, хранившую запахи ускользающей ночи: кондиционер для белья, духи, секс и кровь. Его кровь. Хотелось дышать жадно и часто, хотелось раствориться в моменте и без оглядки наслаждаться близостью красивого женского тела и истомой, разлившейся по венам, но царапины всё сильнее саднило от пота, и хотя Герман знал, что скоро они затянутся, не останется даже следа, это немного сбивало. — Две секунды, — будто прочитав мысли, с коротким смешком пообещала Амарранта. Затем прижалась с поцелуем к его шее и что-то тихонько напела, пропуская слова. Язык был Герману не знаком, и он не пытался вслушиваться, но почувствовал, как кожа ее стала еще горячее, как воздух вокруг начал потрескивать, и, не открывая глаз, внутренним взором увидел, как между их телами перекатываются, будто волны, золотые крупинки. Как кружатся в теплом воздухе, пронизанные лучами полуденного солнца, хотя за окном царит ночь. Как проникают под кожу, замирают на мгновение, а затем, будто бутоны, раскрывают свои лепестки, убаюкивая боль и исцеляя раны, оставленные ногтями. И Герман понял: Амарранта умела не только вытягивать чужую энергию, но и щедро делиться своей. Хотя, что-то подсказывало, делала это нечасто. — Мне понравилось твое «спасибо», — минуту спустя с улыбкой проговорила ведьма. Слова донеслись издалека, чуткие пальцы прошлись от шеи до лопатки, посылая в мышцы тепло и золотые искорки. — Не всё, но бóльшая часть. — Я ожидал десять из десяти, — шутливо проворчал Герман. — Не забывай, изначально я планировал тебя наказать — за то, что учудила в клубе, а благодарность, это так, считай, что на сдачу. Амарранта залилась звонким переливчатым смехом, и Герман поймал себя на мысли, что давно не чувствовал себя таким расслабленным, как в этот миг, когда ее горячее дыхание обжигало его затылок, а шаловливые пальчики играли с волосами и легонько царапали кожу. Отсмеявшись, ведьма шумно вздохнула, чтобы успокоить дыхание, и шепнула на ухо: — Я не против таких наказаний. Но, в мое оправдание, прежде мне хватало ума не связываться с dimidio. Конечно, с виду они, как на подбор, такие хорошенькие, юные, милые, но на поверку хуже фарфоровых кукол: тронешь — кусочек отколется. От таких лучше держаться подальше, но чертова любовная магия… — голос понизился, с губ сорвался неожиданно скорбный вздох. — Она и мне кружит голову, порой я теряю контроль. Зато помогает забыться. — Есть что забывать? — спросил Герман, и слова соскользнули с губ тяжело и вязко, будто капли загустевшего меда. — Так же, как и всем, — ведьма говорила, и ее дыхание щекотало его шею и путалось в завитках влажных волос. — Расскажи. Я люблю ночные истории. Дважды просить не пришлось. Амарранта прижалась теснее и заговорила тихо и вкрадчиво, будто собиралась поведать сказку: — Мой первый мужчина, тот единственный, с кем меня повенчали родовым обрядом — обрядом пепла и крови, а не глупыми брачными клятвами — был Хранителем памяти. Они встречаются еще реже, чем Зрячие, и только среди ведьм. Их души перерождаются и хранят воспоминания и мудрость клана из воплощения в воплощение, из века в век. Прошло много лет с тех пор, как он умер, как я оплакала его, но однажды он вернется — и я дождусь. Чтобы передать память о годах, которые он пропустил. В этом мой долг, мое предназначение — и, если честно, мое проклятье. Амарранта потерлась щекой о плечо Германа, ласково погладила по волосам и продолжила, перекатывая слова, будто они были томящимися на жаровне миндалем и каштанами: — Использовать любовную магию и вправду запрещено, особенно на созданиях, — за это можно дорого заплатить. Но, учитывая обстоятельства, мне позволено с ее помощью черпать жизненные силы из людей: я жена Хранителя памяти, и мой долг — прожить так долго, чтобы мы могли снова соединиться. От этого зависит судьба нашего клана, так что я буду выходить за человеческих мужчин столько раз, сколько потребуется, даже если мое личное кладбище будет насчитывать десятки могил. — То есть Совет разрешает тебе питаться людьми? — Так же, как разрешает это вампирам. И не только вампирам. Ты же знаешь про ведьмины воро́нки? Людей миллиарды, а созданий на свете осталось мало. — А тебе обязательно выходить столько раз замуж? Когда хочешь есть, заказываешь что-то из меню, а не покупаешь весь ресторан. — Необязательно. — Острые зубки коснулись мочки уха, и Герман по-звериному мотнул головой. Амарранта рассмеялась. — Но так уж вышло, что мне нравятся свадьбы. И еще мне нравится, когда меня любят. — Как знаешь, — зевнул Герман и, обняв подушку, зарылся в нее лицом. — И всё же, по мне, грустная арифметика: собираться замуж в пятый раз, но за всю жизнь любить лишь двоих? — Второй даже не был мне мужем, — вновь рассмеялась ведьма, но теперь в ее смехе почудились горечь и боль. — Это который с меткой сирены? Он человек? — Да. Тоже, как ты, вечно от меня ускользал: моя магия на него не действовала. Ничья магия, ничья женская сила. Он лет пятнадцать как снова женат, но что-то подсказывает, иметь под боком мужчину, который смотрит сквозь тебя, — да лучше застрелиться. Ты напомнил мне его. Я чувствую в тебе… какие-то отголоски. Но ты вампир, кто его знает… с вами всё по-другому. — На меня действует женская сила. — Герман встряхнулся, сбрасывая с себя сонливую негу, и, перехватив запястье Амарранты, ловко перевернулся, так что она вновь оказалась сверху, но теперь прижатая к его обнаженной, всё еще влажной от пота груди. — Я влюблялся. Я любил. Я проводил ночи с прекрасными женщинами. И если прекрасная женщина позволит… Ему не хотелось думать, что с ним, возможно, что-то не так. Не нужны ему никакие отголоски, никакие метки — даром, что шрамов хватает. Приподнялся, оттянул зубами ее нижнюю губу — на вкус сладкая груша и горький гречишный мед — и, наслаждаясь, зарылся пальцами в густые ведьмины волосы. Отвечая на поцелуй, Амарранта огладила ладонью его плечо, оцарапала грудь, живот, ниже… Герман глухо застонал, когда ноготок задел крайнюю плоть, но Амарранта только хищно улыбнулась, давая понять, что не собирается останавливаться. Что ж, значит, он сделает так, чтобы теперь о пощаде пришлось просить ей. Одной рукой обняв ведьму поперек талии, другой он ловко скользнул между их телами и с легким нажимом развел ее гладкие горячие бедра. Дыхание Амарранты участилось, тонкие пальцы сильней обхватили член, но ласкать перестали. Ведьма замерла, на этот раз позволяя командовать и задавать темп. Герман зарычал, чувствуя, как порочное желание вновь вспыхивает в венах, как обжигает, будто кислота. Амарранта выгнулась, и он, чуть надавив, скользнул в нее пальцами. Он предвидел, что на этот раз любовница кончит быстро — намного быстрее, чем нужно ему самому, чтобы достигнуть пика, — но не остановился. Впереди — еще несколько часов до рассвета, и сейчас Герман хотел чувствовать, как распаленная ласками, она пульсирует вокруг его пальцев, как под смуглой кожей часто и тяжело бьется пульс, как из груди с гулом вырываются стоны и всхлипы. Страстная, безудержная, бесстыдная и порочная, Амарранте не нужна была потусторонняя сила — она сводила с ума без всякой ворожбы.***
Герман вышел из ванной, на ходу вытирая мокрые волосы полотенцем. Капли холодной воды стекали по шее, скатывались за ворот футболки, и он не мог сдержать довольного урчания: стоило войти в комнату, и вокруг стеной встал жар, так что Герман наслаждался последней возможностью удержать хоть немного прохлады. Амарранта сидела на кровати, набросив на смятые простыни изумрудное покрывало. Оно переливалось в свете свечей и ведьминых огоньков и напоминало о глубоких речных водах, о водорослях, колыхающихся у дна, о шустрых золотых рыбках, чьи чешуйки блестят и переливаются на солнце. Амарранта и сама была солнцем — в легком ажурном пеньюаре цвета заката. Массивные золотые серьги покачивались в ушах, на груди поблескивали цепочки и медальоны, на лодыжках — тонкие браслеты. Только руки оставались свободны от украшений: ведьма перебирала в пальцах сухие листья и веточки, с расслабленной грацией выкладывала на небольшую кованую жаровню, и к потолку поднимался ароматный дымок вперемешку с искрами. При других обстоятельствах Герман был бы не в восторге от соседства с травами, но сейчас они пахли так свежо и нежно, наполняя комнату ощущением чистоты и свободы, что хотелось вдохнуть полной грудью и долго держать ароматы внутри, позволяя им струиться по венам, вымывать тревоги и беспокойство, усталость, морок и даже — чужую кровь. Герман улыбнулся, повесил полотенце на подлокотник стоявшего у окна кресла и подошел к кровати. Амарранта медленно подняла голову, оторвалась от созерцания трав — Герман узнал мяту и медуницу — и, кивнув, пригласила присесть. — Или тебе пора убегать? — спросила голосом спокойным и ласковым, будто журчание неспешной реки. — Домой надо, поесть, — ответил Герман, хотя голода пока не чувствовал, но знал, тот скоро даст о себе знать, — после такой-то ночи. Амарранта ответила долгим задумчивым взглядом, затем потянула вверх невесомый рукав пеньюара и обнажила запястье. Но Герман покачал головой: ему не хотелось, чтобы Амарранта оказалась в его «меню», рядом с пластиковыми пакетами из банка крови. Конечно, порой Герману случалось пить кровь любовниц, но почти все они были искательницами приключений, незнакомками в ночи, чьих имен он не спрашивал и о которых забывал наутро. И даже ощущение чужой крови, которая долго еще прокачивалась через его сердце, ничего не меняло. Но пить кровь из ведьмы, с которой ему не раз придется пересекаться, и чья упругая золотистая сила и так всё еще наполняла его тело, казалось неправильным. Да и, откровенно говоря, кровь и секс давно уже не шли для него в одной связке, хотя для большинства вампиров две эти жажды были неразделимы: секс обострял голод, вкус свежей крови дарил наслаждение, сравнимое с мощным оргазмом. Герман и сам был когда-то таким. Но потом появилась Айви, и река желаний разделилась на два потока. Амарранта хмыкнула, вскинула голову и вновь всмотрелась в него пытливо, внимательно, будто собирала мозаику и не могла найти недостающий фрагмент. — Ты интересный экземпляр, Герман. Остаешься загадкой даже сейчас… — Она обвела рукой постель и сброшенные на пол подушки, затем плавным движением пересела в изголовье кровати. — Всё просто: привычка — вторая натура. Человеком я любил холодное молоко, а теперь — охлажденную кровь. И положительный резус-фактор, а ты ведьма, у тебя наверняка кровь «золотая». — Кровь как кровь, — спрятав в уголках губ лукавую улыбку, пожала плечами ведьма. — Но ты прав, у меня отрицательный резус-фактор. Герман с театральным сожалением развел руками, затем взглянул на настенные часы и заговорщически прошептал: — Смотри-ка, скоро рассвет. Даже не верится, что на твоем девичнике никого не убили. — Да ну тебя! — шутливо скривилась ведьма. — Для справки: не все мои девичники заканчиваются похоронами. — Зато ими, определенно, заканчиваются все твои свадьбы. Амарранта ответила отстраненной, будто чуть пьяной улыбкой; медленно и грациозно потянулась к украшенному чеканкой медному подносу и, перебирая румяные персики, негромко спросила: — Ты был женат? Герман неопределенно кивнул. — На тебе нет ни брачных клятв, ни печати вдовца. Развелся до того, как обратился? И вновь Герман ограничился едва заметным кивком. Он предпочел бы закрыть тему, но в голосе Амарранты чувствовалось искреннее участие, а не праздный интерес, и потому, когда ведьма спросила «какая она?», Герман не нашел причин не ответить: — Кристин? Прямо как Гермиона Грейнджер: умная, кудрявая, за словом в карман не полезет. В послужном списке книг и научных работ больше, чем у меня пальцев на руках и ногах. Серьезно! Пока я подписываю рождественские открытки, она может написать, отредактировать и подготовить к изданию книгу. А то и двухтомник. — Ух ты! Пожалуй, мне бы понравилось быть твоей бывшей женой. — Не сомневаюсь, — подмигнул Герман, умолчав, что книг Кристин не читал, хотя для одной из них даже придумал название — «Обербляди. Первые лица Третьего Рейха» — а заодно подбил Ника нарисовать обложку. Получился сложенный из кусочков и стилизованный под агитплакаты нацистский уродец: жабьи глаза и круглые очечки — Гиммлера; безгубый рот, искривленный в пропагандистском угаре, — Геббельса и, конечно, дебильные усики и плешивая чёлочка Гитлера. Издатель Кристин был в восторге, чего, правда, нельзя было сказать об особо щепетильных читателях. — Как познакомились? — продолжила расспрашивать Амарранта, и Герман понял, что пора закругляться. — Вместе учились в школе. — Красивая? — Ясное дело. — И, наверное, все женщины, что были у тебя после, похожи на нее. — Нет. Да… Немного, — отчего-то растерялся Герман и под пытливым взглядом ведьмы на секунду ощутил себя зеленым юнцом, который не знает, что сказать и куда себя деть. — Почему у меня чувство, будто ты меня подловила? Мне всегда нравились скуластые, большеглазые, с волнистыми волосами — что здесь такого? Амарранта только весело рассмеялась. Затем ухватилась за край его футболки, с силой потянула Германа на себя и, заставив прилечь рядом, придавила его плечо острым локотком, обтянутым кружевом. — Мне тоже нравятся скуластые. И колючие, — шепнула ведьма и, чуть отстранившись, ткнула пальцем в его заросшую щеку. — Хвала богам, что вернули моду на бороды. — Сказали хипстеры и открыли сто и один барбершоп. Не то чтобы Герман шутил — только за последний год рядом с его флагманским магазином открыли аж три барбершопа — но Амарранта вновь рассмеялась, и Герман подумал, что прийти к ней сегодня было хорошей идеей. Даже если завтра зеленоглазая чертовка сделает вид, будто они не знакомы. — Пожалуй, мне и правда пора, — решив не испытывать судьбу, Герман поймал ладонь Амарранты, оставил на пахнувшей фруктами коже короткий поцелуй и, встав с кровати, огляделся в поисках куртки. Та нашлась на крючке возле входной двери; из кармана бесстыдно торчал краешек тисненного золотом жемчужно-белого конверта. Герман против воли смутился: конечно, ему случалось спать с несвободными женщинами, но то были единичные случаи, и уж точно ни одна из любовниц не приглашала его на свою свадьбу. — Спасибо, конечно, но я пас, — произнес Герман как можно любезнее и аккуратно переложил приглашение в раскрытую дамскую сумочку, висевшую на соседнем крючке. Амарранта, секунду назад расслабленно лежавшая среди складок смятого покрывала, нахмурилась, поднялась на локтях и посмотрела таким странным потусторонним взглядом, что Герман невольно передернул плечами. — Я пришлю подарок, — пообещал он примирительно. — Это мы уже проходили: на мою прошлую свадьбу ты тоже не пришел. — Минуточку. После твоего феерического девичника я еще долго валялся у ведьм в лазарете, — напомнил Герман, и боль, что через секунду обожгла грудину, он при всем желании не смог бы назвал фантомной. — «Валялся в лазарете» — для вампира так себе отмазка. К тому же никто не виноват, что ты позволил фавну наколоть тебя на родовой кинжал, как цыпленка на шпажку. Герман хотел было возмутиться такой интерпретации случившегося, но по взгляду ведьмы понял, она сказала ровно то, что думала. И была права. Только дурак мог встать на пути разъяренного фавна, тем более подставиться под заговоренный родовой кинжал: чтобы отправить любого смертного к праотцам, такому оружию хватило бы не то что удара, пустяковой царапины. Но, на его вампирское счастье, вместо того, чтобы погибнуть на месте, Герман «всего лишь» несколько дней истекал кровью — прямо во время судебных разборок в зале Совета. И только на исходе третьих суток, когда Герман уже было поверил, что вот-вот отдаст богам душу, один из судей смилостивился и позволил Верховной ведьме, заговорившей кинжал, исцелить наконец рану. А ведь Герман даже не был подозреваемым. Впрочем, пострадавшим его тоже не признали — слишком большая честь для вампира, пусть даже и высокородного. — Я, конечно, мог бы не подставляться, но и ты могла не провоцировать то побоище, — пробурчал Герман, но быстро затолкал накатившую было досаду как можно глубже и продолжил с циничной усмешкой: — Полдюжины мертвецов, и лишь потому, что прекрасная невеста строила глазки целому клану фавнов. Во взгляде Амарранты, как отблеск молнии, промелькнуло затаенное сожаление, но губы привычно растянулись то ли в усмешке, то ли в хищном оскале: — Я же не виновата, что глупыши-фавны завалились в клуб половиной футбольной команды. Я просто не знала, кого выбрать: мне всегда нравились футболисты… Герман покачал головой и решил за лучшее промолчать, хотя ему было что добавить. Например, напомнить языкастой ведьме, что тот удар кинжалом предназначался ей. Но толку? Герман отлично помнил, что она ответила в прошлый раз. «Ты просто стоял рядом и не успел увернуться». Как будто забыла: чтобы увернуться, вампиру нужно не больше секунды. И ту секунду Герман потратил, чтобы закрыть Амарранту собой. — Ладно, хм… Насчет подарка… Когда, ты говоришь, у тебя свадьба? — После осеннего равноденствия, — ответила ведьма и, откинувшись на смятое покрывало, рассыпала черные волосы по изумрудным волнам. — Так это еще ого-го! Можно десять женихов поменять. Нафига ты так рано закатила девичник? — Прислушалась к звездам. Не то чтобы я им верила, но ведьме вроде как полагается… — А этот твой жених… он хороший парень? — Политик, — коротко обронила Амарранта, но через пару мгновений приподнялась, по-турецки скрестила ноги и продолжила с отстраненно-мрачными нотками: — Один из тех, кто щедро платит алхимикам, покупая власть и удачу в скляночках. А ты знаешь, почти всё, что производят алхимики, сделано из крови и слез. Герман подумал о Белых вечеринках, о принесенных в жертву девственницах и уродливых шрамах, исполосовавших запястья Тис, поморщился и постарался переменить тему: — Я, конечно, не звезда и будущего знать не знаю… Но нахрена тебе эта свадьба? Все равно он тебя не любит. — Тебе-то откуда знать? — перекатившись на бок, хохотнула ведьма, и в смехе ее прозвучало то ли раздражение, то ли тоска. Можно было бы, конечно, прикусить язык: Амарранта казалась не из тех, кто нуждался в чужих советах, но, считая себя ее другом, Герман решил, что не имеет права отмалчиваться. — Ставлю сто злат: ты окрутила его с помощью любовной магии, и у бедолаги не было шанса узнать и полюбить тебя настоящую. Так что всё это иллюзия, фикция. Сдается мне, ему нужна трофейная жена, а тебе — законная добыча. Только и всего. Ведьма не ответила, но полыхнула взглядом так яростно, что висевшее напротив кровати зеркало вздрогнуло и отражение в нем пошло рябью. — Ты знаешь, что я прав. И если уж на то пошло, лучше бы еще раз попыталась окрутить того, отмеченного сиреной. — Я не из тех, кто стучится в дверь, которую однажды уже закрыли у меня перед носом, — отрезала ведьма, будто полоснула ножом. Затем ловко соскользнула с кровати, прошла босиком по истертому ковру и, остановившись рядом с входной дверью, открыла ее, не коснувшись. Но Герман решил, что так просто не сдастся: — По мне, лучше бороться за того, кого любишь, чем выходить замуж за очередной расходный материал. Договорив, он был готов ко всему: что Амарранта выставит его из номера, что пошлет на хрен, шибанет своей ведьминой силой или, как обещала, расплющит на атомы. Но она только улыбнулась, нежно и скорбно: — Ты такой дурак, Герман. Затем шагнула навстречу и, обвив его шею руками, обняла крепко, будто провожала на фронт.