Высокое разрешение

Приезжать в твой город и узнавать тебя в каждом прохожем. В каждом черном плаще, в каждой родинке, громко, до дрожи. В каждом слове немецкого, в каждой уютной прихожей. В каждом нудном «люблю» для тебя, нет, послышалось, боже*

Если бы нужно было выбрать один день в году, который можно пропустить и не проживать, вычеркнуть из жизни или заменить на какой-нибудь другой, то Антон без раздумий выбрал бы свой день рождения. Когда ты маленький ребенок, то день рождения для тебя – святой праздник, который ты ждешь сильнее, чем даже, наверное, Новый год. Все дарят тебе подарки, родители все разрешают, совсем не ругают, и весь день внимание полностью приковано к тебе. Ты зовешь друзей в гости или в кафе, вы веселитесь, делаете все, что взбредет в голову, а ты на этом празднике жизни – главная звезда. Когда ты становишься постарше, день рождения радует уже не так, но становится причиной устроить шумную вечеринку, особенно в отсутствие родителей. Ты собираешь большую компанию знакомых и малознакомых людей, покупаешь много дешевого бухла и отрываешься на полную катушку. Подарки особо уже никто не дарит, но твоя девушка может позволить тебе перейти на следующую базу по особому случаю, о чем на завтра можно будет похвастаться друзьям. Однако с возрастом день рождения становится все менее веселым праздником. Когда ты взрослеешь, он не приносит тебе ничего, кроме разочарований и порции двуличных неискренних поздравлений. Ты начинаешь понимать, что праздник, по своей сути, глупый и бесполезный, а перспектива сборища большого количества людей больше пугает, чем привлекает. Обременительный обмен подарками каждый год с друзьями, с постоянным страхом, что в этом году ты продешевишь и подаришь подарок хуже, чем тебе, – отдельный пункт в этом круговороте праздничного ада. А еще взрослые люди зачем-то решили проставляться, хотя праздник вообще-то у тебя. То есть ты должен потратиться на них, устроить знакомым и плохо знакомым людям праздник, ходить целый день в напряжении, чтобы всего хватило и все прошло хорошо, а по факту денег потратишь больше, чем подарят, и будешь мечтать только о том, чтобы день побыстрее закончился. А эти бесконечные звонки в день рождения с лживыми поздравлениями? Люди резко вспоминают про тебя и пишут, а еще лучше звонят, единственный раз в год, только потому, что им пришло уведомление в социальных сетях. Не потому, что они помнят и ждут двенадцати ночи, чтобы тебя поздравить, а только потому, что алгоритмы сайтов предлагают им написать пару слов имениннику. Как будто им не насрать, как там твоя жизнь и чем ты вообще занимаешься. Лютейший фарс и ничего человеческого. Антон не любит свой день рождения, да и везение предпочитает всегда обходить его стороной (десятки лотерейных билетов в мусорке и сотни купонов красочное тому подтверждение), но заболеть в собственный день рождения – пожалуй, верх несправедливости и подлости. Чем он так сильно насолил этой суке Судьбе, что она решила так жестко на нем отыграться? Он же вроде только борщ солил недавно: приехало с доставкой говно несоленое. Ночью со вторника на среду Шасту становится плохо. Он просыпается от того, что голова раскалывается буквально пополам, и две закинутые в себя таблетки проходят мимо и не задерживаются. Просыпается каждый час и подолгу не может заснуть, его трясет, и он несколько раз специально поднимается, чтобы по шестому кругу проверить закрытое еще в первый раз окно. Злится, ведь до утреннего подъема на работу остается критически мало времени и выспаться за полтора часа он точно не успеет, и лежит, гипнотизируя знакомый белый потолок, периодически забываясь тревожным сном. Утром состояние ухудшается, и после звонка будильника становится понятно, что ни на какую работу Антон точно не пойдет. Мало того, что он вряд ли сможет отсидеть целый рабочий день в душном тесном офисе, он в принципе с кровати подняться не может, поэтому с сожалением откидывается на подушку и тихо стонет, предвкушая последствия своего длительного отсутствия. Бедная Надя, на которую посыпятся все его задачи. В голове неприятно шумит, и Антон вспоминает про существование градусника в своей квартире, слава богу, электронного, а то мама все еще припоминает ему их любимый ковер, который пришлось выбросить вместе с ртутью из-за «криворукого рукожопого Антона, который не умеет пользоваться простейшими вещами». Кое-как поднимается, через силу шлепает в ванную и находит градусник в шкафчике. С прижатой к груди подмышкой валится обратно на кровать и прикрывает от боли глаза. По ощущениям, время течет мимо Шаста, потому что те пять минут, что требует инструкция, буквально исчезают из его жизни. Он просыпается от тихого сигнала и смотрит на маленький экран термометра, убеждаясь в своей правоте: тридцать семь и девять. Антон, щурясь от яркого света экрана, кое-как заполняет необходимую форму для вызова врача на дом и замечает первые сообщения с поздравлениями. Мама успела написать короткое: «С днем рождения, родной. Скоро позвоню», а бабушка – отправить нелепый деньрожденный стикер с собакой. Антон невольно улыбается и тихо смеется: ну что сказать, Ба у него тот еще продвинутый юзер. На телефон приходит подтверждение, в котором возможное прибытие врача растягивается с двенадцати дня до десяти вечера, и Антон тяжело вздыхает, прикрывая слезящиеся глаза. Перспектива провести остаток дня в таком состоянии и без нужных лекарств совсем не прельщает, а в домашней аптечке у него остался только уголь активированный да бесполезное в его случае противоаллергенное. Ну вот и на что он рассчитывал, когда поленился сходить в аптеку в прошлый раз? Что он будет только срать и чихать? Хотя диарея при аллергии, конечно, та еще проблемка неприятная. Голова гудит и кружится, и Антон, пусть и посмеивается себе под нос от красочной картины чихающего человека со спущенными штанами, начинает чувствовать себя еще хуже, чем сразу после пробуждения. Тело трясет липким ознобом, и парень поглубже забирается под одеяло, отключая звук у мобильного телефона. Несмотря на плюс двадцать пять за окном, ему холодно, его колотит, а яркое солнце слепит и без того слезящиеся глаза. Шаст накрывается с головой и впервые за год жалеет, что у него в квартире нет плотных штор. Во рту сушит, как после пятидневной попойки, но подняться за кружкой воды кажется невыполнимым заданием, таким, за которое в ГТА дают пять звездочек сразу, как за угон вертолета. Он пытается приподняться на руках, пробуя силы, но в голове при каждом движении словно взрываются десятки установок с салютами, и Антон, обессиленный, падает обратно на кровать. Ну, все верно, в принципе: салюты на день рождения, по всем правилам. Вот только он ничего такого себе не заказывал. Телефон под правым бедром вибрирует, и Антону незамедлительно прилетают поздравления в их общую с ребятами беседу. Они прямо запарились: записали для него совместное поздравление на видео, в котором громко кричали про счастье, здоровье и Выграновский что-то про «хер стоял и деньги были», но большую часть времени Макар просто ворчал на Эда, чтобы тот встал ровно, а Бебур безуспешно пытался призвать всех к порядку. Дураки, как всегда, сумасбродные, но любимые. От: Макар, 08:15 С днюхой!!!! От: Эд, 08:15 С ДР, братан От: Егор, 08:15 С днем рождения, Антон!) Всего-всего тебе самого лучшего) От: Андрей, 08:16 С праздничком, пропажа ;) Антон не может не улыбаться и всячески старается игнорировать головную боль от экрана телефона, но при взгляде на грустного Егора, который искусственно тянет улыбку все сорок три секунды видео, становится неуютно. Вина колет его во все места, как долбанную куклу вуду, и Антон рад бы уже поскорее подохнуть, потому что его моральное состояние такое же, как и физическое: оставляет желать лучшего. Вот как он умудрился заварить такую кашу? Ребята подготовили для него небольшую праздничную вечеринку, но Шаст своим хриплым из-за больного горла голосом записывает голосовое, в котором просит все перенести. Мог и написать, конечно, но его скрежету вместо привычного смеха поверят больше, чем сухим буквам на экране, и парень надеется, что это поможет ему избежать лишних расспросов. Говорить о том, что последний месяц у него вообще нет желания лишний раз выходить из дома, совсем неохота. От: Егор, 08:19 Блин, бедняга, выздоравливай скорей! От: Макар, 08:20 Бля, бро, да как так то? Подстава конечно( От: Андрей, 08:20 Поправляйся, перенесем конечно Приехать и помочь никто так и не предлагает, и пусть Антону грустно оставаться в одиночестве, он не вправе просить их рисковать своим здоровьем. Жалеет только, что Дима уехал на конференцию в Нижний и вне зоны доступа сети, ведь знакомый врач на связи сейчас был бы очень кстати. Антону плохо. Последний раз так плохо было еще во времена школы, когда его почти забрали в больницу из-за того, что высокая температура не сбивалась четыре дня подряд. Он мало что помнит из того времени, но ощущение ватной головы и почти отнимающихся конечностей плотно врезалось в память, и парень старается мыслить позитивно, но дышать с каждым часом становится сложнее. Остается надеяться, что это насморк к нему приходит таким мучительным образом. В детстве Антону нравилось болеть. Рядом всегда были мама или бабушка, и в дни особенно высокой температуры не отходили от него ни на шаг: клали на лоб мокрое полотенце, давали всевозможные лекарства и читали интересные книги, чтобы мальчику было не так скучно. Мама варила его любимый куриный суп, а бабушка каждый день варила компот из сухофруктов, сладкий-сладкий, и этот незабываемый вкус до сих пор плотно ассоциируется у Антона с домом, теплом и заботой. Вот только сейчас Антону двадцать три (в целом, уже двадцать четыре), он теперь взрослый, самостоятельный мужчина, который живет один в отдельной квартире, но все еще смертельно одинокий, и компоты варить ему отчаянно некому. Он лежит один дома, сходит с ума от колотящего все тело озноба и позволяет себе слабость минутной жалости к себе. Антон чувствует себя совершенно беспомощным и бесконечно одиноким, изо всех сил отбиваясь от болезненных образов воспоминаний и прогоняя их прочь в открытую форточку. Ему плохо до тошноты, хочется разреветься и пожалеть себя, и пусть он взрослый, сильный, самостоятельный мужчина, позволяет себе рвано выдохнуть и пустить соленые дорожки по заросшим щетиной щекам, прячась в подушку. Голова пульсирует резкими вспышками боли, разрядами отдавая в висок, затылок и правый глаз. От непрекращающейся боли хочется плакать, и Антон позволяет себе, пусть из-за этого ему будет еще хуже. Парень накрывается одеялом с головой, мимолетно вспоминая слова мамы, что при температуре нельзя накрываться, но ему так холодно, что он отмахивается от них, как от назойливого комара над ухом. Подтягивает коленки к груди и пытается согреться, обнимая себя руками, но ничего не помогает. Его трясет, как стиральную машину в режиме отжима на свободном выгуле, и Шаста не спасает даже теплое одеяло. Щурясь от боли, парень нащупывает под собой телефон и пишет Позову с просьбой посоветовать какие-нибудь таблетки и способы сбить температуру, надеясь, что друг найдет время проверить телефон по приезде. Коротко пишет Наде, что не придет сегодня и, скорее всего, ближайшие дни, и отключается почти сразу, забываясь тревожным сном. ***

тридцать семь дней назад

Ярость внутри Антона кипит такими страшными пузырями ядерной кислоты, что та готова плавить все живое вокруг себя. Он отключает звонок, кладет телефон на стол и еще минуту смотрит в никуда, пытаясь осознать произошедшее, но кроме тупого навязчивого «почему» в голове совершенно ничего нет. Он часто дышит, стирая с лица непрошенные слезы, размазывает неизвестно откуда взявшиеся сопли и встает. Антон абсолютно спокойно подходит к столешнице, берет с нее салфетку и вытирается, а после тянет кружку с водой, из которой пил воду уже, кажется, в прошлой жизни. Делает глоток и неожиданно даже для самого себя швыряет ее в стену напротив. Любимая кружка с Капитаном Америкой разбивается вдребезги, по всей кухне разлетаются мелкие осколки, пока Антон медленно впускает в себя осознание: Арсений решил порвать с ним. Решил порвать с тем, с кем даже не встречался. Решил разорвать любые отношения с человеком, который считал его всем. Вот так просто. Антон смотрит на осколки когда-то любимой кружки, которая теперь безвозвратно испачкана воспоминаниями, часто дышит и пытается собрать себя в кучу. Роджерс с отколотой рукой смотрит на него с осуждением, ведь нельзя так беспечно относиться к вещам, но Антону плевать на голос совести, он сейчас еще и выражаться планирует. Смотрит на разбросанные по полу белые куски керамики, с грустью безнадежного романтика сравнивая их со своим сердцем. Собрать и склеить можно, вот только по назначению урода-Франкенштейна уже не используешь. Под руку попадается немытая со вчерашнего вечера тарелка из-под гречки, которая намертво присохла к ней больше чем за сутки, и Антон в этот раз почти не задумывается. За кружкой следом летит и тарелка, потому что проще разбить ее, чем отодрать присохшую кашу, а еще потому, что Антону нужно куда-то направить свой гнев. Он в бешенстве. Ему злость глаза застилает белой пеленой, или это просто слезы, что снова льются из него сплошным потоком – он не разбирается. Зачем он так? Почему снова обрывает все связи и уходит, ничего не сказав? Что произошло между ними такого, после чего Арсений принял это решение? В то, что мужчина ничего не чувствует, Антон не поверит ни за что в жизни. До этой поездки еще поверил бы, но не после того, как слышал его сердце. Не после того, как собственными пальцами ощущал частый пульс и видел тяжелый взгляд безумных синих глаз. Как он мог? Зачем он так? Антон же ни в чем не виноват. Парень вытирает мокрые щеки, кладет телефон в карман и аккуратно выходит из кухни, чтобы голыми ногами не наступить на осколки. Арсений в очередной раз принимает серьезные решения в одиночку, не беря во внимание никого, кроме себя. На мнение самого Антона ему наплевать, и эта мысль должна бы уже стать привычной, вот только Антону-то от нее ни хрена не легче. Он садится на разложенный диван, упирается взглядом в пол и жалеет, что так и не купил себе новую бутылку коньяка. Шаст кусает губы и думает об одном, одном голубоглазом шатене с невероятно мягкими темными волосами, пытается не вспоминать, но не может: кадры прошедших выходных мелькают перед глазами изрезанной кинолентой мимолетных образов, где кто-то когда-то был не один и безгранично счастлив. Свежие раны болят пуще прежнего, грубо потревоженные неожиданным вечерним звонком, и Антон прикрывает глаза, тяжело выдыхая. Прав был Дима: херовая затея залипать на мужиков в Интернете. Антон пропитывается собственной агрессией до нитки, грязнет в ней с головой и руками, не предпринимая даже попыток выбраться. Он зол, и бешенство внутри него ослепляет обычно здраво мыслящего парня, заставляя окончательно потерять связь с реальностью. Антон открывает глаза, замечает стеклянный журнальный столик, который был свидетелем несчетного количества откровенных звонков, и последняя нить терпения лопается. Он кричит, нечеловечески громко ревет, пытаясь выкричать из себя всю ранящую боль, и вскакивает со своего места, силой пиная тонкую металлическую ножку. Боль в пальцах должна отрезвлять, но Антон злится пуще прежнего, силой опрокидывает стол на пол и словно в замедленной съемке наблюдает, как когда-то цельная столешница рассыпается перед его ногами в мелкую стеклянную пыль. Орет, освобождая накопившиеся эмоции, и плачет почти взахлеб, опадая коленями на пол. Мелкие осколки врезаются в обнаженную кожу коленей, но Шаст совершенно не чувствует боли. Посторонней боли, боли на коже, потому что душа болит сильнее неважной телесной оболочки. Чертов Арсений что-то сломал внутри, отчего это неясное «что-то» царапает обломками израненные внутренности и заставляет открывать рот в немом крике в бессильной попытке облегчить страдания. Арсений обрезал ему крылья. Безжалостно лишил надежды именно в тот момент, когда его мечты и планы на будущее разогнались до бешеной скорости, как тот самый поезд, который вез его домой прочь от мужчины мечты. Антона обломали, как только он позволил себе расслабиться и посмел поверить в лучшую для себя жизнь, и он не представляет, как после такого найти в себе остатки прошлого себя и жить так, словно ничего не было. Как ему забыть закат на питерских крышах, их прогулку под дождем и многочасовые ночные разговоры? Да никак. Антон никогда не сможет полностью забыть Арсения. Он тихо скулит и думает, что Арсений – полный мудак. Придурок, который решил вычеркнуть ненужного мальчишку из своей жизни, когда наигрался, и тот стал ему не нужен. Эгоист, который думает только о себе и заботится только о своем комфорте, совершенно не учитывая интересы других. Мудак, который абсолютно не берет в расчет то, что Антон без него с ума сходит, пока сам в очередной раз думает, что умнее всех и больше знает. А по факту просто боится. Антон хочет содрать с себя кожу, снять наживую, только чтобы внутри болело не так отчаянно, но может только сжимать волосы в кулаках и тихо причитать себе под нос. Он не заслуживает такого к себе отношения, не после того, что делал для Арсения. С ним нельзя так. Нельзя отбрасывать, как ненужную бесхозную игрушку, нельзя пинать, как бездомную собаку, что волей случая прибилась к случайному прохожему. Антон снова ревет. Подскакивает на ноги, подлетает к ближайшей стенке и принимается колошматить в нее кулаками, в кровь разбивая костяшки. Пачкает алой кровью светлые обои и даже не думает, что ведет себя как классический истерик дешевых мелодрам, потому что гнев и обида прожигают сквозные дыры в его сознании, лишая последних рычагов контроля. Он методично избивает стену, представляя в ней лицо Арсения, и от воспоминания яркой улыбки с нежными ямочками хочется умереть. Шаст быстро сдается. Обессиленный оседает на пол, размазывая кровавое пятно по светлой стене еще сильнее, нащупывает в руках телефон и собственноручно расписывается в собственной слабости. Кое-как находит в последних вызовах номер Димы, постоянно натыкаясь взглядом на десятки звонков от Арсения, словно призраков из прошлой жизни, и нажимает вызов, совершенно не думая о том, что друг может быть занят. Антон совершенно забывает, что Позов только вернулся с дежурства и собирается спать, дожидается, пока мужчина отвечает на звонок и не слушает совершенно ничего в ответ, перекрикивая обеспокоенные вопросы Поза. Отчаянно плачет, хнычет взахлеб, как маленький, невнятно просит приехать, потому что безвозвратно теряет над собой контроль. Воет в трубку, невнятно лепеча что-то про «ебучего эгоистичного мудака», умоляет Диму приехать и случайно щекой сбрасывает звонок. Перезвонить у него не хватает мужества. *** Антон уже не здесь, не в своей уютной маленькой квартирке, где все привычно и знакомо, не лежит на диване и не отдыхает в ожидании улучшения. Он заперт в собственной голове оковами бреда болезненной горячки, в которой раз за разом проживает один и тот же вечер своей не самой насыщенной эмоциями жизни. Он барахтается в собственных воспоминаниях, пытается выбраться из болота сожалений, но возмутительно бессилен перед своим бессознательным. Парень практически не спит, балансируя на грани сознания. Просыпается часто, снова засыпает, раскрывается, потому что становится слишком жарко, а после слепо ищет одеяло и укрывается снова, ведь болезненная дрожь раз за разом возвращается. Антон мечется по раскаленной подушке, пытаясь найти более удобное положение, пока высокая температура ломает кости и выкручивает суставы в разные стороны, а в голову настойчиво лезут кошмары, граничащие с реальностью. В ту ночь Позов нашел его на полу в руинах разгромленной квартиры. Поднял с пола, уложил на расстеленный диван и сидел обрабатывал разбитые костяшки зеленкой, потому что ничего другого у Антона не нашлось. Бинтовал руки и слушал тихие бессвязные всхлипы, ведь на крики сил больше не осталось, и, благослови Господь, не задавал лишних ненужных вопросов. Уложил Антона спать, а сам принялся наводить порядок: смел остатки журнального столика в мусорку, туда же отправил чашку с тарелкой, а после долго оттирал кровавое пятно от обоев, слава богам, виниловых. Антона передергивает, и он уже не понимает, от температуры или от ужаса пережитой ночи. Даже после всего он писал Арсению практически каждый день. Обещал себе не писать, дал ведь Диме слово, что не будет унижаться в очередной раз, что будет гордым и оставит пережитый опыт в прошлом, но не выдерживал и все равно писал каждый гребаный день. Унижался, но только ради того, чтобы получить желанные ответы. Так и не получил. Спустя несколько часов Антона будит громкий звонок домофона. Он сначала даже не узнает источник резкого звука, ищет завалившийся куда-то телефон, но дисплей показывает только уведомления о новых сообщениях. Пытается закрыть голову подушкой и уснуть дальше, но резко подрывается и вскакивает, понимая, что это мог прийти врач, а он держит его на улице. От резкого подъема голова кружится, и Антон едва не валится на пол, чудом удержав равновесие в последний момент. Сдерживает особо острый приступ тошноты и по стеночке пробирается к входной двери, периодически делая остановки и прикрывая глаза. К концу второго звонка Антон достигает цели, тяжело дыша. – Антон Шастун? – мужской голос в динамике раскалывает голову пополам. Антон смотрит одним глазом, потому что во второй адски вкручивается металлический прут, видит на экране мужчину, и его лицо кажется ему смутно знакомым. Средних лет, с бородой и странной прической – по бокам выбрито, а на макушке красуется маленький хвостик, перетянутый резинкой, – он больше напоминают парню какого-то странного хиппаря, чем классического врача. Держит этот пассажир в руках бумажный пакет и со скучающим видом смотрит в камеру. – Да, это я, – зажимая кнопку передатчика, отвечает Антон и сжимает пальцами виски в нелепой попытке облегчить боль. Думает, что врачи себя точно так не ведут, и не спешит впускать в квартиру незнакомого человека, ведь в таком состоянии точно не сможет себя защитить. О том, что он и в обычной жизни вряд ли сможет отбиться от грабителя, Антон предпочитает не думать. – Мне бы посылку Вам передать, – мужчина подтверждает опасения Антона, и тот запоздало понимает, что был прав. Незнакомец переминается с ноги на ногу и нетерпеливо поглядывает то в камеру, то на наручные часы, приподнимает бумажный пакет, как будто Шаст и без этого не замечает большой сверток в его руках. Парень старательно перебирает в голове возможных адресантов и гадает, кто бы мог отправить ему подарок курьером, но кроме мамы или Егора, боже упаси, в голову никто не приходит. – Впустите меня внутрь? – Да, конечно. Только я заболел и не хотел бы Вас заразить. Вы не могли бы оставить пакет за дверью? – Антон сдается, потому что насквозь больные извилины его и без того ленивого мозга отказываются слаженно работать в команде и помогать хозяину. Видит, как мужчина согласно кивает и еще раз смотрит на часы, и нажимает кнопку, открывая дверь подъезда. Парень запоздало думает, что стоило назвать человеку хотя бы нужный этаж, но ему так плохо, что картинка плывет перед глазами, и Антон почти теряет сознание. Он оседает по стенке вниз, плюхается на задницу, сидит прямо на полу около придверного коврика, как старый потрепанный башмак, и тихо смеется с такого сравнения. Вспоминает, что хотел пить, и пусть кухня теперь стала ближе, но идти до фильтра все равно далеко. Пока загадочный человек поднимается к нему на лифте, Антон сидит, прислонившись к стене, и почти спит. Приступ тошноты проходит, но температура продолжает подниматься, и парню становится больно даже моргать. Он трогает влажный от пота лоб, чувствует под своими пальцами полыхающую кожу и боится брать в руки градусник, чтобы не увидеть на нем страшные цифры. Конечно, он в любой момент может вызвать скорую, но после последнего раза не особо хочется. Антон тогда тоже почувствовал себя плохо, почти сознание потерял на жаре, когда они с друзьями в городе тусовались. Ребята вызвали бригаду, но приехавший врач только пристыдил Антона за то, что такой молодой парень вызывает себе скорую, которая, возможно, кому-то другому нужнее, и якобы из-за него кто-то сейчас может умереть, а после пообещал оформить ложный вызов. Шаст, конечно, понимает, что мужик объективно был не прав, но лишний раз связываться с врачами после этого желанием не горит. Болезненный сон забирает его себе, и Антон зависает в хаосе беспорядочных воспоминаний и мутных образов, где человек в белом халате и хвостиком на макушке отчитывает его за высокую температуру и заставляет идти на работу. Дрейфует на волнах нездоровых фантазий до тех пор, пока не слышит над своей головой тихий стук и шелест бумаги на пороге. Антон думает сначала, что и загадочный незнакомец, и странный бумажный пакет ему приснились, но после повторного стука приходится разлепить глаза и сконцентрироваться на суровой реальности. Стук слышится над головой и в третий раз, что убеждает парня в правдивости происходящего. Шаст открывает рот, чтобы ответить, но горло начинает раздирать сухой лающий кашель, и юноша сгибается пополам, пытаясь не выкашлять легкие на грязный пол. Их после этого мыть придется, обрабатывать чем-то, Диме звонить, а у него кроме мыла, вообще-то, ничего больше нет. – Антон, Вы в порядке? Как Вы себя чувствуете? – мужчина за дверью повышает голос, чтобы перекричать его кашель и толщину железной двери. Голос взволнован, и Антон точно улыбнулся бы, если бы в этот момент не задыхался удушливым кашлем. Он изо всех сил пытается вспомнить, откуда знает этого мужчину, потому что уверен, что один раз точно его где-то видел. На маминого знакомого он точно не похож, друзей Димы Шаст всех знает, на работе, если бы они пересекались, то точно запомнил бы такую колоритную внешность, а на почтальона он похож еще меньше, чем на врача. Может, очередной знакомый Эда? – Вам нужна помощь? – Нет, спасибо. Все хорошо, – Антон откашливается и выдавливает из себя короткий ответ, надеясь, что кашель временно отступил и, желательно, погиб в морозах в тысяча восемьсот двенадцатом. Пытается подняться, хватается за полку для обуви, отчего хлипкая деревянная конструкция трясется. Сверху падает кроссовок, и Шаст пытается его поднять, но перед глазами стремительно темнеет. – Оставьте, пожалуйста, на полу. Я сейчас заберу. Антон валится на пол посередине коридора, неуклюже подгибая под себя длинные ноги. Слышит, как мужчина топчется на одном месте, не решаясь уйти, хрустит бумагой в руках, и мечтает только о том, чтобы снова укутаться в теплое одеяло. Нос забит, дышать решительно нечем, а при попытке дышать ртом его снова одолевает кашель. Боже, ну почему он не додумался купить хотя бы капли для носа? – Антон, точно все в порядке? Вам, может быть, нужна какая-то помощь? – мужчина не сдается, но пакет на пол покорно кладет. Подходит ближе к двери и, Антон уверен, слушает происходящее в квартире, но парень не привык доверять чужакам, а, тем более, впускать их в квартиру, поэтому спешно отказывается, уверяя незнакомца, что справится сам. Громкий кашель вдогонку вряд ли смог убедить мужчину, но тот больше ничего не говорит. Антон слышит тяжелый вздох, минуту на раздумья, а после – звук прибытия лифта. Мужчина неуверенно прощается, а после лифт уносит его вниз на первый этаж, пока Антон совершенно теряет совесть и ложится прямо на пол, потому что его голова решила разделиться на два суверенных государства. Лоб горячий, но дрожь в теле стала меньше, и тут два варианта: или ему становится лучше, или температура настолько высокая, что его уже даже не знобит. Антон вспоминает про пакет, садится и, как обосравшийся кот, который решил вытереть жопу о ковер, ползет к входной двери. Проворачивает нижний замок и открывает, даже не вставая с пола, но дальше десяти сантиметров дверь не идет: мешает пакет. Парень понимает только сейчас, что не то что не спросил у мужчины, от кого посылка, а даже не поблагодарил за доставку и внимание, отчего злится на себя еще сильнее: ненавидит чувствовать себя беспомощным. Протягивает руку за дверь и тянет пакет на себя. Хлопок тяжелой металлической двери бьет по барабанным перепонкам, и Шаст с облегчением выдыхает, проворачивая нижний замок. Ему бы встать, пройти два шага и сесть за кухонный стол, чтобы было удобнее, но сил ни на что больше не хватает, и Антон выбирает привычный вариант ничего не делать. Вытягивает ноги вперед, насколько позволяет узкое расстояние коридора, и аккуратно отклеивает скотч, но Антон и аккуратность – понятия, которым так и не удалось подружиться. У них еще с детства кровная вражда. Разорвав бумажный пакет на несколько частей, Антон с удивлением обнаруживает в нем черный сверток ткани в пластиковом прозрачном пакете и синий конверт посередине. Берет его в руки, вертит, но он запечатан, а через плотную темную бумагу даже на свет ничего не просматривается. Парень вертит его в руках и на лицевой стороне наконец замечает ровную шеренгу удивительно кривых, практически нечитаемых букв, собранных в ласковое прозвище. Так называет его только один человек. Называл. Сердце опасно екает и тут же, бессовестное, совсем слетает с катушек. Антон замечает, что письмо, зажатое в пальцах, предательски подрагивает, и он выпускает его из рук, проводя ладонями по домашним шортам. Бумага беззвучно падает на пол, пока глаза бегают по непрозрачному конверту, на котором нет ничего, кроме двух коротких слов. Пустота, помноженная на ничто, и только пляшущие в безумном танце буквы, написанные черным маркером. Буквы, которые складываются в слова, ничего не значащие для других, но Антону тошно. Буквы, которые рвут ему душу, бешеными собаками разрывают несчастную на мелкие кусочки. Слова, из-за которых хочется выть от тоски. Моей птичке Антон закрывает глаза и совсем перестает дышать: к горлу подкатывает ком воспоминаний, но и насморк никто не отменял. Он дышит ртом, дышит часто и просто надеется, что кашель забыл про его существование и больше не вернется, потому что двух источников боли в груди он точно не выдержит. Пытается перевести дыхание и успокоиться, но выходит из рук вон плохо: больной организм совсем перестает его слушаться. С момента последнего звонка прошло больше месяца. Прошло даже полтора, и не то чтобы Антон считает дни без него, но считает. Спустя чертовых полтора месяца, как только Антон кое-как пережил в себе эти травмирующие обстоятельства (в своей голове он называет их только так и никак иначе), он решил о себе напомнить. Чертов ублюдок молчал семь недель, сорок девять дней, тысяча сто семьдесят шесть часов, молчал и даже не пытался выйти на связь и узнать, например, как у Антона дела после жесткого посыла нахер. Тридцать семь дней, за которые он ему ни разу не позвонил. Тридцать семь дней, за которые Антон чуть не сошел с гребанного ума. Мудак молчал полтора месяца, чтобы… что? Эффектно появиться? С этого пижона станется, ему ведь так нравится мучить любящих его людей. Только зачем? Зачем он решил напомнить о себе именно в день рождения Антона? Неужели только ради того, чтобы испортить ему праздник? Хах, опоздали Вы, дражайший мужчина, праздник уже давно испорчен, и впервые за долгое время Вы не имеете к этому никакого отношения. Многие говорят, что время лечит. Нихуя оно не лечит. Оно только калечит. Злость дает парню необходимые силы, и Антон выдыхает и решительно поднимается с пола. От резкого подъема кружится голова, но он старается и идет в комнату, пусть медленно и по стеночке. Прижимает к груди и пакет, и чертов конверт, ползет медленно дальше и бросает полученное добро на раскуроченный беспокойным сном диван. Шаст возвращается на кухню, наливает себе желанный стакан воды и залпом выпивает. Пьет жадно, не отрываясь, отчего дыхание вновь сбивается, но парень не обращает на это внимания: его взгляд прикован к темному конверту, резко контрастирующему с белой простыней. Антон кусает губы и обессиленно борется внутри себя с голодными демонами. Он дал себе клятву забыть о нем, послать его к черту, заново, с нуля вырастить в себе самоуважение и научиться бережно относиться к себе и своим чувствам. Но как же сложно любить себя, когда любишь страшно чужого тебе человека! Как же сложно ценить свои чувства, если все, чего хочет израненное сердце, – это любви от того, другого, который оборвал все связи и лишил последнего тепла! Как сложно быть гордым и самодостаточным, когда вся твоя суть тянется к тому, непривычно далекому, кто унизил и растоптал, наплевал на чувства. Как сложно забыть того, кто почти стал родным. Все естество Антона тянется к этому конверту. Он хочет открыть его, хочет больше, чем боится, ведь в письме могут оказаться ответы на все те вопросы, которыми он бомбил личные сообщения одного определенного адресата на протяжении двух недель. Да и к тому же, чего еще Антон не услышал в том разговоре, что может его обидеть? Ему уже давно все прямым текстом рассказали. Антон трет глаза и возвращается на диван, отодвигая письмо и темный сверток вбок. Намеренно игнорируя новых гостей в его доме, взбивает себе подушку, несколько раз поправляет сбившееся в ногах одеяло, находит термометр и разрывающийся от звонков далеких от Интернета родственников телефон. Садится, ставит градусник и засекает на таймере положенное время, укрывая холодные ноги. Оттягивает момент прочтения письма, как может, и гадает, почему именно сегодня? Решил окончательно испортить ему жизнь? Спустя несколько прочитанных сообщений с типичными поздравлениями терпение лопается, и Антон берет конверт в руки, откладывая телефон. Аккуратно, стараясь не порвать содержимое, разрывает бумагу по клеевому краю, достает сложенный два раза лист А4, весь исписанный крупным скачущим почерком, и усмехается: вот уж действительно Граф со своими бумажными письмами прямиком из девятнадцатого века. С днем рождения, птичка моя! Надеюсь, ты не против, что я решил поздравить тебя именно так? Написал вот, ведь звонок мой ты вряд ли бы принял, да? Нет, ты не подумай, я ни в коем случае не виню тебя за это, ведь прекрасно все понимаю, и ты имеешь полное право на меня обижаться. Надеюсь, в общем, что бумажное письмо ты не сможешь не прочитать. Заинтриговал ведь, да?) Никогда, кстати, никому их не писал, веришь? Чувство странное, но мне понравилось. Ты знал, кстати, что в прошлом бумажные письма были настолько популярны, что люди изобрели отдельный эпистолярный жанр литературы из-за этого? Да знал, конечно, о чем это я. Я помню, что ты просил больше не называть тебя птичкой, но я не могу по-другому. Ты уж прости старому человеку такую слабость, ладно? И не злись, пожалуйста, ведь у тебя слишком красивая улыбка, чтобы прятать ее за грустью, помнишь? Я скучаю, Тош. По тебе и по нашему общению. И надеюсь, что ты все-таки не злишься сейчас. Как ты? Как твоя жизнь? Надеюсь, ты уволился с той ужасной второй работы и стал больше отдыхать?) Ненавидишь меня, наверное. Знаю, малыш, я бы точно ненавидел. Думаешь, как он, скотина такая, может писать и спрашивать про дела и работу после всего, что наговорил? Да я и сам не знаю как. А что спросить? Любой ведь вопрос покажется надменной издевкой после всего… этого. А я ведь правда скучаю. И очень жалею, что заварил для нас всю эту кашу. Я не был до конца уверен в этой затее, долго решался на письмо, но, как только сел писать, не смог остановиться. Многое нужно тебе сказать. Я до сих пор не уверен, что ты распечатаешь конверт и решишься прочитать еще хоть что-то от меня, но надеюсь только на это. Я звонил, честно. Звонил много раз, но ты заблокировал мой номер, поэтому решил вот использовать другие возможности современного мира. Представляешь, сходил даже в тот самый книжный и конверт вот купил. Двадцать минут его выбирал. Дурак, да? Я знаю, что дурак. Ладно, я тут все время отвлекаюсь на неважные мелочи, но это все потому, что мне сложно решиться. Я облажался, Антон. Мне стыдно. Стыдно за то, что успел тогда наговорить, что повел себя, как полный мудак, что заставил тебя в себе сомневаться. Я ведь обычно себя так не веду, а тут переклинило. Я трус и даже не буду отрицать. Веришь или нет, но я сожалею обо всем сказанном. Я испугался, со мной много лет не случалось ничего подобного, а тут ты. Вот я голову и потерял, повел себя, как полный придурок, на потеху собственным страхам, и сказал все то, что сказал. На самом деле я и не думал ни о чем таком, правда. Прости меня, дурака старого :) Твой приезд стал лучшим подарком за последние несколько лет. Я давно так не отдыхал и не веселился, как с тобой в тот вечер субботы, даже забыл, что вообще до сих пор так умею. Прости мои неуместные откровения, но ты вообще постоянно делаешь меня счастливым, даже когда не рядом. И то, что я тогда наплел про секс – абсолютная неправда. Я звал тебя, чтобы узнать получше, поближе познакомиться с человеком, который даже на расстоянии смог разбудить во мне давно забытые эмоции. Мне нравилось общаться с тобой, и я хотел увидеть тебя вживую. Потрогать, убедиться, что ты реален и я не придумал тебя, как случайный счастливый сон. Хотел стереть границы виртуального мира и увидеть тебя без преград в виде экрана телефона или ноутбука, ощутить тебя и осознать, что я не спятил вконец от одиночества. А ты и правда приехал. Такой, как я себе всегда и представлял: яркий, живой, настоящий. Ты оправдал все мои ожидания, даже превзошел их, а я твоих, к сожалению, нет. Не буду врать, что я не думал о физиологических преимуществах твоего приезда, но они никогда не были для меня главным поводом пригласить тебя в гости. Конечно, я думал, не мог не думать после того, что происходило между нами в онлайне, но я даже рад, что ты тогда нас остановил. Время действительно было неподходящим, и пусть я поставил крест на наших отношениях, все равно надеюсь, что ты сможешь меня простить. Я очень рад, птичка моя, что мне довелось с тобой познакомиться, пусть и при таких странных обстоятельствах. Вот уж действительно, встретил тебя там, где вообще не ожидал. Ты – замечательный парень, Антош, и я искренне хочу пожелать тебе не потерять со временем твою легкость и удивительный запал. Я никогда не встречал людей, даже близко на тебя похожих. Оставайся всегда таким же открытым, жизнерадостным, добрым и невероятно милым. И пусть никакие жизненные обстоятельства не позволяют тебе потерять веру в себя. Ты – лучшее, что со мной случалось, и я не устану повторять: спасибо за то, что пусть и недолго, но ты был в моей жизни. Я не заслуживаю и половины уделенного тобой времени и потраченных сил на общение со мной, но ценю каждую секунду. Я прошу хотя бы попробовать меня простить, потому что понять ты меня вряд ли сможешь. Да я сам себя до конца не понимаю, если честно. Я ни в коем случае не рассчитываю на что-то большее, ведь прекрасно все понимаю и помню (хотя очень хотел бы забыть), но скромно надеюсь, что у меня все же остался небольшой шанс стать тебе пусть и не другом, но хотя бы просто хорошим знакомым. Я прошу простить меня, но не жду и не особо надеюсь на то, что ты сменишь гнев на милость. Не заслужил я твоего прощения, но обещаю: если ты дашь мне шанс, я могу попытаться. Вдруг у нас есть еще шанс быть хотя бы друзьями?)) На большее я и надеяться не смею. Возвращаясь к главному событию сегодняшнего дня, я бы хотел тебе кое-что подарить. Как ты уже успел заметить, в пакете кроме письма лежит твой деньрожденный подарок. Я сам его сделал))) Не уверен, конечно, что ты захочешь носить то, что постоянно будет напоминать обо мне, но тебе вроде нравились подобные вещи на мне, и мне показалось, что у этой тоже есть шанс. Носи ее, когда тебе будет грустно. Или когда весело. Можно даже на работу) А вообще, можешь закинуть ее в дальний угол шкафа и забыть и про нее, и про меня. Но если ты хоть когда-нибудь снова почувствуешь себя одиноким, помни, Антош, самое главное: ты нужен. Хотя бы мне))) Еще раз с днем рождения и повеселись там на крутой вечеринке, ладно?) С надеждой на светлое будущее, Арсений. P.S. Надеюсь, с размером я угадал?) Хотел бы Антон сказать, что у него, как в фильмах, земля уходит из-под ног, но нет, она на месте, держит его и еще сотни других квартир многоэтажного дома на крепком фундаменте, вот только молодое сердце волнительно заходится неритмичным грохотом в груди. Его трясет, и парень даже не уверен, от температуры ли. Он суетливо бегает глазами по неровным строчкам, перечитывает их раз за разом, но смысл написанного ускользает от него, как мокрое мыло в душе. Парень смотрит на белый альбомный лист, чернеющий пляшущими буквами, а внутри творится настоящий хаос из ярости, влюбленности, ненависти и ужаса. Щеки остро холодит соленой влагой, и Антон сердито вытирает со щетины непрошенные слезы. Он зол, раздражен, буквально взбешен таким трусливым поступком мужчины. Он написал ему письмо. Вот так просто. Взял, написал письмо с извинениями, прислал футболку и думает, что Антон простит его за это? После всего, через что Антону пришлось пройти? После того ада, из которого его чудом вытащил Дима, с которым Шасту век за это не расплатиться? Ну уж нет. Антон сидит почти в позе лотоса и мнет исписанный лист в руках, понимая, что почти не дышит. Трогает шершавую бумагу, обводит лист по краям, чтобы убедиться в его реальности, и случайно режет себе палец. Все-таки отмирает, слизывает выступившую каплю крови и, почувствовав на языке металлический привкус, понимает: нужно перекурить. Даже несмотря на больное горло и худшие последствия табака в таком состоянии, чреватые долгим кашлем. Добрый друг Винстон находится на кухонном столе, и Антон, укутанный в старый мамин плед, который она всучила ему еще когда отправляла в общагу, садится на стул и открывает окно нараспашку. Он настолько потерял совесть, что не выходит даже в подъезд, но голова еще кружится, и парень не уверен, что не навернется с лестницы. В конце концов, эта квартира пережила и не такое, один кухонный перекур точно выдержит. А вот новый журнальный столик точно стоит прикупить. Письмо Шаст так и не выпустил из рук, поэтому первый же порыв ветра из окна тихо скользит по хмурым печальным чернилам. Перед глазами плывут вьетнамские флешбеки питерской поездки, и Антон делает вторую затяжку слишком быстро после первой. Сухой кашель раздирает горло, и парень сгибается пополам, изо всех сил стараясь выхаркать из себя остатки чертовой слепой влюбленности, из которой ему никак не вылечиться. Пепел тлеющей в руках сигареты падает на пол. Чертов Арсений снова врезается в его жизнь, обрекая их двоих на новые страдания. Зачем он вернулся? Зачем решил воротить прошлое, давно похороненное под обломками сожалений? Они ведь пережили друг друга, забыли, переболели почти, так зачем начинать безумные хороводы недообещаний с самого начала? Антон в очередной раз перечитывает письмо, чуть дольше задерживаясь взглядом на искренних пожеланиях. Пытается сдержать глупую улыбку, что мертвой хваткой цепляется за сухие губы, и не может. Сдается, закрывает глаза и пытается вернуть былую злость и обиду, что копились в нем почти два месяца, но они, предатели, медленно тают внутри него зыбким редким туманом, уползая вслед за сигаретным дымом в открытое окно. Антон тушит так и не докуренную сигарету, чувствуя исходящий от бумаги знакомый запах парфюма. Антон наивно полагал, что смог пережить в себе последствия их с Арсением знакомства. Что едким сигаретным дымом и реками алкоголя вытравил из себя его голубые глаза и широкую улыбку до очаровательных ямочек на выбритых щеках. Надеялся даже заглушить мужчину Егором, но эта затея с самого начала была обречена на провал, поэтому спустя одно неудачное свидание оставил парня в покое. Да и после серьезного разговора с Макаром решил больше не играть с чужими чувствами. Не он один ведь страдает от безответной любви. Антон верил, что переболел Арсением, что отпустил все эмоции и пережил боль, но стоило только мужчине напомнить о себе, как податливое влюбленное сердце вновь сходит с ума в предвкушении очередной безнадежной надежды на «долго и счастливо». Шаст отмахивается от них, отнекивается и держит себя в руках, но они упорно лезут в глаза, вымывая собой всю скопившуюся злость и обиду. Антон ведь не такой, он отходчивый и не умеет долго злиться, а полтора месяца молчания кажутся теперь нереальными. Ему бы не терять голову и помнить, как легко от него отказались, но как же сложно бывает бороться с собственной сущностью! Мечтательная, влюбленная натура была готова простить Арсения еще с самых первых строк, наплевав на все, что в прошедшем, вот только забыть все те обидные слова, прозвучавшие из любимых уст, не так просто. Антон никогда не был гордым, но так быстро человека еще никогда не прощал. Парень поднимается, придерживая себя за спинку стула, закрывает окно и чешет обратно к дивану, по пути теряя с плеч теплый, но ненужный больше плед. Все вокруг него теперь пахнет табаком, отчего в горле опасно першит, и Антон спешит забраться под одеяло, натыкаясь на забытый из-за письма градусник: он ведь так и не посмотрел на результат. Может, он не прав? Вдруг Арсению было не так просто от него отказаться, как он нарисовал в своей голове? Он ведь думал о нем, узнал как-то и про день рождения, и адрес, чтобы отправить курьера, подарок даже подготовил какой-то. Антон вспоминает про черный сверток и, развернувшись всем корпусом, находит его около самой подушки. Бережно берет в руки, рассматривает со всех сторон, но ничего понять не может, пока не развернет. Очевидно, что Арсений сделал для него футболку. Вопрос в другом: что он решил на ней написать? Антон отклеивает липкий край и раскрывает прозрачный пакет, натыкаясь рукой на мягкий черный хлопок. Достает сверток, и приятная на ощупь ткань действительно оказывается футболкой, развернув которую Антон замирает. Черная классическая футболка украшена белыми буквами, плетущими скромное «Нужён» в самом центре груди, и очевидность неочевидного послания выбивает из прокуренных легких остатки воздуха короткой усмешкой. Нежное сердце захлебывается чувствами. Антон смотрит на футболку, которая насквозь пропитана запахами Арсения, и замечает небольшой желтый стикер, приклеенный к рукаву. Арсений сделал ее сам. Сделал специально для Антона. Парень отклеивает бумажку и залпом проглатывает очередные неровные буквы, скачущие в очередном припадке скучаний: «Никогда не говори, что ты никому не нужён. Это же грамматически неверно ;)» Антону стыдно за самого себя, но он не может противостоять собственным желаниям и с грохотом проигрывает бессмысленную войну, оставляя разгромленной скудную армию остатков самоуважения. Подносит футболку ближе к себе, прижимает к груди и вдыхает до боли знакомый запах, дрожью отзывающийся в каждой его жалкой клеточке, воскрешая образ мужчины под закрытыми веками. Как же сильно он скучал… Неожиданно для самого себя Антон смеется. Смеется тихо, себе под нос. Смеется из-за глупой шутки, смеется из-за комичности нелепой ситуации, смеется, потому что не может не смеяться, не может больше молчать и злиться. Потому что эмоций и энергии внутри скопилось столько, что впору от него аккумуляторы заряжать. Парень смеется, выдыхает резко, игнорируя раздирающую боль в горле, тихо пищит от радости и не может перестать улыбаться. Арсений не перестает его удивлять. Полтора месяца молчания, ни одного ответного сообщения, ни одной попытки звонка не предпринял, а тут такое. Антон, гордый, тоже не звонил. Знал ведь, еще до письма, что Арсений даже не пытался позвонить, а про занесенный сгоряча номер в блок совершенно забыл. Должен был помнить, но Антон в тот вечер был пьян, поэтому забыл и все это время ждал звонка, надеялся до последнего, что мужчина осознает ошибку и позвонит. Не позвонил. Ни разу. А Антон надеяться перестал. И сколько бы Антон ни пытался вспомнить злость на мужчину, первый шаг он все-таки сделал, пусть и таким своеобразным способом. Не понимает только, как после всего этого должен себя вести. Обидные слова до сих пор эхом звучат в больной голове, но сердце рвется забыть все обиды и простить мужчину. Антон помнит все, что сказал ему Арсений, как помнит и то, чего не сказал. До сих пор не может забыть режущее чувство разочарования, и это, пожалуй, единственное, что он помнит из того вечера. Шаст ищет глазами свой мобильный телефон и до последнего сомневается в том, на что пытается решиться. Мнется, кусает губы, прикидывая, с чего вообще начать разговор после такого долгого молчания. Его мотает из крайности в крайность, от «Мне не нужны твои подачки» до «Она прекрасна, спасибо, ты прощен», и парень сам не понимает, в каком настроении намерен вести разговор. Звонить Арсению, не разобравшись в себе, – определенно плохая затея, но палец уже мысленно занесен над кнопкой вызова. Антон – камикадзе и любит наживать себе проблем на пятую точку. Слова не приходят, но Шаст чувствует, что должен хотя бы поблагодарить человека за подарок. Он достает из-под подушки телефон и быстро, пока не передумал, находит нужный контакт в телефонной книге, нажимая кнопку вызова. На экране светится имя, которое он не видел с той самой поездки в Питер, и где-то под ребрами болезненно колет тоска по когда-то счастливым ним, без бессмысленной пропасти из безвольного и невысказанного. – Привет, – звонок длится не больше трех гудков, и тихий мужской голос выдыхает раздражающе простое для их отношений приветствие. От такой простоты и скорости Антон теряется и молчит, но может поклясться, что Арсений с той стороны телефонной трубки широко улыбается, пряча от него свое тяжелое дыхание. И только голос предательски подрагивает в искреннем: – Рад тебя слышать, Антош. С днем рождения! – Привет, спасибо, – Антон слышит знакомый баритон и теряет весь запал, с которым планировал начать разговор. Обозленная спесь куда-то испаряется, и парень отвечает так же тихо, стараясь собрать расползающиеся в разные стороны мысли. Головная боль усиливается, а у Антона нет не то что жаропонижающего, у него даже от головы ничего нет. Во рту пересохло от частого дыхания ртом. – Рад, что ты позвонил, – Арсений добавляет неуверенно, словно проверяя степень дозволенного, методично прощупывает почву, пока Антон пытается не задохнуться. Ему до одури страшно, и он толком не понимает, чего вообще планировал добиться этим звонком. От былой легкости общения не осталось и следа, и теперь им снова приходится тщательно подбирать друг для друга слова, словно и не было всех тех долгих и интимно доверительных месяцев знакомства. – Позвонил, потому что должен был, – Антону непривычно и неприятно. Разговаривать с когда-то близким человеком, как с абсолютно чужим, больно и как-то совсем мучительно, и на парня накатывает. Он вздыхает, прикрывает глаза, придерживая голову, старается сохранять нейтралитет, но чувства обиженного ребенка внутри прятаться не хотят. – Антон, ты не… – И потому что не позвонил ты, – Антон не сдерживается и все-таки перебивает мужчину, добивая вдогонку выдержанной долгими одинокими вечерами обидой. Он не планировал выяснять отношения по телефону, ведь все еще считает, что так делают только слабаки, но слышать спокойного Арсения, который делает вид, что ничего между ними не произошло, выводит Антона из запланированного равновесия. – Арс, почему? Антон ждал до последнего. Не писал, пропал со всех радаров, надеясь дать мужчине соскучиться и все осознать. Он смирился с произошедшим и готов был простить ему все сказанные слова, только бы поговорить нормально напоследок, но Арсений не позвонил ему ни сразу после, ни потом. Ни разу с того вечера. Шаст простил бы его на следующий день, простил бы и через неделю, смирившись с ролью просто знакомого, да трахнулся бы с ним, прости господи, ведь сам хотел и хочет его до зубного скрежета. Но Арсений не звонил. А про то, что сам добавил Арсения в черный список, Антон успешно забывает. – Прости, – и снова Попов не говорит ничего конкретно. Никаких тебе ответов на вопросы, никаких оправданий и откровений. Только сухое «прости», смиренное и бесспорное, в безоговорочном согласии со всеми претензиями. В груди жжется, не то кашель, не то израненное чувствами сердце, и Антон хочет высказать Арсению все, о чем думал долгие недели. Хочет, но молчит. Хочет рассказать ему, как разгромил квартиру, как разбил журнальный столик, думая, что станет легче, и как все еще не купил новый взамен, а легче, кстати, не стало. Как плакал на полу в прихожей, мертвецкий пьяный, потому что не было сил добраться до дивана. Как плакался старым кроссовкам, сжимая в руках ложечку для обуви, как жалел себя и мучил сотнями вопросов, но кроссовки молчали в ответ, как и абонент по ту сторону телефонной трубки. Антон тоже молчит, хотя хочет кричать. – Я знаю, что должен был, – впервые с начала разговора Антон замечает в чужом голосе потерю контроля. Голос надламывается, и Арсений втягивает в себя воздух, делая слишком большую для театральной паузу. Парень слышит грусть, слышит даже сожаление, скользящее по проводам, и хотел бы все простить, но боль пережитого прошлого никак не отпускает. Или не пережитого еще? Он искренне верил, что справился, но теперь понимает: до принятия еще далеко. – Несколько раз даже набирал твой номер, но всегда сбрасывал. Глупо, да? – Глупо, – Антон не видит причин не согласиться, потому что правда не понимает, зачем замалчивать проблему, если можно решить ее не отходя от кассы. Не понравилось что-то? Так расскажи, блядь, сразу об этом, покумекаем и решим так, чтобы оба были довольны. Арсений же выбрал стратегию побега, избегая даже попыток все наладить и сделать по уму. – Почему? – Потому что боялся? – Арсений в излюбленной манере защиты отвечает вопросом на вопрос, но Антон перестал злиться на него за это. Он знает, что в такие моменты мужчина максимально уязвим, что ему сложно и его зацепили за больное, а кому понравится признаваться другим в собственной слабости? Арс тяжело выдыхает в трубку и снова громко тянет носом воздух, и Антон все отдал бы за то, чтобы так же глубоко дышать. Голова снова кружится, а разговор мешает нормально дышать ртом, поэтому Антон пытается вдохнуть носом и силой тянет воздух, но нос забит так плотно, что ничего не выходит. Он отодвигает трубку подальше, часто дышит ртом, набивая легкие кислородом под завязку, после чего укладывается на подушку и закрывает глаза в попытке остановить круговорот картинок перед глазами. – Боялся услышать короткие гудки, – Арсений говорит через силу, и это отчетливо прослушивается даже через телефон. Он не фанат разговоров по душам, но сейчас удивляет Антона редким доверенным откровением. Трезвым откровением. Юноша слышит в динамике тяжелое дыхание мужчины и не перебивает, ведь Арс так же измотан происходящим, как и сам Антон. Признавать ошибки всегда нелегко. – Боялся больше тебя не услышать. Боялся, что ты не простишь. – Поэтому решил не делать совсем ничего? – Антон старается не язвить, но получается откровенно плохо. Он не должен упиваться страданиями других людей, тем более страданиями Арсения, который был когда-то ближе многих других, но сложно контролировать настырную сучью натуру, которая иногда прорывается встать на защиту гордости. – Гениально, Арсений. Ты превзошел сам себя. – Тогда мне казалось это разумным выходом, – Арсений печально усмехается в динамик, набирает воздух, чтобы сказать что-то еще, но тут же выдыхает и молчит. Правильно, Арс. Молчи. Потому что оба участника этого разговора прекрасно все понимают. Антон кладет телефон на подушку и переворачивается на бок, надеясь хотя бы так облегчить головную боль. – А теперь, как я понял, уже не кажется? – молчание затягивается, а сучья натура требует свежей крови, и Антону все сложнее себя сдерживать. Он осознает, что тоже не прав, ведь нельзя вот так набрасываться с обидами на человека, который пришел к тебе с повинной и просит прощения, признавая ошибки и пытаясь их исправить. Арсению плохо, настолько плохо, что это слышно даже в телефонном разговоре, так что тебе еще нужно? – Надеялся, что отвыкну от тебя и забуду, – Арсений говорит почти невнятно и так тихо, словно никому не позволено услышать его признание, но слух Антона никогда его не подводил. Он слышит тихий шепот, что лишь подтверждает его давние догадки, слышит горькое сожаление в сломанном голосе, и ледяная корка внутри начинает стремительно таять. – Я испугался, Антон. И решил отмотать все до начальной отметки, когда мы еще не были знакомы. – По всей видимости, в своем заумном плане ты где-то просчитался, – в голосе Антона почти нет эмоций, потому что за эти полтора месяца их было выплеснуто слишком много. Он говорит ровно, просто констатирует факт, ведь даже Арсению очевидно, что ничего из того, что он там себе напланировал, не получилось. Весь его план полетел к чертям, приводя их обоих в итоге к ранящему, но такому важному и нужному разговору по душам. Арсений ничего не отвечает. Молчит и только сердито дышит в динамик, но Антон уверен: злится на самого себя. А даже если и на Антона, то он не примет эту злость. Не он заварил эту кашу, не он заставил Арсения заблуждаться в собственной логике чувств, поэтому злиться Попов должен только на себя и ни на кого больше. Они слишком много времени провели в ночных разговорах. Общались по телефону слишком часто, и даже обычное дыхание по ту сторону кажется Антону болезненно знакомым и привычным, ведь Арсений тоже любил засыпать во время таких разговоров. Шаст отходчивый, его мама воспитывала так, что он не может долго злиться на людей, поэтому понимает, что неизбежно начинает прощать раскаявшегося мужчину. Ему плохо без него, пусть он хоть сотни раз будет пытаться переубедить в этом Антона, больше он ему не поверит. – Я тоже боялся тебя не услышать, – Антон выпускает из себя последние обиды и неминуемо идет навстречу редким, но таким важным откровениям мужчины. Выпускает из себя давно забытое нежное, улыбается против воли, потому что с закрытыми глазами видит, как плечи Арсения расслабляются в этот момент. Видит, как в другом городе уголки губ тянет несмелая улыбка, а напряженный ледяной взгляд теплеет, становясь привычно ярко-васильковым. Антону грустно, и улыбка выходит печальной, но он чувствует, что они сделали первый, важный для них обоих шаг. Глупо было полагать, что после всего пережитого они смогут так просто друг с другом проститься. Не один Антон чувствовал связь между ними, только вот Арсению пришлось нагородить огородов, чтобы это осознать и принять. Ценой их будущего, возможно, но в итоге они пришли к одному финалу. – А как ты узнал мой адрес? – Я знал, что ты удивишься, – Арсений коротко смеется, ведь напряжение неопределенности все еще с ними и никуда не уходило, но, судя по голосу, крайне смущен. Антон смотрит перед собой в темную обивку дивана, игнорирует подступившую к горлу тошноту и пытается представить, как мужчина заученным жестом поправляет челку, пытаясь занять непослушные руки. – Посмотрел у тебя в телефоне, когда такси нам из бара вызывал. Ты тогда в туалет выходил. Или курить? – Ты же знаешь, что нельзя копаться в чужих телефонах? – Антон смеется, потому что примерно так и подумал, ведь других вариантов достать его адрес у Арсения не было. Вряд ли бы тот стал методично писать каждому подписчику Антона в инсте, рискуя быть посланным в пешее эротическое тем же Макаром или, что еще хуже, Эдом. Выграновский не стал бы церемониться с полуголым мужиком на аватарке. – Знаю. Но ты же сам открыл мне это приложение, – Антон давно не слышал, как смеется Арсений, и эти знакомые звуки жаром огромной печи топят остатки холодных обид. Парень сжимает кулаки, мнет в одном одеяло, чувствуя, как сердце заполняется той нежной влюбленностью, что никогда не покидала его тело. Заныкалась где-то далеко, под гнетом ярости и раздражения пряталась по углам, дожидаясь нужного часа. Дождалась. – Я воспользовался скромной юридической лазейкой. – Спасибо за подарок, Арс, – после недолгого молчания Антон решает озвучить главную причину своего звонка. – Футболка и правда крутая, мне понравилась. – Я очень рад, – Арсений снова улыбается, но голос все еще пропитан неизбежной грустью. Антон чувствует себя так же паршиво, чувствует их напряжение на двоих, потому что только долгий и искренний разговор по душам способен решить все недомолвки, а сделать это за пять минут по телефону никому не по силам. Он не находит нужных слов, но не считает важным сейчас что-то говорить. Из-за долгого телефонного разговора головная боль усиливается в разы, а тошнота заставляет Антона часто дышать в поисках жизненно важного кислорода. Он лежит на подушке с закрытыми глазами, а по ощущениям плывет на корабле по штормовому морю: так сильно его шатает. Ворочает головой, ворочается сам и тяжело вздыхает, потому что грудь словно сдавило металлическим кольцом и никак не вдохнуть. – Антош, с тобой все хорошо? – обеспокоенный голос мужчины рвет барабанные перепонки, пока голова раскалывается уже даже не на две части, а на все двадцать две. Виски словно раскаленным штырем прокалывает, и Антон тихо стонет в подушку, потому что совершенно забыл, что до сих пор не отключил звонок. – Антон? Очевидно, что его частое дыхание точно слышно через чувствительный динамик. Он пытается сказать, что все нормально, но закашливается, и из-за частых спазмов голова готова буквально взорваться. Антон от безысходности сжимает виски руками, бросив телефон куда-то под себя. Стонет от невыносимой боли и готов расплакаться, только чтобы его мучения побыстрее закончились, потому что терпеть перманентную боль больше не готов. Телефон попадает под одеяло, и Шаст не слышит взволнованных криков на том конце провода. Надрывно кашляет и придерживает голову со всех сторон, потому что так ему хоть немного становится легче, пока в ушах шумит, и парень невольно вспоминает Фрекен Бок и ее жужжащие уши. Кашель раздирает больное горло, которое саднит с самого утра, и Антон пытается дышать в редких перерывах приступов. Совершенно забывает про Арсения и их разговор, скрючившись на диване в попытках облегчить свои страдания. Без конца клянет неизвестно где шляющегося врача и готов расплакаться от того, насколько херово и одиноко он сейчас себя чувствует. В порыве очередного приступа кашля Антон наступает рукой на телефон и случайно сбрасывает звонок. Натыкается на забытый градусник, который все это время валялся под его задницей, зажимает на нем кнопку памяти последнего измерения и обнаруживает на экране не обнадеживающие тридцать восемь и пять. Стонет и возвращается на подушку, которая ощущается адской раскаленной лавой, и думает, что совершенно не против оказаться сейчас в аду, если его пребывание там хоть как-то облегчит бесконечные страдания. Хотя, если так подумать, Антон уже в аду. Он снова отключается, забываясь беспокойным болезненным сном. Лечит себя единственным доступным сейчас способом и надеется, что на этот раз не откинет во сне коньки. ***

Двадцать четыре дня назад

Антон чувствует чужую руку, которая шарится в кармане его штанов, и тянет свою вниз, дабы нерешительный герой-любовник не ходил вокруг да около, а приступил, наконец, к сути. Натыкается на грубые на ощупь костяшки и давит вниз, подталкивая ближе к паху, а спустя несколько секунд ему прилетает ощутимый подзатыльник, из-за которого голову откидывает вперед, и парень впечатывается лбом в стену. Антон заваливается и почти падает, но его вовремя подхватывают эти же самые крепкие руки. – Бля, вроде швабра дрищавая, а тяжеленный шо пиздец, – знакомый хриплый голос около самого уха заставляет Антона недоверчиво повернуть голову вбок и возмутиться, но все, что у него получается, – неуклюже дергаться на месте и издавать нечленораздельные звуки. Мышцы не слушаются, как и язык, и Шасту ничего не остается, кроме как подчиниться и ждать продолжения. – Еще и руку мою себе в штаны сунет, придурочный. – Шаст, ты пиздец, – другой знакомый голос слышится чуть поодаль от того места, где стоит размытый бутылкой водки Эд, пока Антон балансирует на грани и старается не рухнуть, потому что пол в подъезде внезапно перестал быть твердым. Он держится за стену, чувствует руку на своей пояснице, которая почти вжимает его в крашеный бетон, и слушает металлический звон связки ключей. – Эд, он же вообще не але. – Макар, ты, бля, гонишь? А то ж я пока его тянул на себе, не заметил, – Выграновский злится и возмущенно бубнит где-то сбоку, пока до Антона, как до осла, доходит: он только что пытался заставить собственного друга себя полапать. Был бы Шаст потрезвее, он точно бы со стыда сгорел, но сейчас алкоголь в нем главный, поэтому парень лишь жалеет, что Егор оказался более хлипким, и тащить его пришлось Эду. – Бля, ты шаришь в его ключах? Один хуй разберешь, где какой. Нахуя ему вообще такая большая связка, если в двери всего два замка? Он шо, тюремщиком подрабатывает? – Давай я помогу, – о, а вот и сам Егор собственной персоной. Избегал его сегодня весь вечер и за четыре часа сказал ему всего несколько фраз, которые, в целом, сводились к тому, что нужно меньше пить и больше закусывать. Да кто он вообще такой, чтобы указывать Антону, что делать? Поэтому Шаст честно много пил и ни хрена не ел. Он что, маленький? – Заносите. Краем глаза юноша замечает свою открытую входную дверь и чувствует, как хватка на пояснице становится сильнее. Эд закидывает его руку себе на шею, перехватывает поудобнее и тянет его в квартиру, волоча по полу длинные ноги в потрепанных кроссовках. Антону бы возмутиться, встать на ноги и гордо пойти самому, но он снова только мычит и дергается больше в конвульсиях, чем в попытках встать. – Сука, бля, харе пинаться, – Эд тычет его пальцем под ребра, чтобы успокоить, но Антон, который страшно боится щекотки, дергается и выпадает из крепкой хватки друга. Пытается схватиться хоть за что-нибудь, но коридор маленький, а обувная полка слишком низко. Его природная грация надменно шепчет ему на ушко тихое: «Се ля ви», и Антон падает на пол, ударившись подбородком. – Да ебаный компот. Шаст? – Антон, ты как? – парень лежит на полу и лениво ворочает головой, проверяя челюсть на потерю ее целостности. Целостность на месте, и Антон тихо хихикает, пока рука на его плече пытается перевернуть его на спину. Безумно хочется спать, и глаза настойчиво закрываются, когда он видит над собой взволнованное лицо Егора. – Ребят, надо его на диван хотя бы отнести. – Да хай тут болтается, – Выграновский смотрит сверху вниз и сует руки в карманы джинсов, поправляя на себе кожаную куртку, которая сползла с плеча во время падения Антона. На кой черт Эд носит кожанку летом, одному только Богу известно, и Антон хочет спросить, но только беззвучно выдыхает и улыбается как дурак. – А вдруг наблюет себе в комнате? Тут хоть убрать проще. – Ты как себе это представляешь? – Егор стоит рядом и требовательно упирает руки в бока, переводя взгляд то с Эда на Макара, который все еще держится поодаль, то снова на Эда, и только иногда – на Антона. Шаст не понимает, почему Илья так старательно избегает общения, но некстати вспоминает, как громко послал его нахуй на весь бар и отобрал бутылку, чтобы начать пить прямо с горла. Кажется, он и правда еблан. – Чтобы он на полу спал? А если его продует? – Ради такого я ему форточку прикрою, – Выграновский гулко смеется и, не разуваясь, проходит чуть дальше в квартиру, включая свет в коридоре. Становится тяжелым ботинком около самого лица Антона и заглядывает в комнату в поисках открытого окна, проходит дальше и в одно движение проворачивает пластиковую ручку. Хорошая шумоизоляция резко глушит посторонние звуки улицы, и в квартире становится слишком тихо. – Я его от бара на себе весь путь тащил, откровенно заебался, веришь, нет? Хош – тащи сам. Я пас. Эд возвращается и становится около кухни, опираясь на едва различимое пятно на светлой стене, которую еще недавно тщательно отмывал Дима, пока Егор закатывает глаза и тяжело вздыхает. Он присаживается на корточки и несмело трогает Антона за плечо, но парень слишком пьян и устал, чтобы делать еще хоть что-нибудь. Он приоткрывает глаз и хищно улыбается Булаткину. Пока тот хватает его за плечо и тянет на себя, пытаясь поднять на ноги, Антон тянет руку и хватает его за талию, сразу опускаясь ниже на задницу. Егор сегодня в своих любимых красных штанах с рваной коленкой, и рваное воспоминание искрой проскакивает перед глазами Антона. Он злобно выдыхает, прогоняя пьяное наваждение, и трогает Егора еще с большим напором, пытаясь им заменить холодную пустоту. – Антон, прекрати, – Егор спешно пытается убрать с себя его руки и сбивчиво шепчет на ухо, заливаясь краской, но Антон и не думает так просто отступать. Он настойчив в своих желаниях заглушить едкую боль предательства, перекрыть ее, и самый очевидный и доступный для него способ прямо сейчас перед ним, который почему-то совсем его не хочет. Неужели он перестал быть привлекательным? – Антон, прошу тебя, перестань. Егор тянет безжизненное тело на себя, но не удерживает его и почти падает сам. Макар успевает поддержать его за спину, и парень выпускает Шаста из своих рук, тяжело дыша. Антон грохается обратно и продолжает тянуться к нему, но Булаткин отшатывается и смотрит своими огромными глазами, полными дикого ужаса и, что самое страшное, разочарования. Ну вот, молодец. Такими темпами скоро всех друзей распугаешь и останешься совсем один упиваться вдрызг собственной ненавистью. Только спустя время Антон замечает, что Макар с Эдом в их сторону не смотрят. Эд тактично уперся глазами в телефон, а Илья и вовсе отвернулся, залипая на счетчики в подъезде. Дверь в квартиру остается открытой на потеху не спящим соседям, и громко возмущаться теперь хочется чуть меньше. Антон пусть и пьян мертвецки, но понимает, что ему в этой квартире еще жить и перед хозяином отчитываться. – Ребят, ну помогите хотя бы на бок его перевернуть, – Егор тянет тихо и почти плачет, что заставляет парней развернуться чуть ли не моментально. Эд прячет телефон в карман джинсов и подходит ближе, пока Антон ложится обратно на спину и закрывает глаза, копируя позу египетского императора. А можно его тоже в простыни завернуть? Так он и на полу поспать не против. – Он же собственной рвотой может захлебнуться. – Слушайте, ну с этим надо что-то делать, – впервые за долгое время Макар нарушает священное молчание и заходит в квартиру, закрывая, наконец, за собой дверь. Он не разговаривает с Антоном с момента неприятной сцены в баре, которую Шастун помнит совсем уж кусками, да и сейчас упорно игнорирует его наличие, обращаясь только к ребятам. Егору приходится потесниться и подойти ближе к лежащему Антону. – Он и так упарывается каждый вечер, а сегодня пошел еще дальше. Ни хуя хорошего. – Да я вообще не вкуриваю, шо с ним стало, – Выграновский вытаскивает из кармана очередную одноразку и, зажав кнопку, тянет в себя густой дым, отдающий лежащему Антону чем-то приторно сладким. Парень выдыхает дым обратно в квартиру, чем заставляет Егора махать руками перед лицом в попытке его прогнать, и продолжает уже тише: – То пропадает месяцами, молчит, на сообщения через раз отвечает, то каждый день в бар его води. Хуйня какая-то. – Да я сам толком не знаю, – Илья расстегивает байку и трет лицо руками, зачесывая волосы назад. Аккуратно меняется с Егором местами, подходит к лежащему без движения Антону и наклоняется, пытаясь получше его рассмотреть. Антон то и дело проваливается в сон, поэтому слышит только часть разговора. – Дима Позов звонил, его друг детства, просил присмотреть за ним. Ничего толком не объяснил, просто попросил быть рядом как можно дольше. – Бля, я ебу и плачу, – Эд стаскивает куртку и кидает на обувную полку, совершенно игнорируя наличие свободных вешалок рядом со своей головой. Тяжелая кожа звучно падает на деревяшку, и ключи в его кармане коротко отзываются просьбой расходиться по домам. – И шо, больше ничего? – Нет, больше ни слова не сказал. Сказал только, что Антон сам все расскажет. – Да хуй он что расскажет, – Выграновский оценивающе смотрит на парня, который лежит на полу плашмя и совершенно не подает признаков жизни. От злости на его лице оживают татуировки, и парень тянет электронку все интенсивнее, купая маленькую прихожую в стойком запахе сахарной ваты. – Может, позвонить этому Диме? Чтоб он с ним эту ночь посидел? – Не, он там врач какой-то, его лучше не отвлекать, – Макар отмахивается и отходит дальше, оттесняя Егора к самой двери, и невольно спотыкается о длинные, раскиданные по всему коридору ноги. Обида в нем все еще остро реагирует на поведение друга, и Илья пытается запихнуть ее куда подальше, да все никак не выходит. – Да что с ним случится? Проспится и будет огурцом. – Я думаю, он может себя так вести из-за этого Арсения, – тихий голос Булаткина в очередной раз заставляет друзей повернуться. Макар согласно кивает, раздумывая над таким вариантом, Эд же выглядит озадаченным, и Илья кивает ему в молчаливом: «Потом все объясню». Выграновский пожимает плечами и сунет одноразку обратно в карман штанов. – Давно о нем ничего не слышно. Да и Антон стал больше с нами времени проводить. – Кто-нибудь вообще знает про него хоть что-нибудь? Адрес, телефон, инсту? – Макар разряжает вопросы в воздух, изначально не надеясь на положительный ответ. Ожидаемо видит отрицательные кивки и тяжело вздыхает, осматривая бездыханное тело друга. Антон дергается, разлепляя глаза. – Я так и думал. Бля, Шаст, ну вот и что с тобой делать? – Я в порядке, – упоминание Арсения оживляет Антона как по волшебству. Он хрипит через силу, приподнимаясь на локтях, и осматривает собравшуюся в его коридоре компанию, настойчиво игнорируя вертолетное шоу над своей головой. Вот это, конечно, пати на хате: коридорные тусовки, обжимки с полкой для обуви и филиал курилки вместе взятые. Еще бы бутылочку пивка, и будет вообще заебись, в лучших традициях подростковых тусовок в падике. – Можете домой ехать. – Нихуя се, мертвяк ожил, – Эд заметно веселеет и подходит ближе к Шасту, присаживаясь на корточки и протягивая руку вперед. Антон в это время безуспешно пытается сесть и с благодарностью хватается за нее, подтягиваясь. Кое-как усаживается, прижимаясь спиной к стене, и часто дышит. К горлу подкатывает тошнота. – Еба, братан, ну ты чего это? У меня из-за тебя спина охуела. Давно ж договорились не напиваться в полный отруб. Пили ж вроде одинаково. – Ага, а накрыло по-разному, – едко вставляет Макар, закатывая глаза. Он не горит желанием разговаривать с Антоном, поэтому или предпочитает молчать большую часть времени, или говорит исключительно сарказмом. – Он же за весь вечер только жменю чипсов ужрал. – И запил бутылкой водки, – Егор не остается в стороне, забитый собственным стыдом и обидой. – Сорян, ребят, говно случается, – короткий сон придал Антону немного сил, и он усмехается, глядя на знакомое лицо, поджав губы. Воистину, злость творит чудеса. Шаст вообще думает, что Попов действует на него как нашатырь: из любого состояния выведет и приведет в чувство. Даже из комы. Он тянется к ногам, чтобы разуться, стараясь игнорировать возможность сблевать никудышный, но все-таки обед. – Идите, пацаны, правда. Я сам справлюсь. – Ты уверен? – неуверенно тянет Илья, явно борясь внутри себя с желанием поскорее приехать домой и завалиться спать и с чувством дружеского долга. Он недоверчиво осматривает еле сидящего даже несмотря на опору в виде стены парня и щурит глаза. – Ты же на ногах не стоишь, невменько. – Да разберусь я, – Антон злится, ведь кроссовок никак не хочет слазить с ноги, а бантик на шнурках никак не развязывается, окончательно запутавшись в узел. Эд, все еще сидящий рядом на корточках, отталкивает руки Антона в сторону и развязывает его шнурки сам. Тянет оба кроссовка на себя и отставляет их в сторону, чтобы те не мешали на проходе. Антон сникает. – Спасибо. – И все же, мы можем остаться, – Илья сам не верит в то, что говорит, и Антон не может его за это судить. Ему тоже не хотелось бы проводить ночь субботы на квартире пьяного друга и вытирать за ним блевотину. В лучшем случае ее, а в худшем… – Шаст? – Да валите вы уже все отсюда! – Антон взрывается злобой неожиданно даже для самого себя. Надеялся сдержаться, надеялся успокоиться и не обижать ни в чем не виноватых друзей, которые, к тому же, не бросили его в баре, а привели домой, но чувство беспомощности разбивает все попытки оставаться в адеквате. Он поднимает голову и видит до смерти напуганного Егора. – Не маленький уже, сам как-нибудь со своей жизнью разберусь. Булаткин практически вжался в железную дверь и стоит, обхватив свои плечи руками, за широкими плечами Макара. Стоит, защищаясь от собственного друга, а у Антона крышу рвет от осознания собственной никчемности. В кого ты превратился? Посмотри на себя, тебя боятся твои же собственные друзья. Куда ты катишься? Ты понимаешь, что дальше только дурка? Зачем ты с таким упорством гробишь свою жизнь? – Чего вы ждете? Идите! – Антон переводит взгляд на Макара, который сжал губы в тонкую линию и смотрит на него с таким нескрываемым осуждением, что по коже бежит холодок разочарования. Антон часто дышит, готовый сдаться в любой момент, но коль уж он эту кашу заварил, то нужно идти до конца. Коль решился остаться один – жги все мосты без разбора. – Или нравится смотреть на жалкого друга, который пробухивает собственную жизнь? – Антон, не говори того, о чем завтра будешь жалеть, – Илья предпринимает последнюю попытку успокоить взбесившегося друга, но злость, в первую очередь на себя (да только, в принципе, на себя), застилает Антону глаза и отключает последние оставшиеся с ним извилины. Он пытается подняться, но голова кружится, и он падает на задницу, едва оторвав ее от пола. Глаза жжет непрошенная влага. – Уходите! Валите на хрен из моей квартиры. – Смотри, не растеряй такими темпами последних своих друзей, – Егор выходит из-за спины Макара и бросает в Антона его же связку ключей. Она приземляется аккурат рядом с бедром Антона, который смотрит на открытую дверь и не замечает ничего вокруг себя. Булаткин отходит, чтобы позволить Илье выйти первым, после выходит сам, даже не оглянувшись на Шаста напоследок. – Тох, не круто ни хуя, – Эд, который до этого все время просидел на корточках, поднимается и, дернув с обувной полки свою куртку, переступает через длинные ноги Антона. Прикрывает за друзьями дверь и, развернувшись к Антону, останавливается, неторопливо натягивая кожанку на плечи. Шаст смотрит на него с нескрываемой злобой, но Эду откровенно пох на все, что он там пытается изобразить. – Мы знаем, что тебе тяжко, хоть ты и не колешься, поэтому обижаться не планируем. Ну я так точно, а с этими сам решишь потом. Только, дурень, прошу тя, не лезь в залупу с теми, кому ты дорог. Антон ничего не отвечает и упорно молчит, глядя на парня снизу вверх. Сидит на полу, сложив руки на коленях, смотрит с вызовом и деланным безразличием, но Выграновского не пронять дешевой актерской игрой. Эд кивает, больше сам себе, чем Шастуну, словно счел свой дружеский долг выполненным, и выходит из квартиры. Громкий хлопок двери торжественно оповещает присутствующих о полнейшем крахе остатков нормальной жизни. Антон закрывает глаза и прижимается затылком к стене, запрокидывая голову назад. Часто дышит, потому что тошнота усиливается и опасно подкатывает к горлу, а глаза жгут соленые слезы, стекая неровными дорожками по скулам и щекам. Текут даже за ухо и за шиворот, щекочут нежную кожу шеи, но Антону сейчас совсем не до смеха. Почему он вызверился на ребят? Они же ничего плохого ему не сказали, помочь хотели, домой привели. А лезть с личными вопросами – их прямая обязанность, особенно, если друг внезапно слетел с катушек и неделю бухает без продыху. Телефон в кармане подает признаки жизни коротким звуком сообщения, и сердце невольно пропускает удар. Антон замирает, буквально уговаривает себя не надеяться, но алкоголь обостряет и без того глубокие болезненные раны. Парень дергается, пытается достать телефон из кармана, отчего заваливается на бок и падает на пол, ударившись плечом, но ему плевать на такую неважную смену позиции. Не без труда достает телефон и тут же снимает блокировку, натыкаясь на системное сообщение о задолженности на счете. Сердце останавливается окончательно. Замирает в груди, зависает в невесомости, перестает биться о крепкую клетку из ребер и гулко падает вниз, разбитое и никому не нужное. Рассыпается вдребезги и забывается отчаянным воем, потрепанное разрушенными надеждами, а Антон скрючивается на полу, поджимает коленки к груди и, обняв себя руками, тихо воет с ней в унисон. Надеялся. Не мог не надеяться. Даже после сотни выпущенных в пустоту сообщений ждал, наконец, ответа. Шаст держит телефон в руках, пока наивные и упрямые пальцы живут своей жизнью. Они сами находят нужную переписку, заходят в чат, который уже давно состоит из одних только исходящих сообщений, и активируют поле ввода, оставляя Антону право выбора. Вчера он поклялся себе больше не писать. Как и позавчера. Как и три дня назад. Поклялся утром, умирая от стыда и очередного похмелья, в состоянии еще бухого невменько собираясь на работу. Стоя в очереди за кофе, чтобы хоть как-то прийти в себя, и в магазине за жвачкой, чтобы не дышать на коллег удушливым перегаром вчерашней хорошо проведенной ночи. Сидя за рабочим столом и невидящим взглядом глядя в монитор, пока выдался перерыв между клиентами и можно потупить в никуда. На обеде с больной головой, потому что мигрень теперь его лучшая подруга. Антон клялся себе каждый день, но раз за разом напивался и писал. Не может не писать, потому что настойчиво ищет ответы, чтобы было проще принять поступок Арсения. Он ведь не против, просто ему нужны чертовы ответы, нужна логическая цепочка, чтобы понять! Но ответов нет, их ему не дают, а сам он слишком тупой, чтобы на них ответить. В носу щиплет знакомое имя контакта, и Антон жалобно всхлипывает, даже не стараясь держать все в себе. Теперь он один, а наедине с собой можно все. Упрямое сердце заходится привычным приступом болезненной обиды, пока пьяный калейдоскоп образов издевается над истерзанным переживаниями парнем. Слезы текут на тонкую ткань спортивных штанов, пропитавшихся разнообразными запахами любимого бара. Антон плачет, уткнувшись носом в коленки, и пытается выплакать из себя остатки наивной влюбленности. Все тщетно. Голова продолжает кружиться, оглушая чувствительные уши громкими вертолетными лопастями. Антон то открывает глаза, то закрывает, пытаясь избавиться от ощущения себя носком в стиральной машине, но водки в его организме столько, что хватит стирки на три-четыре. Он воет позорной псиной, лежа на полу в прихожей, хрипит, бессильный в своем горе, а последние близкие ему люди ушли и бросили подыхать в одиночестве. Ты сам их попросил. Антон впадает в бессознанку. Почти отключается от количества выпитого и эмоционального всплеска, лежит на полу и поверхностно дышит, изредка дергаясь в беспокойном отрубе, мало похожем на сон. Но даже сейчас, балансируя на грани пьяного сознания, Антон трогает воздух около себя в жалкой попытке нащупать знакомое тело рядом с собой. Пытается, но раз за разом натыкается пальцами только на холодный сбитый воздух затхлой квартиры. Пытается слепо найти его руку, сжать в своей и привычно переплести их пальцы, но все, что ему достается, – это бессознательно хвататься за болезненное ничто собственного коридора. Антон даже в бреду тянется к нему. Даже в отключке тянется к тому, кто с легкостью от него отказался. К тому, кому не нужен от слова совсем. От: Я, 01:15 Арс, почему? Объясни, где я облаажлся? Арс, ответь НУ хоть сечас ответь От: Я, 01:24 Сука, да неуддкли сложн блять ответить??? Одно сраное сообщеие Мудак блть бесчеловечеый От: Я, 01:31 Малыш, проуш, не игнорируй меня Мне так порхо без тебя Вернис, давай поговорим, вес решм Аааарс? Я люблю тебя *** Из сна Антона вырывает трескучий звонок входной двери, и он ворочается на диване, рассчитывая, с какой силой и громкостью будет посылать очередных незваных гостей. Думает, что если за ней снова окажется курьер вместо врача, то он прикончит несчастного и, если хватит сил, замотает в ковер, чтобы тот вонял не слишком сильно. Главное только, чтобы это был не врач. Врач ему еще пригодится. Шаст нехотя разлепляет глаза и совершенно точно не хочет подниматься, потому что впервые с самого утра у него не болит голова. Однако сон стремительно покидает его квартиру, бесцеремонно уходя по-английски, в дверь трезвонят все настойчивее, и после еще трех мучительно долгих попыток и продолжительных трелей зверски убить стоящего за дверью хочется чуточку сильнее. Антон практически силой поднимает ломающееся тело с дивана и топает к входной двери, катаясь носками по скользкому ламинату. Он проворачивает замок, опрометчиво не заглянув в глазок, и только в процессе задается вопросом, почему не звонил домофон? Неужели он спал так крепко, что не слышал звонка? И как тогда незнакомый гость попал в подъезд? Вряд ли много его соседей торчат дома в разгар рабочего дня. Парень тянет ручку двери вниз и в момент платится за свою невнимательность и опрометчивость разом, ведь видит на своем пороге человека, которого ожидал увидеть меньше всего. Перед ним стоит Попов Арсений Сергеевич. Неловко переминается с ноги на ногу, опустив глаза в пол, держит какую-то сумку в руках и дергается от резкого звука открытой двери. Поднимает голову и, испуганный, сталкивается с сонным взглядом Антона, который замирает на пороге собственной квартиры с открытым от удивления ртом. Непривычная робость и нерешительность во взгляде напротив обескураживает, и Антон силится сказать хоть что-нибудь, но молчит. В глазах – море, а в сердце – океан. Он стоит на придверном коврике в одних носках и чувствует, как ноги холодит привычный квартире сквозняк. Чувствует мелкий песок, забившийся в ворс ковра, который у Шаста вечно нет времени пропылесосить. Чувствует запах жареной рыбы из квартиры напротив и думает, что именно такие извращенцы и сидят дома в будний день. Арсений сжимает в кулаке ручку тканевой сумки и смотрит Антону в глаза, совсем не таясь, а в них – столько сожаления, что можно не одну ванну наполнить. Арсений выглядит уставшим. Лицо осунулось, отчего морщины стали более заметными, глаза словно потускнели, и теперь он точно выглядит значительно старше своих лет. Мужчина гладко выбрит, но измотан, лицо помятое и какое-то серое, а мешки под глазами запали еще сильнее, обрамленные темными пятнами синяков. Сколько же он не спал? Антона колет неуместная жалость, и он отталкивает ее пойти погулять, но она та еще упрямица и уходить не хочет. – Привет, – Арсений хрипло здоровается и прочищает горло под пристальным взглядом Антона, усмехаясь чувству дежавю, которое они сегодня делят на двоих. Тот наконец закрывает рот, больно сталкиваясь зубами, отчего тихо шипит и прикрывает его рукой. Арсений перехватывает сумку другой рукой, проводит рукой по волосам, проверяя состояние прически (как всегда идеальной), и многозначительно посматривает за спину парня. – Можно войти? – Здоровались уже, – Антон не слишком приветлив и своим ровным голосом удивляет даже себя. Внутри него ураганы с метеоритами воюют, он дышит-то с трудом, но внешне старается казаться спокойным, пусть и подобная выдержка стоит ему остатков здоровья. Парень вспоминает, что все-таки болеет, и прикрывает нос и рот воротом футболки, не без удовлетворения замечая приподнятую в удивлении бровь мужчины. – Зачем? – Зачем войти? – своим простым вопросом Антон ставит мужчину в тупик, и тот тупо таращится на него, осматривая с ног до головы. Антон прислоняется плечом к дверному косяку, складывая руки на груди, но то и дело поправляет ворот, который на его длинном носу никак не хочет держаться. Черт, вот и где целая упаковка масок, которые им еще на работе раздавали, когда она так нужна? – Не хотелось бы стоять на площадке. Прохладно тут, да и соседи, как бы. – Зачем приехал? – Шаст спрашивает прямо и до одури тихо, но ничего не мешает Арсению его расслышать, даже ворот футболки, смешно соскальзывающий с длинного носа. Разговаривать с ним по телефону было в разы проще, в то время как от одного взгляда мужчины хочется упасть на колени и молить время повернуться вспять. Антон непреклонен, но его гордость дается ему слишком тяжело. Головная боль стремительно возвращается. – Если скажу, что просто мимо проезжал, не поверишь? – Арсений грустно улыбается и одним глазом поглядывает на парня, но тот отрицательно мотает головой. Хватит с него недосказанности и сюрпризов в день рождения. Ему нужна правда. Уже давно нужна, всегда была нужна только она, только вот теперь он без нее даже на миллиметр не двинется. Арсений сдается и выдыхает: – Извини, что завалился так, без приглашения. Я просто волновался. Подумал, что могу приехать. И вот приехал. Решил попробовать, даже если не пустишь меня. – Вот так просто решил приехать? – пришла очередь Антона удивляться. Он знал, конечно, что Арсений с легкой придурью, но, чтобы вот настолько с ебанцой, только догадывался. Он ехал четыре часа из-за того, что волновался? И что же мешало ему волноваться раньше, когда Антон тут с ума без него сходил? Почему он тогда не приехал, когда Антон упился до синих соплей, игнорируя даже его сообщения? Почему? Что изменилось? – Из другого города? Ко мне? Арсений на это только молча пожимает плечами, снова предоставляя Антону право самому отвечать на свои вопросы. Оба резко оборачиваются, когда слышат за соседской дверью странную возню, и Антон тяжело вздыхает, признавая поражение. Он заходит в квартиру, отодвигается с прохода и пропускает Арсения внутрь, закрывая за ним дверь на замок. Оглядывается на свое пристанище и понимает, что проиграл сегодня по всем фронтам. Видит развороченный диван со сбитым в ком одеялом и съехавшей в сторону подушкой, видит не вымытую с вечера посуду и сковородку с готовыми колетами на плите, которую так и не убрал в холодильник, видит пару грязных носков около дивана и гору неразобранных вещей на спинке стула. А раз видит он, то и Арсений все прекрасно видит, какой Антон невоспитанный лентяй. Попутно вспоминая, что даже не умывался сегодня, Антон тяжело вздыхает: не так он представлял себе визит Арсения в гости. Хотя, откровенно говоря, он его вообще никак не представлял. – Что же заставило тебя передумать? – Антон и не думает сдаваться так просто, не предлагая Арсению разуться и пройти дальше в квартиру. Они топчутся в узком коридоре, опасно близко друг к другу, особенно после всего, что было между ними, но Антон думает об этом в последнюю очередь. Между ними одновременно слишком много всего и совсем ничего нет, и он понимает, что своим вопросом звучит непозволительно двусмысленно, но пусть так. Пусть Арс сам решает, на какой вопрос он хочет ответить. – Приехал, потому что испугался. Ты резко отключился, кашлял еще так страшно, да и Сергей сказал мне, что ты заболел, – Арсений покорно отвечает и совсем не двигается. Так и стоит на месте, как зашел, держит сумку, а руки по швам. Антон усмехается: вот он и выбрал, как всегда, путь попроще. – Извини, если я не вовремя. Я просто… – Так значит, это был не курьер, а твой знакомый, – Антон совсем забывает и про маску, и про футболку, ведь ему впервые за полтора месяца выдается шанс поговорить с Арсением. Поговорить вживую, глядя ему в глаза, без посредника в виде телефона, напрямую, уже тогда, когда, казалось, можно было о нем забыть. Нужно было, да не срослось. Мужчина топчется на коврике и ставит сумку на пол рядом с собой, растирая затекшие руки. – Случайно не тот, из бара? Арсений кивает, отводя глаза, пока Антон смотрит на темный затылок. Общее воспоминание больно режет сразу двоих, режет без ножа, наживую, но Антон слишком поздно понимает опасность зыбкой почвы их совместного прошлого. Невысказанные претензии виснут в воздухе, желая быть озвученными, но организм Антона решает, что для серьезного разговора по душам время еще не пришло. В левый глаз давит невидимый палец, пытаясь, видимо, сделать его слепым навсегда, и Антон жмурится от боли. – Сергей ехал по делам в Москву, и я попросил завезти тебе подарок, – Арсений трактует его заминку по-своему и решает прояснить ситуацию с футболкой. Голову поднимает, но смотреть на Антона не рискует, бегая взглядом по всей маленькой квартире, и не может остановиться на чем-то одном. В нем все буквально кричит о неуверенности и неловкости, и Антон прекрасно его понимает. Встреча с бывшими редко бывает приятной, а они ведь даже толком и не бывшие никакие. – Всяко быстрее, чем почтой. И надежнее. – Спасибо, кстати, за подарок, – Антон пусть и хочет казаться холодным и недоступным, отчаянно теплеет к мужчине. Тот факт, что Арсений сорвался к нему из другого города только из-за того, что услышал кашель и узнал про болезнь, ставит парня в приятный тупик и греет душу, хотя из данного уравнения не стоит исключать и температуру. – Не думал, правда, что ты сорвешься следом за ним. Антон не сдерживает на лице настырную улыбку, что отчаянно пробивается из него от близости с Арсением, и мужчина несмело улыбается в ответ, все еще блуждая взглядом по недоступной ему квартире. Он приехал к нему. Судя по времени, решился сразу после звонка. Испугался настолько, что даже не раздумывал. Почему? Зачем? В какой момент ему стало не все равно? И стоит ли его прощать за все, что он наговорил? – Зря, получается, друга напрягал, – Антон, зависнув на удобной для него теме, наслаждается смущенно-растерянным выражением лица Арсения. Он наконец переводит глаза на юношу и совершенно не понимает, что ему делать. Шаст малодушно наслаждается ситуацией, чувствует себя ее хозяином, но видит, насколько мужчина не уверен и замучен, словно готов сорваться домой в любой момент, что надолго его не хватает. – Ладно, проходи, разувайся. Антон отходит и двигается в сторону кухни, замечая, как Арсений едва заметно расслабляется. Останавливается около стола и смотрит, как мужчина отодвигает подальше от себя свою дорожную сумку, наклоняется и тянет шнурки на любимых молодежных кедах кислотного розового цвета. В сочетании с длинными джинсовыми шортами и свободной белой майкой они делают Арса невероятно красивым и ярким, притягивающим взгляды, и у Антона щемит сердце. – Ты прости, что я вот так нагрянул, без приглашения, – согнувшись в три погибели, потому что Антон все никак не купит себе удобный пуфик, Арсений умудряется еще и говорить, в очередной раз извиняясь за совершенную глупость, и, кажется, у него это входит в привычку. Он стаскивает кеды, ставит их рядом с ковриком, смотрит, после чего равняет параллельно стене. Антон улыбается и закатывает глаза. – Просто хотел убедиться, что ты в порядке. Если я не вовремя, то я уеду… – Ты мне не помешал, – Антон разворачивается спиной к мужчине и жестом зовет его следом за собой. Идет медленно, потому что каждый шаг отдается вспышкой боли в голове, и с сожалением поглядывает на такую желанную сейчас постельку, надеясь на скорое завершение серьезного разговора. Проходит в кухню, пытаясь игнорировать царящий вокруг беспорядок, но мама в его голове злостно отчитывает его за безалаберность и устроенный свинарник. – Проходи, я сейчас чай заварю. Арсений несмело крадется за Антоном и проскальзывает в кухню, скромно занимая свободную табуретку у стены. Садится на самый край, из-за чего хлипкая конструкция опасно прогибается под его весом. Антон проходит к столешнице, заливает фильтрованную воду в чайник и жмет кнопку, открывает шкафчик и выискивает там последние две чистые кружки, закидывая в них два пакетика с черным чаем. Он рад бы предложить Арсу выбор, но кроме последних пяти пакетиков у него никакого не осталось, и это мужчина еще не знает, что чай они будут пить с водой: сладостей в этом доме тоже не водится. Болезнь снова напоминает о себе и, чтобы Антон не расслаблялся, бьет его под дых резким сухим кашлем. Антон сгибается и, держась руками за столешницу, отчаянно рвет горло в попытке прогнать очередной приступ, но головная боль и не думает отступать, накатывая с новой силой. Перед глазами плывет, и Антон упирается бедром в столешницу, съезжая вбок. Арсений подскакивает со своего места ровно в тот момент, когда Шаст теряет равновесие. – Тош, что случилось? – мужчина ставит Антона на ноги и тут же отпускает, теряясь от своего внезапного порыва. Отходит и смотрит на парня с опаской, наблюдая за реакцией, а Антон только и думает, что о крепких любимых руках, что отпустили непозволительно быстро. Открывает глаза, скользит по знакомому лицу, которое и не думал увидеть у себя в квартире. – Все нормально, – он проговаривает тихо, потому что все совсем не хорошо. Арсений не спорит, но соглашаться так просто не планирует: подходит ближе в попытке приобнять за плечи, замирает на секунду, ждет, наверное, что Антон будет лупить его по чем зря или хотя бы пощечину влепит. Парень и рад бы, да только от одной мысли об этом сердце захлебывается. Не может он так. Не может он его ненавидеть. Рад бы, да все никак не выходит. – Не стоит близко ко мне подходить, – Антон делает жалкую попытку успокоить свою совесть, но одна мысль о том, что Арсений может уйти, причиняет ему почти физическую боль. Арс напряженно смотрит в ответ, бегает глазами по его лицу, почти испуганно, а руки все еще безвольно протянуты в сторону парня. Как же хочется никогда его не отпускать. – Я даже тест не сдавал сегодня, я могу тебя заразить. А вдруг у меня ковидло? – Тогда я намажу тебя на хлеб, – Арсений подхватывает шутку и улыбается совершенно очаровательно, выбивая из Антона очередную полуулыбку. Решается первым и сокращает расстояние между ними, приобнимая парня за плечи, пока тот готов лужей стечь прямо на свои новенькие носки с Грутом. – Я не боюсь заболеть, так что за меня не переживай. Мне важно знать, что ты не один. А если что, так будем вместе на карантине сидеть. И пока Арсений обнимает его одной рукой за талию, второй придерживает за плечи и тянет к дивану, Антон не может не думать о такой жестокой, но заманчивой перспективе. Конечно, вероятность того, что они поубивают друг друга в замкнутом пространстве в первые же сутки, стремится к возмутительно большому числу, близкому к бесконечности, но может хотя бы так они смогут, наконец, нормально поговорить? Антон снова весь в его запахе. Задыхается знакомым парфюмом, который отзывается в нем лихорадкой образов, не сопротивляется, ослабленный болезнью, и все пытается понять: это температура так жарит его горячкой или руки Арсения, которые непозволительно уверенно касаются его тела? Он покорно ложится на заботливо взбитую подушку и смотрит, как Арсений одеялом укрывает его ноги. – Я тут кое-какие лекарства прихватил. У тебя градусник есть? Если нет, то я и его взял, – Арс улыбается и поглядывает в сторону сумки, которая осталась стоять в коридоре, а Антон нашаривает его под подушкой и гордо поднимает его над головой. Арс кивает, пока Антон, нажав кнопку, сует термометр подмышку, и идет в коридор за сумкой. Тащит ее в комнату, ставит перед диваном и, расстегнув молнию, достает из нее сумку поменьше, которая больше похожа на косметичку. Садится на пол, с трудом расстегивает молнию, потому что она маленькая, но набита по самое не хочу (ага, «кое-что прихватил», небось всю аптечку из дома забрал), копается в ней, но, по всей видимости, быстро найти нужное не может. Арс психует, подрывается и почти летит к кухонному столу, вываливая на него все содержимое. Сумка падает из рук мужчины, пока тот пытается ловить убегающие по скользкому столу блистеры разнообразных таблеток. Часть из них ловко ускользает и таки падает на пол, часть оказывается зажата между столом и стенкой, еще часть – между столом и бедром Арсения. Мужчина тихо рычит, лезет под стол, чтобы собрать все потеряшки, но, вставая, бьется головой о столешницу и, кажется, тихо матерится. Садится прямо на пол кухни и прячет лицо в ладони, не рискуя смотреть в сторону Антона. Довольный Антон тихо лежит с зажатым подмышкой градусником и молчит, отчаянно старается хихикать в себя, чтобы не смущать мужчину еще сильнее. Нервозное мельтешение Арсения веселит его, ведь тот выглядит безобразно милым и невероятно привлекательным с покрасневшими кончиками ушей и спрятанной в ладони широкой улыбкой, в своей неподдельной заботе и волнении, и у Антона ладошки жжет от желания его обнять. Только в его присутствии Шаст понимает, что действительно скучал по нему, пусть и не осознавал, насколько сильно. Проблема состоит только в том, что между ними бездонная пропасть из необсужденных проблем и незакрытых вопросов, и Арсений сколько угодно может извиняться за тот разговор, но это ничего не изменит: Антону нужны ответы. Он же не железный, а слабый и безвольный, готовый простить Арсения в любой момент, но только если будет понимать причины его поступков. Потому что, если Арс таким образом решил развлечься за его счет, тут уже другой разговор. Такое даже наивный Антон не сможет простить, но в эту теорию мешает поверить поведение самого Арсения. – Сколько набралось? – пока Шаст дрейфовал на волнах самосознания, Арсений успел подняться с пола и даже собрать какие-то таблетки обратно в сумку, а какие-то оставить лежать на столе, рассортировав на несколько аккуратных стопочек блистеров. Градусник подает тихий сигнал, и Антон достает его, изо всех сил стараясь не округлять от удивления глаза. Антон медлит с ответом, потому что при температуре тридцать девять человек, по его ощущениям, пишет завещание и совсем не торжественно готовится почить. Он с такой температурой подыхать должен, трупом лежать у себя в квартире и вонять в одиночестве, но чувствует себя удивительно бодрым и живым. Может, у него предсмертные галлюцинации, и никакого Арсения на самом деле нет? Или это Арс творит с ним какие-то божественные чудеса? – Тридцать восемь и пять, – Шаст лукавит и выключает градусник до того, как к нему подходит мужчина, пряча его обратно под подушку. Не хочет Антон его расстраивать, ведь даже озвученных цифр хватает, чтобы заставить брови Арсения поползти вверх. Он замирает над своими кучками и смотрит то на них, то на распластанного на диване Антона, который лежит с максимально невинным видом и сжимает в руке разрывающийся от звонка тети Светы телефон. – Что? Она с утра ненамного поднялась. – Ты пил какие-нибудь таблетки? – Арсений качает головой и склоняется над одной из кучек, рассматривая ближе поблескивающее серебро блистеров. Поправляет очки на переносице и щурится, выбирает один и натыкается взглядом на пустой фильтр для воды. Открывает крышку, набирает из крана воду, отодвигая в раковине грязную посуду, чем заставляет Антона покраснеть. Поворачивается и ждет ответ. Шаст отрицательно качает головой: – Почему? – Потому что у меня в аптечке только уголь и Лоратадин, – Антон говорит тихо, опустив голову, а Арсений держит в себе улыбку и только закатывает глаза, снова качая головой. Парню стыдно, что он совсем не подготовился к приему гостей, и пусть он так же, как и Арсений тогда, не рассчитывал на их прием, но посуду вчера вечером помыть точно мог. И в конечном итоге квартира Арса оказалась чистой, в отличие от личного свинарника Антона. – А сил выйти на улицу не было. – Врач уже приходил? – часть воды в кувшине отфильтровалась, и Арсений ищет глазами чистую кружку или стакан, но все они оказываются грязными с остатками чая, кофе и чего-то уже плохо различимого спустя четыре дня ожидания в раковине. Недолго думая, Арс достает из одной подготовленной Антоном кружки чайный пакетик и наливает воду в нее, дополнительно разбавляя горячей из чайника. – Нет еще, – Антон смотрит, как мужчина колдует на его кухне, и мысль о том, как органично и правильно он на ней смотрится, щемит где-то под ребрами. Прикрывает глаза и позволяет себе слабость помечтать хотя бы секунду, пока Арс с сожалением откладывает блистеры в сторону. Перемешивает воду в кружке, чтобы та стала равномерно теплой, проверяет ее температуру и возвращается к Антону, который с готовностью садится. – Горе ты мое луковое. Вот, выпей хотя бы воды, – Арсений протягивает Антону кружку и, пока Антон жадно пьет до самого конца, смотрит, не отрываясь, а в глазах – настороженность с прилипчивым легким волнением. Юноша пытается отдышаться, возвращает кружку и укладывается на подушку обратно, а мужчина озабоченно (не в том смысле, в котором хотелось бы Антону) осматривает избитое болезнью тело и кладет прохладную ладонь на горячий лоб. – Таблетки нельзя, пока тебя врач не посмотрит. – Да мне и без них почти полегчало, – Антон улыбается, потому что и правда чувствует в себе прилив сил. Слабость все еще ощущается, как и липкая ломота в теле, но Арсений определенно придает ему желание бороться с трудностями. Он чувствует палец мужчины на своей щеке, который тот убирает в ту же секунду, как Антон открывает глаза, а парень жестом показывает ему вернуть все, как было. – Тебе бы поспать, чтобы полегче стало. Пульс учащенный, но в целом, наверное, не страшно, – Арсений скользит холодными пальцами по нежной коже, очерчивая горящие скулы и колючий подбородок. Соскальзывает на шею и замирает на ней пальцами, действительно ощущая чувствительными подушечками гулко колотящееся сердце Антона, который из-за этих прикосновений практически не дышит. Слушай. Чувствуй. Пойми, что я чувствую. И мне заодно расскажи. – Спишем это на общее волнение. – Ты точно думаешь, что это хорошая идея? – Антон задает свой очередной двусмысленный вопрос тихо, почти одними губами, но Арсений совершенно точно его понимает. Оба замирают, смотрят друг на друга, выжигая дыры во внешне нормальном общении молчаливым ожиданием, но Арс не решается вообще ни на какой ответ. Молчит, мнется, закусывает нижнюю губу, но не решается. Шаст не хочет портить то подобие перемирия, что у них установилось, и добавляет, натягивая на лицо улыбку: – Находиться в моей квартире. Я ведь и правда могу тебя заразить. Арсений едва заметно выдыхает и подхватывает вымученную улыбку, продолжая несмелые путешествия по разгоряченному температурой телу Антона. Прикосновения совершенно невинные, не несут в себе даже намека на сексуальный подтекст. В них нет ничего, кроме скользящей нежности и теплой заботы, только в каждом таком отчаянном мазке сквозит леденящее душу сожаление. Антон глубоко вдыхает и выдыхает, сдуваясь, как пердящий резиной воздушный шар. Арсений прыскает от смеха, а после поднимается и уносит пустую кружку на кухню, но по ощущениям, словно просто сбегает от потенциально неудобного разговора. Осматривается, ищет что-то, несколько раз крутит головой в разные стороны, но, по всей видимости, нужного не находит. Возвращается к своей дорожной сумке, копается в вещах и, вытащив какой-то сверток, возвращается на кухню. Антон заинтересованно приподнимает голову. – Если ты хочешь, чтобы я уехал, потому что беспокоишься за мое здоровье, то я не уеду, – Арсений коротко включает и выключает кран, после чего вертит что-то в руках, сливая воду, и возвращается, присаживаясь на край дивана. У него в руках оказывается маленькое полотенце, которое он складывает в несколько раз и прикладывает к разгоряченному лбу Антона. Тот едва сдерживает стон от приятной прохлады и прикрывает глаза. – Но если ты не хочешь меня видеть… – Тогда оставайся, – Антон дергается и перехватывает запястье мужчины, словно тот прямо сейчас собрался свалить в Питер пешком. Глаз не открывает, но буквально чувствует, как мужчина улыбается, аккуратно охлаждая полотенцем все его лицо. Последнее, чего хочет Шаст – остаться одному в таком состоянии, ведь, во-первых, ему банально страшно, а во-вторых, даже несмотря на неспадающее напряжение, с Арсением комфортно. Ему приятна его забота, пусть столь неожиданное внимание и удивляет. – Не хочу, чтобы ты уходил. – Не хочу уходить, – Арсений с улыбкой вторит Антону, который расслабляется в его руках. Антон глаза не открывает, потому что точно покраснеет, смутится и руку уберет, но прохладная кожа Арсения так приятно ощущается под кончиками пальцев, что он совсем не хочет ее отпускать. Держит, сжимает, наверное, слишком сильно, и чувствует чужой пульс под своими пальцами. – Хорошо, что приехал. – Спасибо, – от того, что Антон лежит на спине без движения, нос снова предательски закладывает, поэтому приходится дышать ртом. Арсений сидит на самом краю и сдвигается чуть дальше на диван, устраиваясь поудобнее, отчего Антон чувствует, как горячее бедро касается его ноги. Он ослабляет хватку на чужой руке, но полностью не убирает, а Арс перехватывает его ладонь и переплетает их пальцы. – Я волновался, – свободной рукой он продолжает обмакивать лицо Антона, ворочая полотенце холодными сторонами. Антон жмурится от приятных прикосновений и ластится к его ладони, как довольный кот, только чтобы гладили и ласкали побольше да подольше. Ладонь, прижатая к чужой, горит, и парень ухитряется своими пальцами поглаживать чужие, выдавая ответную ласку немым «спасибо», искренне надеясь, что не придумал себе Арсения в бреду разыгравшейся лихорадки. – И, признаться честно, волнуюсь до сих пор. – Почему? – Антон приоткрывает один глаз и поглядывает на мужчину снизу вверх, сталкиваясь с теплым летним небом во взгляде напротив. Ощущает подушечками сухожилия чужой ладони, вдыхает палящий легкие знакомый запах и искренне надеется, что этот Арс сегодня – не галлюцинация, ведь фантазия у парня всегда была достаточно яркой. Переводит взгляд ниже и тихо смеется, замечая черную футболку с красным плюсом на груди: ну точно врач лечить приехал. – Потому что все супергерои куда-то пропали с твоего постельного белья, – делано серьезно говорит Арсений, изображая комичное беспокойство, и Антону требуется несколько постыдно долгих секунд чтобы понять, что мужчина шутит. Над ним. Арсений сыпется, при взгляде на озабоченное лицо юноши бесстыдно громко хохочет, обнажая белые зубы широкой улыбкой, а Антон тычет мужчину под ребра, смущенный донельзя. – Мне это мама подарила, – щеки предательски краснеют, но Антон не может не смеяться, подхватывая заразительный смех Арсения. Оправдывается, привычно отсмеивает копившееся долгое время напряжение, стараясь игнорировать головную боль, в приступе смеха падает локтями на колени Арсения, не упуская случая лишний раз полапать мужчину. – Паучок в стирке, сегодня как раз планировал запускать. Между ними на долю секунды снова воцаряется привычный обоим мир комфортного, теплого общения и вечного флера легкомысленных шуток, словно и не было тех одиноких дней и бессонных ночей, не было слез и пьяных истерик, словно все снова до безобразия хорошо. Они держатся друг за друга, как за спасательный круг в море сожалений, но даже самая крепкая хватка не убережет их от неминуемого крушения. Антон, все еще смеясь, укладывается обратно на подушку, потому что перед глазами плывет. Арсений укладывает полотенце обратно на лоб, но ткань полностью нагрелась жаром кожи и слабо помогает остудить сгорающее от лихорадки тело. Головная боль усиливается, и Антон невольно кривится и щурит глаза, когда солнце выглядывает из-за туч и слепит парня прямым ударом в глаз. Мужчина спешно поднимается, наливает еще воды на кухне и несет Антону, который пьет так, словно месяц воды не видел, а по ощущениям высох в изюм и пытается вернуться в состояние винограда. Пьет, отдает пустую кружку и снова валится на спину, закрывает глаза и ловит вертолеты. Ему откровенно страшно. А вдруг температура поднялась еще сильнее? В какой момент люди забываются слепым бредом и теряют сознание? – Да где же этот чертов врач? – Арсений сочувственно поджимает губы и гладит Антона по спутанным волосам, поглядывая на наручные часы чуть ли не каждую минуту. Нервно дергает ногой, отчего Шаста слегка покачивает, как на волнах, но парню так плохо, что он не обращает на это внимания. Мужчина достает из кармана телефон, вертит его в руках и кладет обратно, сомневаясь. – Птичка моя, тебе бы поспать. Антон невнятно мычит, потому что ответить сил уже не хватает: язык тяжелый и совсем не отлипает от нёба. Юноша не спорит, потому что глаза и правда закрываются, только он сомневается, что вообще проснется. Каждый посторонний звук, каждый детский крик во дворе эхом отзывается в пустой, гудящей голове, четким набатом стучит по барабанным перепонкам, до рези в глазах сжимает тисками виски. Антон думает, что именно так и начинается предсмертная агония. Забывшись в беспамятстве, он даже не замечает, что Арсений куда-то уходил. Тот, видимо, ходил заново смачивать полотенце холодной водой и теперь пытается охладить им горящее лицо Антона, сбивчиво что-то шепча себе под нос, а Шаст радуется, что не придется умирать в одиночку. Жалеет, что так и не позвонил сегодня маме, не написал бабушке, не успел с ними попрощаться. Надеется только, что они смогут пережить смерть любимого сына и внука. Грустит, что приходится умирать молодым, ведь так много еще не сделано и много слов не сказано. Самое время признаться Арсению в чувствах, решить все их недомолвки и закончить жизнь на позитивной ноте, но язык упорно молчит и не двигается, уйдя в отказку. У Антона шумит в ушах, в голове, и он теряется в круговороте боли, почти задыхаясь хриплым кашлем. Он проваливается в темноту и надеется, что там Арсений навсегда останется с ним. *** Антон открывает глаза и не сразу понимает, где находится. Очень удивляется, когда видит перед собой две пары испуганных глаз, при этом обладателя парочки карих определенно никогда не встречал. Кажется, он все-таки не умер. – Добрый день, молодой человек, – незнакомый молодой мужчина заговаривает первым, пока Шаст пытается сфокусироваться на его лице и прийти в себя. Довольно отмечает, что голова окончательно перестала болеть, пока незнакомец трет руки принесенным с собой антисептиком и отдает стоящему рядом Арсению использованный шприц. Правая половина задницы протестующе ноет, лишившись приватности. – Сергей Вячеславович, ваш лечащий врач. Хотя можно просто Сергей, я еще не так стар. Мужчина протягивает Антону руку, и парень пытается крепко ее сжать, но вместо уверенного рукопожатия получается только вялое касание. Сергей Вячеславович улыбается, рассматривает пришедшего в себя парня, достает из своего портфеля стетоскоп и блок листиков для заметок, пока у Шаста, по ощущениям, открывается второе дыхание. Он опускает ноги на пол и проверяет, все ли в порядке, усаживаясь на диване. Ломота в теле поутихла, оставив после себя только едкую липкость болезни на коже, горло немного саднит, и из носа теперь течет, но с этим уже можно жить, и Антон улыбается, громко шмыгая носом. Эти простые симптомы знакомы ему еще с детства, с ними-то он уж точно сам разберется, а температуры как будто и нет совсем, поэтому парень совершенно по-детски вытирает нос рукавом домашней байки, которую кто-то на него напялил, и натыкается на два заинтересованных взгляда. – Вы почему с такой температурой скорую не вызвали? – мужчина говорит серьезно, но по виду совсем не грозный. Ему не больше тридцати пяти, возможно даже, что он ровесник Арсения. Прячет лицо под медицинской маской, отчего говорит немного приглушенно, но даже так можно понять, что он молодой и очень красивый. И на врача совсем не похож. – Тридцать девять и два, совсем с ума сошли терпеть? – Да неудобно как-то было, – Антон теряется и мямлит себе под нос, ведь действительно думал про скорую, но так и не решился набрать короткий номер. В ушах все еще стоит мерзкий голос того горе-врача, и парень приятно удивлен тем, что не все врачи такие, как тот экземпляр, а некоторые из них вот совершенно искренне переживают за своих пациентов. Юноша задумчиво чешет затылок и утыкается глазами в пол. – Спать на потолке неудобно, а со здоровьем шутить нельзя, – Сергей Вячеславович качает головой и поправляет маску, а Антон несмело поглядывает на Арсения, который ходил выбрасывать шприц, но в комнату так и не вернулся, а стоит чуть поодаль в кухне, сложив руки на груди. Мнется чего-то, словно не понимает, может ли присутствовать. Шаст улыбается и кивком головы приглашает присоединиться. Арсений все еще здесь. Все еще в его квартире, живой, настоящий и совсем не похож на галлюцинацию, хотя Антон был уверен, что в лихорадочном бреду выдумал себе его приезд. Арс несмело подходит ближе, буквально крадется в тихих носках, становится за спиной мужчины и, наклонив голову вбок, смотрит пытливо, а в голубых глазах плещется облегчение. Шаст понимает, что слишком долго пялится за спину доктора, и возвращается в свое бренное больное тело. – Да я ж молодой еще, куда мне скорую, – парень вспоминает, что вообще-то разговаривает с врачом, поэтому отвечает первое, что приходит в голову, но искренне. Он и правда думает, что скорые нужны только детям и пожилым, ну еще девушкам иногда, а он – взрослый лоб, которому только ночью исполнилось двадцать четыре годика. Он что, потерпеть не может? Может, конечно. Особенно когда рядом красивый мужчина. Арсений, если что. Что-то великовата стала концентрация красивых мужчин в его квартире. – А вы думаете, молодые не умирают? – улыбка пропадает с лица Сергея Вячеславовича, и тот говорит удивительно печальным голосом. Антон тушуется, опуская взгляд, ведь с таким тоном даже спорить не хочется. Парень молчит и никак не находит, что сказать, потому что ну а что тут скажешь? Правда это, а он – безответственный ребенок, который мнит себя бессмертным взрослым. Мнил. До сегодняшнего дня. – Это моя вина, – Арсений приходит к нему на помощь и напоминает о своем присутствии. Подходит еще ближе и обходит стул мужчины сбоку, аккуратно присаживаясь на подлокотник дивана. Взгляд виноватый, и он смотрит то на Антона, то на Сергея Вячеславовича, который по-прежнему держит стопку листов в руках и нервно вертит в них же шариковую ручку. – Я как-то не подумал. – Я бы все равно тебе не позволил, – Антон улыбается, поворачивая голову на Арсения, пока Сергей, чертыхнувшись себе под нос, стягивает перчатки с рук и лезет в карман за телефоном, который хоть и стоит на беззвучном режиме, но вибрирует так громко, что слышно всем присутствующим в комнате. Сбрасывает звонок и лезет в сумку за новыми перчатками, пока Шаст залипает на любимые длинные ноги, которые последний раз видел в шортах в одном из самых первых видео. – Ага, конечно. Ты себя видел? – Попов и не думает сдаваться, воинственно поворачиваясь к парню всем корпусом. Такими темпами он рискует упасть с хлипкого подлокотника, который держится на честном слове, расшатанный любителем сидеть не там, где нужно, Эдом, или, что хуже, окончательно его обломать, но тот словно не чувствует опасности, заинтересованно разглядывая юношу. – Ты бы даже не узнал. Валялся тут в отключке, меня только пугал. – Да нормальным я был. Почти, – Антон широко улыбается и почти смеется, расслабляясь, но оба вспоминают про врача, который сидит рядом и тактично молчит, пряча улыбку за увесистую папку с разными бумажками. Антон скомкано извиняется и виновато поджимает губы, пока Арсений лыбится во все тридцать два зуба, хитро щурясь на парня, определенно задумав неладное. – В любом случае, больше так не делайте и смолоду цените свое здоровье, – Сергей Вячеславович умело сворачивает момент неловкости и жужжит молнией на этой самой папке, доставая оттуда темные желтоватые листы направлений на анализы. Вписывает в них необходимую информацию и передает парню, который понимает, что сидеть на правой половине задницы становится довольно болезненно. – Его, к сожалению, с возрастом не прибавляется. – Спасибо, Сергей, – пока мужчина снимает с шеи стетоскоп и вставляет его в уши, жестом командуя Антону развернуться спиной и приподнять майку, Арсений встает со своего места и идет на кухню. Носит туда-сюда пустую кружку, из которой Шаст пил воду, словно не знает, куда себя деть. Юноша чувствует спиной кружок холодного металла и, придерживая футболку с байкой, лыбится незаметно для всех. – Если б вы не пришли, я б, наверное, от страха за него умер. – Хорошо, что теперь все хорошо. Открывайте рот, – Сергей Вячеславович изрекает глубоко философскую мысль и бегло осматривает горло Антона, который ерзает на месте и мечтает побыстрее занять горизонтальное положение. Его задница пострадала сегодня без его разрешения и болит совсем не по той причине, по какой хотелось бы, но об этом парень подумает ночью под одеялом. Не то чтобы он был любителем жесткого секса, и боль его совсем не возбуждает, но вот горячий мужчина рядом очень даже. Арсений, если что. Пока Шаст впадает в неуместные размышления о возможных причинах болей в причинном месте, покрываясь при этом розоватым румянцем, врач достает из сумки коробку с экспресс-тестом на ковид и протягивает ее Антону, извиняется и поднимается со своего места. Пока юноша совершает все необходимые манипуляции и жалеет, что так и не купил новый журнальный стол, на этот раз массивный деревянный, а еще лучше вообще железный, мужчина подходит к Арсению, который так и остался стоять на кухне. Ввиду отсутствия стен и в целом небольшого размера его крохотной студии разговорам редко удается оставаться приватными, но мужчины разговаривают так тихо, что даже Антон с его орлиным слухом никак не может расслышать ни слова. Даже по губам читать не получается: Арсений стоит к нему полубоком, перекрывая обзор, а у Сергея Вячеславовича вообще маска на пол-лица. Он дырявит себе палец и буквально сгорает от любопытства, но по их нейтральному поведению совсем ничего не понять. Мысль о том, что Сергей может банально клеить Арсения, отзывается в юноше едкой бурлящей ревностью, и Антон пытается глушить в себе постыдные животные порывы подскочить и прервать их милую интимную беседу на его же кухне. Он понимает, что, по сути своей, вообще не имеет права влазить в личную жизнь Попова и мешать его отношениям, ведь никто никому по-прежнему ничего не обещал. Арсений вправе встречаться с кем захочет, и приезд его до сих пор ничего не значит. Для Антона, конечно, значит многое, а вот для самого Арсения?.. Когда Сергей Вячеславович тихо смеется в ответ на реплику довольно улыбающегося Арса, приспуская вниз неудобную маску, Антон от досады готов сожрать собственные носки, что так удобно лежат у изголовья его дивана. О чем они говорят? Что обсуждают? Почему он смешит его, когда должен развлекать Антона, страшно страдающего от… обычной простуды? Когда парень видит отрицательный результат теста, он удивленно приподнимает брови. С радостью от появившегося повода прервать милое щебетание голубков, Антон машет тестом и радостно сообщает о том, что почти не заразный. Арсений разворачивается к нему, и взгляд голубых глаз, напряженный до этого, заметно теплеет. Улыбка мужчины становится еще шире, и Шаст понимает, что, по всей видимости, разговор был и правда сугубо по делу, а ревность его была совершенно беспочвенной. Арсений больше ни на кого так не смотрит, как на Антона. – Вы, Антон Андреевич, еще легко отделались, но больше так не шутите, – Сергей Вячеславович возвращается на свой стул, достает из папки несколько листов с рецептами и быстро черкает на них несколько строк. Протягивает Антону вместе с другими, заранее заготовленными листами, все так же тепло улыбаясь уже ему. – Тут рецепт на антибиотики, пару кое-каких других лекарств и витамины, советую ими не пренебрегать. Вам показан постельный режим, так что в аптеку ваш друг побежит. Мужчина хитро улыбается и бросает короткий взгляд в сторону Арсения, привычно прикрывая лицо и улыбку маской, пока тот стремительно краснеет и отворачивается, осматривая кухню Антона так тщательно, словно только что в нее попал. Антон сдерживает рвущийся наружу смех и глушит его под кашлем, пока Сергей заканчивает оформлять больничный и протягивает его вместе с небольшим белым листком бумаги. – Вот мой номер телефона. Можно звонить, если станет хуже, – мужчина оборачивается на Арсения и многозначительно приподнимает бровь, мол, проследи за ним, на что Арс согласно кивает и улыбается, возвращаясь в комнату. Присаживается на все тот же подлокотник, складывая руки на коленях. – Звонить можно в любое время, если почувствуешь себя совсем плохо – не стесняйся звонить в скорую. Через несколько дней наберу сам, а так на прием через семь дней. – Спасибо, Сергей Вячеславович, – Антон искренне благодарит врача и потерянно смотрит на листик с цифрами, до сих пор не уверенный в реальности происходящего. Неужели в поликлиниках еще существуют врачи, которым не наплевать на своих пациентов? Чем он вообще заслужил к себе такое повышенное внимание и неравнодушие со стороны совершенно чужих людей? Мужчина сердито сводит брови к переносице и улыбается, а Антон спешит поправиться: – Спасибо, Сергей. Сергей Вячеславович собирает вещи в сумку, поднимается, прощаясь, и Арсений проводит мужчину к выходу, что-то негромко спрашивая у того на прощание. Антон укладывается обратно на подушку, слышит, как из-за сквозняка громко хлопает тяжелая входная дверь, и осматривает свою квартиру, пытаясь понять, что его в ней смущает. Что-то не так. Что-то определенно не так. Глаз цепляется за стул, на котором сидел врач. Стул, на котором еще вчера вечером была навалена гора его чистых и грязных вещей, до которых не доходили ленивые руки, чтобы разобрать по полкам в шкафу. Антон приподнимается на локтях и смотрит на кухню, на которой около раковины ровным строем стоят чистые кружки и несколько тарелок, а в самом центре стола вместо наваленных Арсением таблеток расположились несколько полных пакетов из ближайшего продуктового. Че за херня? Арсений возвращается на кухню и, напялив на себя цветастый фартук, висевший нетронутым у Антона на кухне с последнего приезда матери, который был аж сразу после нового года, включает воду. Выглядит в нем, как классическая домохозяйка из любимых американских ситкомов, берет в руки губку и льет на нее остатки моющего средства, растирая в пышную пену с ароматом морского бриза, которое Антон, между прочим, сам выбирал, как самый настоящий взрослый, ведь цитрус пахнет освежителем для туалета. И пока в ряду чистой посуды прибывает, Антон пребывает в ахуе. – А-арс? – Антон осторожно зовет мужчину, и тот поворачивается на его голос как ни в чем не бывало. Словно нет ничего странного в том, что он в чужой квартире в другом городе моет не свою грязную посуду в странном фартуке годов эдак восьмидесятых. Нетронутая годами швабра, потому что мытье полов было решительно исключено из списка важных дел по хозяйству сразу после глажки, гордо стоит у ближайшей стены, насмешливо поглядывая на парня. – А что ты там делаешь? – Посуду мою? – Арсений иронично приподнимает бровь, выразительно поднимая руки вверх, чтобы показать мыльную тарелку в разводах пены, и улыбается в зачем-спрашивать-очевидные-вещи манере. Антон дрейфует на волнах ахуя в лодке из полного непонимания, пока Арсений, закончив начатое, закрывает воду и вытирает руки бумажным полотенцем. А это откуда? Они же закончились две недели назад. – Ты уснул, и я решил занять себя уборкой. – Бля, Арс, ну ты чего? – Антон садится на диван и морщится от ноющей боли в правой ягодице, пока Арс вытирает вымытую посуду и составляет ее в шкафчик. Трет сонное от долгого сна лицо, трет глаза, пытаясь прогнать странное видение, но Арс как стоял, упершись коленкой в дверцу, так и стоит. – Неудобно как-то. – Тебя это смущает? – Немного, – Антон запускает руку в волосы и обнаруживает один сплошной колтун на том месте, где обычно находится пусть и никакая, но все же хоть иногда приличная на вид прическа. Трогает отросшую бороду и смотрит на Арсения почти с грустью: неужели все это время ему приходится лицезреть перед собой беспомощного бомжа? Да еще и ухаживать за ним, ко всему прочему. – Ты же мой гость. – Незваный и вряд ли желанный, – Арсений грустно усмехается и, закончив, отходит от раковины, предварительно вытерев за собой всю лишнюю воду. Антон пытается протестовать, но мужчина жестом просит его помолчать, переводя свой комментарий в шутку. Улыбается и договаривает: – Отрабатываю как могу. Не хотел тебя будить, поэтому помыл пол, закинул стиралку и заказал кое-каких продуктов. Ты вообще видел свой холодильник? У тебя ж там мышь повесилась. – Не трогай Сплинтера, – Антон соображает медленно, но лучше бы вообще отключился и рухнул обратно в бессознанку, ведь когда до него доходит, что Арсений в прямом смысле ворошил его грязное белье, его окончательно кроет. Стыд затапливает все существующие этажи, и Антон по цвету почти как любимый вишневый сок. Арсений своими нежными руками трогал его грязные трусы. Пиздец. – Да ладно тебе, мне просто нужно было занять руки, – Арсений замечает отсутствие улыбки на лице юноши, который в этот момент хочет только поглубже забраться в диван и не вылезать оттуда до скончания веков. Антон закрывает лицо руками, и прохладные ладони холодят горящие от стыда щеки. Арс подходит ближе к нему, не рискуя садиться рядом, мнется в нерешительности, растеряв разом все веселье: – Ну, хочешь я обратно раскидаю твои носки по полу и отнесу продукты обратно? Вон, смотри, одна пара как раз затерялась. – Дурак, – своим абсурдно нелепым предложением Арсений выбивает из Антона нервный смешок и все-таки присаживается рядом, осторожно касаясь тонких запястий. Убирает руки Шаста от его лица и заглядывает в темные зеленые глаза, пока Антон ловит в себе рваный вдох, когда в нос очередной раз попадает до слез знакомый, любимый запах. – Ты меня убиваешь. – Не говори глупости, – мужчина совершенно не обращает внимания на его смущение и потные ладошки, улыбается широко и одну руку кладет на уже остывший лоб, удовлетворенно хмыкая. Заглядывает на наручные часы, и Антон с удивлением замечает, что уже почти семь часов вечера. Сколько же он провалялся в отрубе? – Пей пока клюквенный морс, а я тогда выбегу в аптеку за таблетками. Принесу, приготовлю тебе поесть и побегу в отель. – Стой! – Антон успевает перехватить руку Арсения до того, как тот успевает отстраниться. Хватает ее, держит в своей, понимая, что ведет себя совсем некрасиво, но сказать ничего не может. На языке крутится навязчивое «останься», но где остаться, если у Антона из спальных мест только его диван? А приглашать мужчину в свою койку, пусть и хочется до Млечного пути в глазах, Антон пока не планирует. Как минимум, пока они не поговорят. – Клюквенный морс? Ничего глупее придумать было невозможно, но Антон всегда на отлично справлялся с невозможными задачами выставить себя дураком в глазах других людей. Он отчаянно хватается за любую возможность, но у него в голове только безграничный выбор из тупых шуток, глупых предлогов и отвратительных комментариев. Парень беспечно пытается свести все в шутку, но формулировка дается ему с трудом. – Ну да. Нашел у тебя в морозилке замороженную клюкву и погрел воду в кастрюльке, чтобы тебя не будить, – Арсений выглядит озадаченным и сбитым с толку, но отвечает, не давая парню окончательно опозориться. А к губам Антона намертво приросла широченная улыбка, ведь домашний Арс в мамином фартуке и с взъерошенной челкой – лучшее, что он когда-либо видел. И трогал. И нюхал. – Морс должен был успеть запариться, так что, думаю, уже можно пить. – А ты сам еще не запарился за мной бегать? – потрясающий день, знаменованный удивительным количеством двусмысленных вопросов от Шастуна, продолжается, медленно клонясь к вечеру, а Антон в очередной раз хочет отвесить себе здоровенную такую затрещину. Зачем провоцировать на конфликт мужчину, который стирает твои грязные трусы и варит морсы? – Ну, в смысле, ухаживать там. Бля, ну в плане, заботиться там, убираться, готовить? Приз в номинации «Худший выбиральщик из затруднительных положений» точно должен достаться Антону, потому что только он может так топорно и с удивительной грациозностью гиппопотама на роликах выйти из той жопы, в которую сам же себя и загнал. Арсений округляет глаза и старательно сдерживает смех, а в голубых глазах бесы пляшут радостные языческие танцы. Старания Арсения обезоруживают. Антон в принципе не привык, чтобы за ним кто-то ухаживал, ведь достаточно рано уехал из дома и за время общажной жизни успел отвыкнуть от заботы, со всем справляясь самостоятельно. Да, пусть он и не моет полы и питается исключительно полуфабрикатами, а о наличии в его квартире утюга и духовки предпочитает не вспоминать, но зато он справляется со всеми трудностями в одиночку. Сам. И ни от кого не зависит. Антону сложно понять поведение Арсения. Для чего он делает все это? Для чего эти морсы с носками? Неужели он настолько чувствует себя виноватым, что готов провести несколько дней, запертым в квартире с больным малознакомым человеком? И много ли за кем мужчина еще вот так ухаживает? Есть ли еще кто-то, кому он запаривает клюквенные морсы и бережет чуткий сон глупым кипячением воды на плите? Может, в этом и разгадка тайны поведения мужчины? Может, у него все-таки кто-то есть? – У меня в холодильнике правда была клюква? – Арсений кивает с мягкой улыбкой на губах, а Антон определенно точно тормозит, загнанный в угол собственных страхов. Выдавливает из себя почти механически, пока Арсений поднимается со своего места и возвращается на кухню. Ладонь, где еще секунду назад была зажата рука мужчины, безвольно виснет рядом. – Ого. Арсений открывает крышку меленькой кастрюльки, стоящей на плите, и откладывает ее в сторону. Вилкой проминает целые ягоды, перемешивает и через сито (что? Сито? У него в квартире есть сито?) процеживает морс в другую миску, заранее подготовленную и стоящую около раковины. Пока Антон в шоке от того, сколько в его квартире оказалось разных полезных приблуд для готовки, Арсений добавляет в миску сахар и тщательно размешивает ложкой. Мужчина аккуратно переливает часть морса в кружку и приносит Антону, который с готовностью усаживается, подбивая под себя одеяло. Парень с благодарностью принимает ее и, грея руки о теплую керамику, делает первый глоток, пока горячая спасительная жидкость стекает по саднящему горлу. Морс вкусный, и тут даже не нужно кривить душой: Антону нравится. Он пьет еще и еще, обжигая язык, но ожидаемо кислая клюква совсем не жжется. Кислота никуда не пропала, вот только сахар умело маскирует ее, поэтому при первом глотке язык чувствует сладость, а кислота только догоняет едва различимым послевкусием. – Очень вкусно. Спасибо, Арс. Довольный мужчина улыбается и кивает, но внезапно хмурится и смотрит на часы. Оглядывается, охает и несется к кухонному столу, начиная бессистемно копаться в пакетах с едой. Антон поглядывает на него с любопытством, и ему невыносимо смешно наблюдать за нервным мельтешением мужчины: как он, оказывается, много о нем не знал. Когда Арсений расслабляется и отпускает загадочный образ дерзкого хорни, становясь обычным домашним Арсом, носится по его квартире в мамином фартуке от пакета к пакету и каждые десять секунд поправляет длинную челку, нежность затапливает сердце юноши до краев. – Отвернись, пожалуйста, – Арсений удивительно смущен и разворачивается к Антону с хитрющей улыбкой на розовых губах, стараясь не смотреть тому прямо в глаза. Шуршит целлофановым пакетом и упорно держит руки за спиной: видимо, все-таки нашел то, что искал. Антон едва сдерживает смех и закатывает глаза, допивая морс до конца. – Ну пожалуйста. Антон тихо смеется, но соглашается на очередную авантюру, покорно отворачиваясь к окну и стараясь не отвлекаться на шелест пластика на собственной кухне. Солнце медленно катится к закату, опускаясь за высокие здания близлежащих домов, и Антон с грустью замечает, что проспал почти весь свой день рождения. Аккуратно, чтобы не подсматривать, находит свой мобильный и видит десяток пропущенных, в том числе и от мамы, грустно вздыхая. Перезванивать ей сейчас и волновать глупой болезнью, которая уже завтра может пройти, совсем не хочется, но не перезвонить собственной матери в день рождения кажется парню непозволительной грубостью. Антон гипнотизирует горящий уведомлениями с многочисленными поздравлениями экран и задумчиво жует губу, решая, что же ему в итоге делать. Сильно ли мама обидится, если он напишет ей сообщение с обещанием перезвонить завтра? Арсений отвлекает его неожиданным звуком пластикового контейнера, в котором Антон частенько покупает себе салаты в супермаркете. После где-то за спиной Шаста рвется картон, и Антон окончательно теряется в догадках странного поведения мужчины. Он что, решил по-быстрому соорудить ему подарок своими руками? Безумно сильно хочется развернуться и посмотреть, что же там происходит, но Антон же обещал, поэтому терпит и ждет, пока сердце заходится сладким предвкушением. Он слышит скрип шкафчика, смазать петли которого руки тоже не доходят, звон посуды и злобные причитания Арсения себе под нос. Прыскает с милой ругани, совсем ему не характерной, и не может не думать, что плохо на него влияет, в отличие от того же Арсения, из-за которого Антон начал смотреть более осмысленные фильмы. За спиной чиркает колесо зажигалки. – Можешь поворачиваться, – по голосу слышно, как Арс широко улыбается, и Антон разворачивается в ту же секунду, мысленно готовый ко всему. Но совсем не готовый увидеть в руках мужчины тарелку с покупными пирожными-корзиночками, наполненными белковым кремом. В двух из них торчат милые свечки в форме цифр два и четыре, а крем местами съехал и сбился, несмотря на то, что Арсений, судя по грязной ложке на столе, всячески пытался его поправить. – С днем рождения, птичка моя! Можешь загадать желание. – Ага, и погасить свечи, – потрясенный Антон говорит с придыханием, криво цитирует слова заезженной песни, пока Арсений медленно крадется в его сторону, прикрывая ладонью подрагивающий от сквозняка огонь. Последний раз он задувал свечи в одиннадцатый день рождения, и тогда к нему в гости кроме Димы никто не пришел. Сегодня он тоже большую часть времени провел один, но о том, что вечер его закончится праздничным задуванием свечей, совершенно точно не думал. – Арс, господи… – Спасибо за такое лестное сравнение, – Арсений кокетливо смеется, в очередной раз поправляя челку свободной рукой, отчего пламя игриво подрагивает в его руках. Подходит ближе и присаживается на свободный от одежды стул, вытягивая перед собой длинные руки с тарелкой, пока Антон шокировано смотрит на горящие свечи и лыбится, как полный придурок. Арс держит ее какое-то время, а после придерживает тарелку коленками и вслепую касается пальцами грубых костяшек Антона, привлекая внимание. – Если хочешь, я могу отвернуться, чтобы тебя не смущать. Антон отрицательно мотает головой, смотрит на свечи и на мужчину перед собой, медлит буквально секунду и все-таки закрывает глаза. Он в шоке, он потрясен, он все еще не верит в реальность происходящего, но запах расплавленного воска остро бьет в нос и возвращает Антона на землю. Все реально. И свечи, и Арсений, и любимые с детства пирожные. И его безразмерное счастье, от которого буквально немеют кончики пальцев. В голове много мыслей, но все они упорно крутятся вокруг одной центральной. Самой важной из всех, основополагающей и незыблемой. Вокруг одного человека, натуру которого никому разгадать не под силу. Вокруг одного низменного желания, которому вряд ли суждено сбыться. Вокруг одного последнего шанса, которым Антон просто не может не воспользоваться. Антон мало верит в успех, но произносит в голове короткую фразу и дует. Аккуратно, чтобы окончательно не сдуть злосчастный крем Арсению на шорты. – Что загадал? – Антон открывает глаза и первые секунды смотрит на редкий дымок, вьющийся к потолку от темных, обожженных огнем фитилей. Арсений смотрит на него, наклонив голову вбок, улыбается, а на щеках – привычные любимые ямочки, и настроение Антона тут же взлетает до небес. Окрыленный надеждой, он совершенно безобразно цепляет белковый крем и облизывает длинные пальцы, наслаждаясь знакомой сладостью на языке, а реакцию Арсения замечает слишком поздно. Юноша сталкивается с тяжелым, горящим взглядом темных глаз и громко сглатывает, отчаянно краснея. – Тебе все расскажи, – Шаст находит в себе силы отшутиться, и выходит даже довольно сносно. Он забирает тарелку у мужчины и ставит ее себе на колени, чтобы хоть чем-то занять обезумевшие от неловкости руки. Одной рукой берет корзиночку и протягивает ее Арсению, вторую берет себе и разом откусывает большой кусок, оставляя у себя на носу сладкие белые следы. – Не скажу, а то не сбудется. – Никак не могу этого допустить, – голос Арсения разительно меняется. Легкость сменяется тягучим жаром, и мужчина говорит почти неслышно. Протягивает руку вперед и невесомым прикосновением стирает крем с лица Антона, который замирает в нерешительности и даже перестает жевать. Арс мажет большим пальцем по линии щетины и руки не убирает, а у Шаста песочное тесто в горле застревает. Он прокашливается и давит улыбку, пока губы напротив смеются, но оба взгляда полны серьезности и напряжения не теряют. Каждый в этой комнате помнит. Помнит, что проблемы между ними никуда не исчезли. Помнит, что серьезного разговора не избежать, и без него никак нельзя двигаться дальше. Антон помнит, все помнит, но его буквально трясет от желания вписаться губами в Арсения и показать, как же сильно он скучал. Попов замирает, когда Антон не сдерживается и потирается шершавой щекой о теплую ладонь. Трется об нее, как довольный кот, прикрывает глаза и надеется, что его не оттолкнут и не ударят, вот только Арс спустя несколько долгих секунд отстраняется, а Антон не сдерживает тихого вздоха разочарования. Им предстоит очень долгий путь. – А ты почему не ешь? – Антон понимает, что все еще держит чужое пирожное, только когда вытянутая рука окончательно затекает. Он старается игнорировать ранящий холод на своей щеке и пытается отвлечь их обоих, выразительно трясет пирожным в руке и чудом избегает чудовищного побега крема из корзинки. – Видишь, как оно к тебе тянется. – Ага, к моим шортам, – Шаст виновато улыбается, а Арс коротко смеется и забирает пирожное у Антона, тщательно осматривая то со всех сторон. Смотрит недоверчиво и облизывается, словно не решаясь, а юноша в очередной раз бесстыдно залипает на игривый розовый язычок, облизывающий пересохшие губы, и едва не давится треклятой корзинкой. Ей-богу, любовь к сладкому точно его когда-нибудь прикончит. Или удушьем, или сахарным диабетом. – Мне нельзя такое. – Пошему? – мама много раз говорила маленькому Антоше не разговаривать с набитым ртом, но Антон ребенком был вредным и маму с бабушкой слушал редко. Вот так и вырос: здоровый лоб и ноль манер на массу. – Потому же, почему и есть по ночам. – Хэй, это же мой день рождения! – Шаст возмущен до глубины души заявлением мужчины и вкладывает в свой взгляд максимум суровости, но набитые, как у хомяка, щеки вряд ли добавляют парню много серьезности. Арс улыбается и все еще держит пирожное в руках, пока Антон осматривает его с ног до головы, только в конце осознавая двусмысленность своих действий. – Ты себя вообще видел? Тебе можно все, но особенно можно сегодня. Давай же, попробуй. Они такие вкусные. – Эх, сам эти пирожные заказал и сам же обрек себя на эти муки, – мужчина тяжело вздыхает и опускает плечи, поддевая языком немного крема с верхушки. Жмурится довольный, откусывает пропеченное тесто и тщательно пережевывает, виновато улыбаясь. Слизывает прилипший к губам крем, ворчит что-то недовольно, как старый бухтящий дед, но Антон глаз не может от него отвести. – Ты мне совсем не помогаешь. Я же в детстве был тем еще сладкоежкой, вот и приходится теперь расплачиваться. – Интересно было бы увидеть твои детские фото, – Антон щурится и хитро улыбается, с наслаждением замечая яркое смущение мужчины. Он прячет глаза в корзиночку и делает вид, что усиленно поглощен лакомством, пока юноша радуется тому, что удалось разломать очередную выстроенную Арсом защитную стену. – Много будешь знать – быстро состаришься. А я, вообще-то, в аптеку собирался, – Арсений вовремя вспоминает про «неотложные» дела и удобно соскакивает с неудобной для него темы. Откладывает недоеденное пирожное обратно на тарелку, идет в кухню мыть руки и, вытерев их бумажным полотенцем, берет со стола листики с рецептами на таблетки. – Я возьму ключи или ты мне откроешь? – Бери, они в коридоре на крючке, – Антон наблюдает, как Арс рассовывает все по карманам, берет в руки телефон и осматривается, чтобы ничего не забыть. Под влиянием момента подмигивает Шасту и ловко прячется в темном коридоре, обуваясь, пока Антон ловит и душит в себе неуместные бабочки. Дверь за мужчиной захлопывается, и Антон медленно поднимается с дивана, пробуя тело на пригодность передвижения. Встает, к глубочайшему счастью не ощущает больше головной боли, чувствуя себя Иисусом, который тоже воскрес, и бредет в ванную, где машинка уже отстирала и призывно моргает красным огоньком, чтобы нерадивый хозяин снова не забыл развесить постиранное белье. Антон ту стирку перестирывал аж трижды, чтобы избавиться от мерзкого тухлого запаха. Парень открывает кран с холодной водой и умывает лицо, а после, недолго думая, переключается на душ. Спешно стягивает себя байку с футболкой и штаны вместе с трусами, забирается в ванную и задергивает шторку, попутно вспоминая, что, кажется, при температуре мыться не рекомендуется. Он отнекивается от собственного сознания, устанавливая лейку на подставку, регулирует ее так, чтобы вода попадала на голову и тело, одновременно тянется к зубной щетке и выдавливает на нее пасту. Так зубы Антон не чистил еще никогда, но что делать, если времени катастрофически мало? Второй рукой он размазывает по телу гель для душа и пытается еще и голову им помыть. Времени в обрез, ведь до прихода Арсения нужно успеть как можно больше. Антон сплевывает пасту и промывает рот, смывая с тела и волос густую пену с запахом карамели в сливках, ведь Макар решил, что будет смешно подарить Шасту на двадцать третье февраля что-нибудь женственное, но лучше этого геля для душа кожу Антона даже хозяйственное мыло не отмывало. Ближайшая от него аптека находится через три двора, но парень все равно торопится, слушая, не повернулся ли ключ в замке. Судьба подарила ему еще один шанс, и на этот раз он точно не облажается.