Люблю тебя немножко

      Ореола была слишком занята, чтобы думать об этом, однако, стоило на горизонте замаячить смертельной опасности и недолгой передышке, все её чувства обострились, а мысли утонули в потоке, который назывался «Цунами».       Смешно получалось. Она плюнула в злобную небесную королеву и, кажется, убила её; Глин бросил неуравновешенную огнекрылую убийцу; Звездокрыл побывал на острове ночных; Солнышко чуть не распотрошили, а Цунами пугающе хорошо смотрелась на арене. Но, несмотря на это, Ореола не могла думать ни о чём, кроме этого чувства в груди. Всё остальное было как в тумане.       Сейчас у них был привал. Они оказались вблизи Морского королевства, на обдуваемом всеми ветрами голом берегу, и единственным, что их спасало, была линия толстолистых пальм с сочно-зелёной травой под упругими стволами, которая тянулась в нескольких метрах от них. Они отошли на безопасное расстояние от полосы прибоя и повалились без сил на рассыпчатый песок, скрытые древесной тенью. Воздух пропах морем и йодом; седые волны ревели, безуспешно пытаясь сдвинуть бессмертные чёрные скалы, глубоко погрузившиеся в мягкое дно.       На горизонте показался рассвет, но стоило повернуть голову, как за много миль от него можно было разглядеть движущуюся в сторону драконят грозовую тучу. Цунами тихо зашипела, стискивая зубы и прижимая к груди кровоточащую лапу; Звездокрыл беспокойно поглядывал на небо, а Солнышко и Глин тряслись, безуспешно пытаясь согреть друг друга.       Ореола, сливаясь со светлеющей синевой, взобралась на пальму, чтобы осмотреться, и сообщила:       — Чисто. Мы можем отдохнуть.       — Нет! — Звездокрыл вздрогнул. — Небесные не отстанут от нас. Помяни мое слово, пара минут — и мы увидим их. Нужно двигаться дальше, авось упустят.       — Это плохой план, — Солнышко вылезла из-под крыла Глина и уткнулась носом в плечо Цунами, принюхиваясь. — Сильно болит?       — А как, по твоему, болит насквозь продырявленная лапа? — ощетинилась Цунами.       Песчаная печально вжала голову в плечи и опустила ушки.       — Я просто спросила, — буркнула Солнышко.       Ореола привалилась к стволу соседней от Цунами пальмы, не особо заботясь, обнаружат ли их, и каким пыткам подвергнут, если это всё же случится. Она убегала в чертоги мыслей, лишь бы не чувствовать, как боль раскалывает череп надвое. И там, в думах, её ждали чувства. Она посмотрела на Цунами, нянчащуюся со своей лапой, и сердце радужной, как обычно, сжалось.       Чертова морская.       Каждый раз при виде неё, щеки наливаются жаром, и, чтобы скрыть смущение, Ореола буквально светилась радугой. Она меняла цвета так стремительно, что в глазах у остальных рябило. Иногда, когда они с Цунами летели рядом, ей хотелось скользнуть своим крылом по её или сплести хвосты. В такие моменты не возникало никакого смущения, только притяжение.       Она никогда не испытывала подобного. Её пугали эти чувства, их неясность, но в то же время их свет грел Ореолу.       — Дашь посмотреть? — спросила радужная, пододвигаясь поближе.       Морская, морщась и тяжело дыша, придавила лапу лишь сильнее, и среди чешуек насыщенного синего цвета разлились тонкие ручейки крови.       — Я сама справлюсь, — с этими словами Цунами стала высматривать, чем бы перевязать рану, но ничего, разумеется, не нашла. Тянуться к пальмам? Для начала, чтобы взлететь, нужно встать на все четыре лапы, а это было выше её сил. Наконец, она сдалась и протянула ей лапу. Ореола аккуратно взяла её в свои когти, будто хрустальный цветок.       Она видела, как Глин вытаскивает копье из пригвожденной к земле Цунами, слышала этот хруст и то, как неистово кричала морская. Рана гноилась, вздутая с обеих сторон и облепленная корочкой крови. Было видно, что это была не только сквозная дыра, но и перелом. Ореола сомневалась, что этот бесполезный кусок плоти ещё пригодится Цунами, сомневалась, что им вообще можно пользоваться.       — Ну что, док?       Ореола пожала плечами, хаотично соображая, как ответить, но Цунами всё поняла по взгляду и отдернула лапу, клацнув зубами от боли. Ореола взобралась на пальму, сорвала пару листков и, омыв их в морской воде, пока небесных не было видно, наложила на лапу. Цунами не кричала и не брыкалась, только сопела, чуть ли не плача и жмуря глаза. Солнышко гладила её хвостом по плечу, а Глин поддерживал добрым словом. Лишь Звездокрылу, казалось, не было дела до мучений подруги — он высматривал врагов или ночных, своих новых друзей.       — Ну вот, все кончилось, — несмотря на охрипший голос, Ореола попыталась говорить нежно. Ей всего лишь хотелось, чтобы Цунами смотрела на неё и кивала, понимая, что её хотят подбодрить. Глаза морской странно блестели, пока она смотрела на своё увечье.       — Спасибо, — она уткнулась затылком в ствол. — Как же я устала…       — Эй! — фыркнул Глин. - Нам ещё твоих родителей искать. И еду. Думаю, сперва стоит подумать о еде, а потом уже и о твоих родителях.       — Мы только что убили королеву, сбежали из самого охраняемого города Небесного королевства, а ты думаешь о том, как бы набить желудок? — Звездокрыл бросил злобный взгляд на Глина. — Потрясающе.       — Не кипятись, — Солнышко положила хвост на его разложенное на песке крыло. — Но Глин прав. Мы должны поесть, иначе не сможем продолжить путь.       — Ещё нам нужны целебные травы, — добавил земляной.       — И желательно нормальное место для отдыха, — проворчала Цунами. — Если забраться поглубже в эти заросли…       Звездокрыл резко вскочил. Глаза его лихорадочно сверкали, хвост двигался, взрыхляя песок, будто бешеная змея. Он посмотрел сначала на Солнышко, затем на Ореолу и Глина, и, наконец, на Цунами. Наверное, он хотел сказать, что они сошли с ума, но и сам Звездокрыл понимал, как необходимо им затаиться и зализать раны. Ореола чувствовала — медленно и верно его ни с того ни с сего проснувшиеся командирские замашки гаснут под напором общей усталости и подавленности.       Он уставился на Солнышко, пятнышко расплавленного золота посреди шелестящих от ветра деревьев и белого, неровно уложенного и напоминающего рыбью чешую, берега, и сдался.       — Как скажете, — сокрушенно произнёс Звездокрыл. — И куда пойдём?       Глин помог морской встать, не опираясь на раненую лапу, и Ореола, осмотревшись, сказала:       — Туда. В самую чащу. Видите отвесный утёс, весь поросший лианами? Мы можем спрятаться в его тени, кажется, расщелина достаточно глубокая для пятерых драконят.       — Отличный план, — похвалила Солнышко. — Цунами, ты готова идти?       — Лишь бы подальше от небесных.       Они двинулись в путь, пригнувшись и стараясь не касаться протянутых недалеко друг от друга деревьев и не трещать палой листвой. Чем дальше они заходили, тем громче становились звуки и насыщенней запах. Йода в воздухе становилось все меньше, как и сил вместе с верой в этот ненадёжный план. Земля под лапами пружинила, шелестела и хрустела, как множество мышиных трупов. В какой-то момент, скатившись с невысокого склона, Ореола неуклюже упала на переплетённые, точно для гнезда, обломки веток и поцарапала шею. Всюду было зелено, что позволяло им спрятаться. Коричневая земля для Глина, зелёная маскировка для Ореолы, да и Звездокрыл, чёрный, как сама ночь, поместится под её крыльями…       — Вот черт!       Её размышления прервало трепыхание сотен крыльев вверху. Ветер принёс вибрацию и запах, запах небесных. А сразу после, задрав голову, Ореола увидела красные точки, будто капли крови, окропившие небо. Не думая ни секунды и сжираемая страхом, она заграбастала под себя Цунами, решив, что Звездокрыла скроет тень, в то время как Глин налёг на Солнышко и слился с бурой мягкой подстилкой под собой. Звездокрыл же туго обмотался крыльями, чтобы не выдать себя сиянием серебряных чешуек.       Небесным не было конца, словно туча они неслись под облаками, высматривая беглецов. Чтобы не выдать Цунами, Ореола лишь сильнее прижалась к ней и усилила окраску, сделав её правдоподобней, добавила немного коричневого и желтого. Сердце билось больно и громко, точно хотело выпрыгнуть из груди. Лапы подгибались, а спина ныла, сгорбленная и напряженная. Горячее дыхание Цунами, которая старалась не шевелиться, согревало уши.       — Улетели, — прозвучал голос Звездокрыла.       Они разомкнули объятия. Солнышко выбралась из сильных лап Глина, жадно вбирая в себя воздух, а Ореола, приводя дыхание в порядок, упала на траву рядом с Цунами. Она прижимала к себе лапу, стараясь не хныкать, и Ореола поняла, что, когда прыгнула на неё, заставила уткнуться всеми конечностями в землю и придавила несчастную Цунами. В Ореоле весу было чуть больше, чем в Солнышко, но и этого хватило.       Радужная помогла Цунами встать и осмотрела её рану. Листы, которыми она стянула лапу, растрепало, и в пахнущей запекшейся кровью дыре ковырялся какой-то жучок. От вида этой картины её замутило, и, попросив Цунами потерпеть, она подцепила гада когтем и бросила как можно дальше.       — Прошу прощения, — сказала Ореола.       Цунами фыркнула.       — Я бы справилась и без твоей помощи.       Ореола ответила «Не за что» так, словно сказанные Цунами слова не ранили её. Конечно, ей не нужна была помощь Ореолы, ворчуньи и самого злого дракона из команды. Наверное, именно такое у Цунами сложилось впечатление о ней за все время их жизни.       Это чувство было похоже на отравленный кинжал, вонзённый точно в грудь и так и застрявший в ней на долгие годы, гниющий и врастающий в тело.       — Нужно срочно промыть, — вздрогнул Глин, глядя на Цунами.       — Для этого нужен ручей, — раздраженно рыкнула Цунами и вырвала лапу из когтей Ореолы. — Ты видишь здесь ручей?       — Нет, но…       — Я слышала! — подпрыгнула Солнышко. — Он в той стороне. Я могу сходить за водой и догнать вас.       — Прости? — Ореоле лишь огромными усилиями удалось заглушить гнев и обиду, чтобы не накричать на Солнышко. — Нас только что чуть не обнаружили небесные, а ты предлагаешь сбегать к ручью?       — У нас есть выбор? — Разделяться рискованно, — заметил Звездокрыл. — А если небесные спустятся и будут искать на земле? Как ты защитишься? Как спрячешься?       Радужная посмотрела на Цунами и её несчастную лапу. Искры злости вспыхнули, но спустя мгновение погасли. Нет, не сейчас. Ореола не могла злиться на дракона, который чуть ли сознание не терял от боли. И все же злость была. Злость и сострадание.       Она закатила глаза для вида, как бы говоря: «Да, мне на все плевать, и я не обиделась».       — Ладно, пусть идёт, — выплюнула Ореола. — Ты что, не веришь ей? — Что? Верю, — Звездокрыл отступил на шаг, будто опасаясь, как бы Ореола не использовала новую способность против него. — Просто… просто лучше не разделяться, вот и всё.       — Извини, но интересно слышать это от дракона, который, вместо того, чтобы страдать в плену, прохлаждался со своим племенем, — Солнышко вскипала так же быстро, будучи уставшей, раздражённой и голодной, как и остальные. — И с каких это пор ты решил, что можешь принимать решения за всех? За меня?       — Я не решаю за тебя, Солнышко, — вздохнул ночной, — Я просто говорю о рисках.       — Прибереги это на потом, — она вся вздыбилась, гребень на спине песчаной зашевелился, а зелёные красивые глаза налились кровью. — Цунами нужно подлатать.       И, будто в подтверждение её слов, кровь из раненой лапы снова пошла, на этот раз вытекая с неприятным хлюпаньем. Съёжившись под боком Глина, морская осела. Комары слетались к знакомому ароматному запаху.       Гроза была все ближе, и воздух наливался духотой, от которой кружилась голова. А ещё он трещал от гнева, непонимания и усталости. Дело двигалось к ссоре, и нужно было пресечь её до начала, как прервать образование яйца в организме драконихи.       — Что ж, — радужная поняла, что не только не оставит упёртую Солнышко одну в неизвестном лесу, но и добудет чёртову воду, чего бы ей это ни стоило. Заодно она сможет найти паутину и листья, чтобы сделать нормальный бинт, — Если тебя, Звездокрыл, так беспокоит судьба Солнышко, я составлю ей компанию. Идите и побыстрее. Чем дольше мы находимся на видном месте, тем выше вероятность, что нас найдут и убьют.       На том и порешили. Солнышко обняла Звездокрыла, извинившись за вспышку ярости, и тот поцеловал её в лоб со словами: «Скорее, это мне стоит извиниться». Глин обнял подруг и отошёл. Когда пришла очередь Цунами, она просто кивнула Ореоле:       — Удачи.       Ореола не знала, что почувствовала: щемящую радость, что Цунами вообще решила пожелать ей удачи, или разочарование? Ведь где-то глубоко в ней жила надежда, как Цунами обнимет её и скажет: «Будь осторожна». Ореола вмиг стала бы самым счастливым драконом в Пиррии, знай она, что морская считает её подругой. Хотя бы подругой. И теперь она не понимала, стоит ли накрыть её крыло своим. Наверное, все же нет.       — Будьте осторожны, — сказала Ореола, совладав с собой, и они с Солнышко направились вниз по заросшей сопке. Путь им освещал изрезанные лучи света, неровно падающие сквозь густые кроны.       Она старалась не думать о том, что случилось. Всё казалось сумбурным, нереальным, будто этот гнев, передаваемый от дракона к дракону, сделал из Ореолы лишь наблюдательницу в собственном теле. Путанные мысли роились в голове, напоминая о головной боли. Ореола поняла, что ей просто жизненно необходимо поплакать.       Почему? Почему Цунами с ней так обходится?       — Ты в порядке? — угрюмо спросила Ореола, поворачиваясь к Солнышко.       — В полном, — коротко ответила она.       Радужная подошла и накрыла её спину, от которой отскакивал дневной белый свет, своим крылом, как бы говоря: «Несмотря на все, что происходит в команде, я на твоей стороне». Поэтому Ореола и пошла. Ей хотелось, чтобы в этом клубке готовых разорвать друг друга змей нашёлся тот, кого она может поддержать, и кто поддержит её.       — Они такие тупые, — спустя некоторое время произнесла Солнышко, заставив Ореолу, бредущую, словно в тумане, подпрыгнуть.       — Что? — радужная перевела на неё взгдяд.       Она пожала плечами.       — Цунами, Звездокрыл и Глин. Они феноменально тупые. Ты, можно сказать, спасла Цунами, а она даже не поблагодарила тебя. И Глин, когда просил Беду пойти с нами; Звездокрыл, который ведёт себя как… не знаю.       — Как будто ему сказали так себя вести? — подсказала Ореола, — Да, я тоже заметила. Думаешь, ночные?       — С учётом того, что раньше Звездокрыл не проявлял себя как лидер даже в играх, точно ночные. Они сказали ему, что их племя лучше других, и поэтому именно Звездокрыл должен возглавить драконят судьбы. Только вот он даже мыслей наших не слышит, к тому же труслив и худощав, как щепка.       «Бедный наш Звёзд», — подумала Ореола. Она вспомнила трясущегося маленького ночного на арене, и то, как Цунами, наплевав на вой толпы и яростные возгласы, притянула его к себе. Бедный Звездокрыл. Может… может, его припугнули?       — Меня напрягает то, что происходит между нами, — продолжила Солнышко. — Будто… не знаю, как рана Цунами. Мы гноимся, и я чувствую, что всеобщее напряжение заражает меня, и я тоже гнию. Ох, прости, наверное, ты устала и…       Она вздохнула, справляясь с раздражением. Ореола не хотела обижать Солнышко, но сейчас точно был не тот день, когда драконята могли все преодолеть ради дружбы. Бывает, нужно просто сосредоточиться на себе.       — Я готова тебя слушать, сколько понадобится, — произнесла она. — Честно.       — Хорошо. А вообще, я не поэтому начала разговор, — Солнышко смущённо потупила взгляд, и это лёгкое напряжение передалось и Ореоле. Когти зачесались, воротник окрасился в оранжево-фиолетовый. — Знаешь, как сейчас твоя шея, ты вся розовеешь при виде Цунами. И… ну… я видела, как ты закрыла её собой, и сколько боли было в твоих глазах, когда она так скупо попрощалась, прежде чем отпустить тебя…       Она остановилась, встала перед песчаной и наклонила к ней голову. Она недооценивала Солнышко. Точнее, она всегда знала, что она наблюдательная и чувственная, но чтобы настолько? Чтобы видеть, какие мысли кого терзают? И как она, черт подери, научилась читать цвета?       «Да все просто. Шесть лет жизни под одной крышей дают свои плоды».       Нечто горячее, пульсирующее, как боль, росло внутри. Это было нечто хуже уныния и сильнее ярости. Страх?       — Ты намекаешь, что я влюблена в Цунами? Ничего глупее я не слышала, извини, — фыркнула Ореола, подавляя желание рыкнуть на Солнышко.       — Но ты сама это сказала.       — Фу, — радужная скривилась. — Нет. Я люблю только драконов, а если бы любила и драконих, то точно не Цунами. Она слишком грубая и самодовольная, чтобы её любить, и теперь, когда выяснилось, кем является её мать, стала совсем невыносимой!       — Ага, — Солнышко закатила глаза. — Разумеется, тебе не нравится Цунами, ты не дрожишь каждый раз, когда она касается тебя, и это не ты обняла Цунами, когда та буквально сорвалась с цепи, чтобы помочь Глину спасти тебя.       Ореола развернулась к песчаной, скаля длинные острые клыки. Она с ужасом поняла, что щеки у неё горят, как раскаленные угли, и в груди тесно. Она вспомнила. Вспомнила Цунами, обещающую найти Глина и спасти её, чего бы ей это ни стоило; как кинулась на Провидца, защищая Ореолу от разъяренного ночного гиганта. Но это ничего не значит, Цунами делала то, что должна. Она не любила её и вряд ли считала другом.       Солнышко выдержала взгляд горящих изумрудных глаз и задала вопрос, который поставил радужную в тупик:       — Так она тебе нравится или нет?       Она щелкнула раздвоенный языком. Вдалеке, по ту сторону утёса, волны разбивались о песчаный берег с приглушённым шумом; точно яростное шипение из драконьей пасти, гремели напившиеся сталью небеса. Если всмотреться, сквозь кроны на фоне серой тьмы можно было увидеть острые клыки скал.       — Это не имеет значения, — прошипела Ореола. — А теперь прошу, пока я тебе не врезала, заткнись.       Она физически почувствовала боль Солнышко, и ей это понравилось. Малышка опустила голову, прячась от взора Ореолы, и лишь пробурчала:       — Извини.       Они были совсем близко и, когда нашли ручей, он стал рекой; дождь полил, точно из ведра, он заливал глаза, просачивался под чешую, холодил и смачивал тонкие легкие крылья. Собранные по дороге паутину и листья они омыли в дожде и быстро выточили из сорванной коры что-то отдалённо напоминающее ковшик.       — Ненавижу дождь, — прошипела Ореола, пытаясь скрыться от вездесущих водных струн и капель, хлеставших по морде.       — Я думала, тебе по душе такая погода, — заметила Солнышко.       — Ничего подобного, — буркнула она, — Мало ли что положено любить радужным!       Они пересекли растёкшееся болото по скользкому стволу сваленного дерева, перепрыгнули на сушу и бросились во весь опор. В плотных клубящихся тучах грохотал гром, сверкали молнии, и их свет отскакивал от мокрых листьев и прозрачный луж, по которым шлепали лапы и бились хвосты.       Ореола держала свою порцию бинтов под согнутой шеей, боясь, что паутина расклеится и порвётся от контакта с таким количеством влаги, вода в ковшике несколько раз сменилась. Много раз она задавала себе вопрос: почему, когда началась гроза, они все равно шли к бесполезному ручью?       — Так нравится или нет?       — Что?       — Цунами, она нравится тебе или нет? — они были близко к утесу, а Солнышко кричала так громко, будто хотела, чтобы её услышали, и, видимо, не боялась, что Ореола исполнит своё обещание. Почему ей так важно это знать?       — Ты не поняла? Заткнись!       Они буквально влетели в тень раскинутого над островом каменного мыса, прокатились по грязи и оказались в прозрачной темноте, разрезаемой ударами белых молний. Лианы врезались в щеки, связывали лапы и ударяли по ребрам. Яркая вспышка боли охватила место между когтями, куда вонзился острый маленький камешек.       — Три луны, мы уже начали волноваться! — сказала Цунами.       — Сиди, - приказал Глин, взобрался на выступ и помог тяжело дышащим Ореоле и Солнышко спуститься в расселину. Тень была густой, но не настолько, как пещера, закрытая со всех сторон. Радужная различила его фигуру и силуэт Звездокрыла, осматривающего Цунами. — Всё принесли?       — Отпусти! — пузырь, росший в Ореоле, лопнул, и она толкнула Глина в плечо. — Ой! — ахнул он, — Прости, что-то случилось? — Ничего! — она знала, что кричать на Глина, как и на Солнышко, несправедливо и жестоко, но Ореола не владела собой. Она устала, проголодалась, и один лишь вид этих любимых и ненавистных морд бесил. Она посмотрела на Солнышко, тяжело вздохнула и сосредоточилась на боли в лапе так, будто она могла заглушить боль душевную. — Ничего… извини.       Глин понуро опустил голову.       — Как скажешь… Всё принесли? Отлично. Так, Звёзд, отойди. Цунами, будет больно, не хочешь что-нибудь зажать между зубами?       — Потерплю, — Цунами бросила на Ореолу испепеляющий взгляд.       Дальше всё снова заволокло туманом. Ореола отвернулась от друзей, прикрыв уши крыльями, лишь бы не слышать, о чем они говорят. Скорее всего, о её плохом поведении, о том, что совершенно не понимают Ореолу, что им нужна еда и нормальный отдых. Солнышко могла пожаловаться Глину, и, пусть радужная считала себя неправой и чувствовала стыд перед подругой, её разозлила такая возможность.       Захотелось извиниться. Нет, отмотать время на несколько часов назад, до того, как Цунами убила того небесного, до того, как друзья бросились в бега. Вот бы всё сделать иначе, избавить себя и остальных от лишнего стресса, найти где-то силы терпеть и любить несмотря ни на что.       Неожиданно наступила тишина, и гроза, и голоса друзей отошли на второй план. Из носа текло, глаза слезились, словно дождь порезал их, а лапы налились тяжестью. Она слушала только тихого, точно шёпот ветра, земляного, который бормотал, стоя над неосторожной драконихой.       Вслед за этим был слышен приглушённый визг.       Цунами стиснула зубы и зашипела, в то время как Глин медленно, даже нежно, тёр её рану мокрыми листьями, а затем спросил:       — Готова?       Она лишь кивнула, и, возможно, ненавидя самого себя, морщась от отвращения, Глин надавил, входя в рану, из которой потекла белая, вонючая жидкость. Слёзы брызнули из Цунами и изо рта вырвался крик, но она не сдвинулась с места, не одернулся лапу. Остальные трое вскочили, не зная, как быть.       И Ореола представила, погружаясь в гнев на всех и на себя, гнев, выжимающий силы:       Ореола метнётся к ней и возьмёт её когти в свои. — Все хорошо, — Цунами, хныча, посмотрит на неё, — Потерпи, скоро он закончится.       Она немало удивит Ореолу, когда уронит голову на её грудь. Рваные вздохи будут терзать слух, напряжённое тело Цунами, будто гнездо свернувшихся оголодавших угрей, будет пугать чем-то неописуемым - своей близостью или тем, как неприятно прикасаться к готовым разорваться от напряжения мышцам. Ореола прижмет Цунами к себе, придерживая несчастную лапу и касаясь щекой её щеки.       Но этого не будет. Цунами оттолкнёт её.       — Звездокрыл, палку, — попросил Глин бесстрастным голосом. — Нужно зафиксировать кость, чтобы она срасталась правильно. Осталось совсем немного.       Когда все было кончено, Ореола спросила у хромающей к самому краю тени и седого света Цунами:       — Как ты?       И вздрогнула, получив ответ:       — Тебе к лицу задавать тупые вопросы.       Это был не тот комплимент, который Ореола когда-то мечтала услышать от неё.       Глядя на Цунами, свернувшуюся клубочком на голой земле, измождённую, но спокойную, Ореола невольно улыбнулась и тут же скрыла мордочку под крылом. А потом рассердилась на саму себя. Вот так Солнышко и раскрыла её грязный секрет, она даже не пытается скрывать свои чувства. Она пялится на Цунами, будто у неё чешуя из алмазов и в глазах живет целый новый мир, и этот взгляд, полный любви, предназначен только ей, ни на кого Ореола больше так не смотрела.       Тупая радужная. Тупая радужная, безответно влюблённая в морскую, которая её почти ненавидит.       — И что теперь делать? — из пучины подступающего сна доносились слова. — Цунами не сможет плыть, а значит не найдёт дворец морских.       — А зачем ей вообще туда плыть? — задумался Глин.       Ореола, прислушиваясь, вздохнула.       — Неужели ни один урок географии до тебя не дошёл? Где ещё жить морским?       — В море?       Она невольно усмехнулась. Какая прелесть, только сейчас сообразил, что Морское королевство, оказывается, под водой.       — У морских драконов есть надводный дворец, — снисходительно сообщил Звездокрыл. — Иначе как им принимать гостей, хотя бы ту же Ожог?       — Потрясающе. И где этот дворец?       — Где-то в бухте Тысячи чешуек.       Солнышко зажмурилась, как от головной боли, перевернулась, а затем похлопала Глина по крылу.       — Я тоже про это забыла… значит, туда мы и отправимся?       — Ничего простого не бывает, — Звездокрыл приподнялся. — Морские потому и выжили в этой войне, что никто не может к ним подобраться. Один дворец в море, другой - никто точно не знает, где именно. Чтобы найти в бухте вторую резиденцию королевы Коралл, придётся облететь сотни островов вроде этого.       — Тем более, я не уверена, что нас примут с распростёртыми объятиями, — Ореола уставилась в высокий потолок, с которого свисали потемневшие от времени заросли лиан и лоз неизвестных растений. — Особенно, когда с нами земляной. Без обид, Глин.       И, стоило ей произнести его имя, пещеру огласило урчание чужого живота. — Бедный. Ты голодный? — спросила Солнышко — А ты разве не голодна? — вздохнул Глин.       Звездокрыл выглянул из убежища. — Дождь пошёл на убыль. Думаю, можно выйти и поохотиться. — Отличный план, — буркнула Ореола. Как искорка солнца и клочок голубого неба в ненастье была возможность покинуть душную пещеру, поохотиться и отдохнуть. Возможно, извиниться. — Я пойду. — А небесные? — нахмурилась Солнышко.       — Они ищут нас уже весь день. Могу предположить, они устали, и у них есть более важные дела, чем поиски убийц Пурпур, — сказал ночной.       — Но… — Солнышко прочистила горло. — Разве Огонь не имеет какой-никакой власти в Небесном королевстве? Она же обещала своим союзникам земли, а раз Огонь нужны мы…       — Мы ничего толком не знаем. Но нам нужно поесть, я бы предложил себя и Глина…       Цунами открыла глаза, будто не спала вовсе.       — Никто никуда не пойдёт, — подала голос морская. Она подняла тяжёлую голову, с трудом перевернулась на живот и уставилась на друга. — Мы должны отсидеться, и не важно, как у кого урчит в животе.       Ореола с удивлением обнаружила, что взгляд Цунами стал более сосредоточенным, и дымка боли выветрилась из него. Движения, пусть и грузные, ощущались здоровее. Цунами и Звездокрыл смотрели друг на друга. Затем последний возразил, смутившись:       — Но если мы не найдём еду, то ослабнем и не сможем продолжить путь.       — Прости, Цунами, но он прав, — сказал Глин. — Мы рискуем, выбираясь отсюда, но, с другой стороны, голодать, пока не известно, где эти небесные и охотятся ли они за нами вообще, — глупо.       — Однако, если небесные ещё ищут нас, во время охоты они точно получат своё. В прошлый раз нас с Ореолой спас дождь, сейчас же… сейчас же лучше не высовываться, — встала на её сторону Солнышко.       Ореола вздохнула. Она, может быть, груба и саркастична, может, иногда ведёт себя абсолютно равнодушно даже в самых острых ситуациях. Но она знала, что разрешить спор по силам только ей, поэтому дракониха встала на трясущиеся от усталости грязные лапы и направилась к выходу из расселины.       — Я пойду, и, поверьте, меня никто не заметит, — сказала она, оборачиваясь к друзьям. — Вопросы?       Удивительно живо Цунами вскочила и расправила крылья. Бледные полосы, изрезавшие тело ещё в яйце, засияли, предавая угрожающий вид уставшей драконихе, из пасти которой вырвалось шипение.       — Нет! Даже если ты незамеченной наловишь много дичи, что уже звучит, как фантастика, с учётом того, что потребуется порций на пять драконов, один из которых главный обжора Пиррии, ты не сможешь все это дотащить, — прошипела морская. — Так понятней?       — А я считаю, что Ореола должна пойти! — Звездокрыл тоже встал на лапы, выгнув шею. — Уверен, она сможет это сделать!       — Это ужасная идея! — пискнула Солнышко. — Ты можешь погибнуть!       Драконихи уставились друг другу в глаза. Напыщенная принцесса и какая-то радужная, которая всем мешала. Ореола царапнула пол когтями, оставив девять глубоких борозд, и застыла, дрожа. От взгляда Цунами становилось дурно — он расширял ту пустоту, в которой тонули прочие чувства.       Она все поняла.       — Что, бешеные кролики глаза выцарапают?       Словно ураган средь ясного дня, в душе зародилась ярость. Ореола впилась когтями в землю, стиснула челюсти и, сдерживая рычание, подумала:       «В кои-то веки я чувствую, что могу принести пользу, а они лишают меня этого шанса! Она лишает!».       Все эти годы, проведённые в горных пещерах, Ореола считала себя обузой для команды, бессмысленной и пустой в своей красоте. У неё была необыкновенная чешуя, которую она, хоть и с трудом, могла маскировать под цвет окружающей среды, но радужная была слабой, низкой, худой и ленивой. Даже сейчас, когда решался, возможно, вопрос жизни и смерти, всё, что интересовало Ореолу — сон и самую малость морская, которая смотрела на неё с неодобрением, если не со злобой. Теперь Ореола прокачала навык маскировки и научилась выпускать из своей пасти разъедающий все живое яд. И… её не брали в расчёт!       — Я уверен, что она сможет сделать это, — повторил Звездокрыл.       Цунами окинула его уничтожающим взглядом.       — Напомни, когда это ты стал принимать решения за всех?       — Я констатирую факты. И вот сегодняшний факт: Ореола не рискует, вылезая наружу, только ей это под силу.       На лице Солнышко читалась мольба: «Пожалуйста, Ореола, не рискуй, лучше мы побудем голодные, чем пустим тебя навстречу когтям небесных драконов!» Она понимала, что Звездокрыл просто выделывается перед остальными. Он выполнял наказ Провидца — раз ты ночной, то ты лучше остальных и обязан возглавить группу. Но эти слова… это «Только ей это под силу»…       Затем Ореола взглянула на Цунами, и что-то внутри неё оборвалось. Дракониха, которая ей нравилась, считала Ореолу ни на что не годной, разве что сопровождать Солнышко, ведь малышка, по их мнению, и шагу сама делать не должна. Какой-то частью себя, где ещё жила надежда, Ореола подумала: «Наверное, она просто волнуется за меня». Нет, не волнуется. По крайней мере, не так, как бы хотелось.       — Если хотите спорить дальше, — она зло высекла искры из мокрого неровного камня. — Спорьте, а я за едой.       — Ты не… — начала Цунами.       — Не приказывай мне! — взревела Ореола. — Ты слышишь? Я добуду эту чёртову пищу, но, поверь, не ради тебя. Я добуду эту пищу, потому что голодная и потому что это нужно остальным.       Наступила гробовая тишина. Цунами, раскрывшая рот, чтобы что-то сказать, тут же его захлопнула. Ореола же развернулась и уже у выхода бросила:       — Иногда я ловлю себя на мысли, что лучше бы ты никогда не вылуплялась.       Солнышко ахнула, глаза Глина, уже мокрые и блестящие, чуть не выскочили из глазниц. Звездокрыл сделал пару осторожных шагов назад, а Цунами застыла, точно её кости окаменели, и вся она застыла, как время за миг до смерти. Только спустя пару секунд она произнесла тихим, полным ненависти голосом:       — Взаимно.       — Ненавижу тебя, — словно весь мир рухнул на неё, сказала Ореола, надеясь, что ответа не последует. Она не успела сделать и шагу навстречу непогоде, когда услышала:       — Я тоже тебя ненавижу.       А ведь это могло звучать совсем по-другому. Замени лишь слово, одно неосторожное слово.       Дождь ещё лил, когда Ореола, сдерживая слёзы и рвущийся на волю вопль, вылетела из пещеры. Она неслась по лужам и топкой, как болото, земле, в которой мешались чёрная грязь и листья, щепки и жучки, трава и камни. Она неслась, ничего не замечая, ибо холод стал обжигающе горячим, и тело, будто раскалённый металл, краснело от ударов дождевых брызг. Это был быстрый бег без крыльев, которые она плотно прижала к бокам, и безмолвный монолог самой с собой.       А потом Ореола застыла, почти до живота погружённая в топь, взобралась на скользкий и блестящий в свете молний камень и… Она хотела взреветь, но даже эту возможность у неё отобрали, ведь небесные могут услышать и слететься на крик, даже если его заглушит гром и небесные возвратились в свой город. Ореола уткнулась мордой в камень, заглушая звук, и взвыла. Горячие слёзы мешались с холодным дождём, тепло вдруг ушло, и не осталось ничего, кроме дождя, которым захлебывалась вся Пиррия. Вода затекала в каждую чешуйку, под веки, соскальзывала по бёдрам, лапам и хвосту.       Затем и сама Ореола скатилась в грязь. Она подняла лицо к небу и поняла, что гроза действительно рассеивается. Молний больше не было, был слышен лишь шум падающих капель, некогда длинных, больших и частых, сейчас же — редких. Сколько она так плакала? Минут десять? Двадцать? Ореола не хотела выяснять. Не до конца освободившаяся боль копошилась в груди, терзая сердце и сползая хищной змеей к животу, но Ореола встала и пошла, замерзшая, уставшая и голодная.       Сейчас нужно подумать о еде.       «Ненавижу»       На неё смотрело протрезвевшее, избавившееся от туч небо, которое, подобно хамелеону, меняло цвет: сначала заалело, покрытое золотыми прожилками, а потом стало серо-стальным. До бархатной темноты оставалось совсем немного времени, и Ореола решила провести его с пользой.       Голод в желудке ныл, а боль в висках, напротив, билась и извивалась. Ей было не до нытья, эта боль, как сама радужная, рвала и метала. К незнакомым местам она привыкла, ведь всё дальше пещер было странным, непонятным, невиданным, но этот лес казался каким-то более незнакомым. Он пугал, пугал и весь остров от спрятанных в морской пучине корней до самых высоких кров. Шорох под лапами и перезвон срывающихся с кончиков листьев капель, свет, излучаемый влагой на паутине или движение ветра в траве — все оно натягивало нервы, как волокна.       Небесных не было. Они улетели, как и обещал Звездокрыл, зато Ореола нашла семейство маленьких кроликов, которых без всякой жалости убила, точно они были виноваты в её бедах; неподалёку виднелись банановые, персиковые и абрикосовые деревья. Что ж, удача сегодня не благоволила ей. Или Ореола просто была плохим охотником. Она же радужная, а радужные набивают брюхо фруктами, к тому же они ленивые и сонные.       Как странно, она несла на себе целую гору еды, как и обещала, была голодна, как волк, но одновременно с мыслями об этом приходила тошнота. Ореола бы не смогла поесть раньше остальных, она была не достойна есть в принципе после сегодняшнего концерта. Одна идея роились в голове, подпитывая мигрень: донести добычу до «лагеря» и уйти, уйти навсегда. Ореола не считала друзей неблагодарными и не считала, что те обойдутся без еды. Она бы не простила себя, если бы сбежала, не принеся хоть кусочка раненой Цунами, несчастной Солнышко, пугливому Звездокрылу и хныкающему от голода Глину, когда обещала, что все сделает. О нет, не теперь.       Ореола вернулась так быстро, как смогла, к моменту её возвращения сгустилась ночь. На полотне из фиолетовой ткани вспыхивали далёкие звёзды и медленно, точно ростки в засуху, над горизонтом поднималась луна. Из пещеры доносились смех и тепло оранжевого костра. Видимо, Цунами забыла о былых страхах и позволила развести огонь, который мог бы привести к ним недоброжелателей. Она вошла тихо, осторожно ступая, придав чешуе серый и зелёный цвета, как обитый мхом камень, пусть это не сильно спасало. Положила добычу недалеко от не замечавших её друзей и направилась в самый тёмный угол. У костра сидели трое, но смеялись только Звездокрыл и Солнышко. Цунами лежала в самой тени, куда не проникало сияние огня и серебро луны, а потом голос Глина окликнул:       — Ореола.       Дракониха обернулась. Он шёл к ней, слишком серьёзный, чтобы быть Глином. Она вздохнула, прогоняя гнев, и раздраженно буркнула:       — Я вернулась.       Драконята замокли. Солнышко поежилась, Звездокрыл неловко почесал затылок и отвернулся. Глин кивнул им, предлагая продолжить разговор. Мол, я сам разберусь.       — Не хочешь поговорить? — земляному явно не нравился предстоящий разговор.       — О чем? Вот еда, прямо за тобой. Ешьте на здоровье, — Ореола выставила между ними барьер, чтобы мыслить холодно и ясно. За всю свою жизнь она научилась превращать сердце в камень — когда Кречет ругалась, била её и всячески показывала своё презрение к радужным, этот навык рос в ней, как способности к камуфляжу.       — Я не об этом. Ореола… — Глин будто забыл заранее подготовленные слова. - То, что ты сказала, это не правильно. Ты не должна была этого говорить.       Он встретил её взгляд со спокойствием, словно гора, и просто стоял, смотря на Ореолу сверху, не двигаясь с места и не отводя глаз.       — Что-то ещё? — она до боли стиснула зубы. Пожалуйста, Глин, отойди, дай ей наконец-то рухнуть в беспамятный сон и отдохнуть! Предоставь хотя бы эту крохотную роскошь!       Но Глин был неумолим.       — Я не подготовил речь, я не знаю, как начать этот разговор, и я солгу, если скажу, что я не злюсь и мне хочется с тобой общаться после всего, что ты наговорила. Но давай будем честными: ты переборщила, и я хочу, чтобы ты сейчас же поговорила с Цунами.       Ореола фыркнула. Ничего себе, Глин думает не только о еде, ему важны хорошие отношения в команде! Ореола все время считала, что на уме у него коровы и, плена у Пурпур, Беда, его крылья небесного жара. Затем она бросила секундный взгляд на Цунами, ей показалось странным, что она спряталась, вместо того, чтобы делить тепло костра вместе со всеми.       Она искала подходящий ответ, но его не существовало. Ореола не просто нагрубила ей, она сказала, что испытывает к ней ненависть и была бы рада, не будь Цунами вовсе. Этому нет оправданий, но нужно было что-то ответить хотя бы для того, чтобы Глин не бередил эту свежую рану.       — Ты хоть представляешь, насколько ей было больно? — спросил он. О, Ореола представляла. Каждый день она слышала от Кречет: «Лучше бы твое яйцо тоже разбили!». — Когда ты убежала, Цунами долго стояла, смотря в одну точку, а потом заплакала. Ты вообще видела Цунами плачущей?       «А вы видели, как я плачу?», — видели. Они все прекрасно видели и защищали свою подругу.       Земляной печальной вздохнул и положил широкую, как половина её крыла, лапу на хрупкое плечо. Ореола вся дрожала, не в силах вымолвить ни слова.       — Ореола.       — Да? - собственный голос казался ей чужим.       Глин, кажется, подошёл к краю. Он должен был сказать то, что сломает Ореолу окончательно. Он не помогал, а тыкал её в её же дерьмо и спрашивал знающего о своей вине и стыдящегося ребёнка: «Кто это сделал?» Кто это сделал, ты, тупая радужная? И от этого не становилось легче, только хотелось зарыться в крылья и подумать, как все исправить, но самой, без ненужного вмешательства, которое только злило.       — Я не понимаю. Я не понимаю, как можно, любя кого-то, говорить такое.       — Можно, когда ты не только любишь, но и ненавидишь, — эти слова рухнули между ними тяжелым ледяным камнем. Пришло осознание. Солнышко поделилась грязным секретом Ореолы с Глином, будто он принадлежал и ей, и она имела право распоряжаться этим секретом, как пожелает. Кровавая пелена застелила глаза, вены вздулись, когти заскребли по полу, изо рта потекла слюна. Вот, значит, сколько стоит дружба. Пары обид достаточно, чтобы все узнали, насколько омерзительна эта странная Ореола! Она горазда ругаться и причинять другим боль, но втайне любит Цунами, представляете?       Захотелось найти Солнышко, броситься на неё и ударить, затем снова ударить, и снова, и снова, пока у маленькой сплетницы не отпадёт всякое желание предавать друзей.       — Она никогда бы не полюбила меня, — когда терпение лопнуло, радужная, не осознавая этого, стала кидаться словами, словно ножами. Ей хотелось, чтобы Глин знал всё. Хотелось снять с себя эту тяжесть, чтобы все узнали, каково это — быть Ореолой. — Я знаю это, всегда знала. И я ненавижу её, потому что она не видит моих страданий и любви к ней, ненавижу, что она продолжает вести себя, будто ничего не происходит. И всё, чему я могу радоваться — её запах, её умиротворенное лицо во сне и редкие фантазии о нас.       Она не ожидала ответа, лишь отчаянно сражалась с гневом и болью, которые её душили. Игла, вонзённая в сердце два года назад, наконец дёрнулась и пронзила её снова. Глин молчал. Неожиданно Ореоле показалось, что его окружило безмолвие, тишина, такая желанная и почти невозможная, как мечта о губах морской принцессы…       — Это не оправдание, — наконец ответил он.       — Я знаю, — и тут Ореола почувствовала себя легче ветра и прозрачнее света. Расплавленный воск, бившийся в её жилах, застыл и остудился. Усталость навалилась на неё, сгибая спину, ломая плечи и крылья, а потом она поняла, что оба они чуть не плачут. — Я тебе противна?       — Из-за твоей любви? Нет. Из-за того, как ты поступаешь с нами? Да, — голос Глина сорвался. Он отвернулся от Ореолы и пошёл прочь, к костру, выхватив из кучи с принесенной едой пару бананов и трёх кроликов. Она заметила, как тот запнулся, решая, обернуться к подруге или продолжить дорогу к друзьям. Наверное, хотел снова сказать, чтобы Ореола помирилась к Цунами.       Та бросила взгляд на сумрачный уголок, тьмой которого вместо одеяла накрыла себя синяя дракониха, и Ореоле как никогда раньше захотелось убить себя. Перевязанная лапа непрестанно пульсирует, в груди пустота и боль от слов, брошенных драконом, которого ты считал своим другом. Волнение, сможешь ли ты плыть, найдёшь ли тайный дворец и примут ли тебя свои. И страх. Слишком много страха для маленького дракона. Вот, что ощущала Цунами.       Ореола поняла, что, даже если ляжет, уже не уснёт, что если возьмёт хоть кусочек, не сможет есть. Можно ли простить Солнышко? Что делать со Звездокрылом? Как теперь говорить с Цунами? Ореола в одночасье запутала отношения с друзьями, сделала их похожими на запутанный клубок. Нужно действовать быстро, пока их раны юны, как её собственная.       Вряд ли всё станет, как раньше, ведь слова, брошенные когда-то, не вернёшь. Любви, на которую рассчитывала Ореола, это не поможет, но может спасти попавшую под сомнение дружбу.       Этого не стоило делать.       Ореола взяла несчастного хилого кролика с персиком и бросила перед Цунами, некой фиброй души надеясь, что та спит крепко. Но Цунами открыла глаза, посмотрела мрачным взглядом на Ореолу и на кролика. Чешуя цвета лучших сапфиров горела в свете костра.       — Как лапа? - начала радужная.       — Нормально, — скупо ответила Цунами и отвернулась. Ореола заставляла себя стоять и ждать, скажет ли она что-то ещё. Неловкость снедала её, вспышка боли, когда Цунами бросила на неё взгляд, смертельнее яда, была нестерпимой, — Чего тебе?       — Я хотела… — выдавила она. — Извиниться. Я знаю, невозможно простить то, что я наговорила, и боль, причинённую тебе, но я хочу попытаться.       Ничего не выражающий взгляд глубоких зелёных глаз, как будто из него вырвали живое тепло, вряд ли принадлежал бы Цунами. Но это был её взгляд. Она приподняла губу, обнажая зубы, но тут же сдержала рычание и просто сказала высоким голосом, за которым прятались слёзы:       — Нет. На самом деле ты не хочешь извиняться, потому что с тобой поговорил Глин. Да и извинения мне твои не нужны.       — Я понимаю, как это выглядит. — Ореола вздрогнула, вспомнив бездну отчаяния, в которую упала, только выбежав из укрытия. Теперь ей показалось, что её снова лишили выбора: лелеять свою боль, как больного умирающего младенца, или ждать, когда всё пройдёт. Но за неё выбрали третье — терпеть унижение, принять свои обиды, как ничтожные, ведь сказанное Ореолой было хуже всего остального. Вот так, оказывается, отношения в команде и работают — ты приносишь себя в жертву ради чувств друзей. — И я понимаю, что поступила ужасно. Я не должна была этого говорить, Глин лишь дал понять, что тянуть с извинениями не стоит. Поэтому, — нет, говорить «Прости» ещё рано, нужно сначала сделать это «Прости» достойным ответа, на который рассчитывает Ореола. — Я хочу, чтобы ты сказала мне всё, что думаешь.       — А если я не хочу тебя прощать, ну, так, для разнообразия? — ощетинилась Цунами, попав своим вопросом прямо в сердце. Радужная стиснула зубы. Она вспомнила, что Цунами ответила ей тогда, она сказала, что ненависть взаимна, а мечта, чтобы одной из них никогда не было, имеется и у неё. Но Ореола сделала вид, будто не помнит этого и ей все равно, она спряталась в панцирь, который расколол Глин, надеясь, что он спасёт её. Затем Ореола потянулась лапой к чешуе Цунами, но та откинула её, как назойливую муху, и злобно продолжила. — Зачем мне прощать дракона, который ненавидит меня? Или, дай угадаю, ты думаешь, что, если ты простила меня, я прощу тебя?       — Нет, — слёзы подкатили к горлу, панцирь, давший трещину, не выдержал горящего ненавистью взгляда любимого дракона. Ореола почувствовала дрожь в слабых лапах и увидела черноту, подступающую к глазам, словно, ещё немного, и Ореола потеряет сознание от усталости, горя и гнетущей вины. — Я ни на что не надеюсь.       Это прозвучало, как признание своего другого поражения - на личном фронте.       — Тогда, зачем ты здесь?       — Просто хочу, чтобы ты знала, что я мечтаю отмотать время вспять и не говорить тех слов; хочу, чтобы ты знала, что я правда желаю, если не заслужить твоего прощения, то попытаться, — дракониха отвернулась. Так Цунами, по сути, ни о чем не сказала, но может… может, пора услышать правду и перестать бежать от этого вопроса? — Ты ненавидишь меня, верно? Ненавидела ещё до сегодняшнего случая? Ведь я радужная. Тупая, ленивая, да к тому же и жестокая.       Неужели те прыжок веры и стремительный рывок, когда оплавленная цепь оборвалась и треснул камень, ничего не значили? Цунами спасала не Ореолу, а Глина, надолго пропавшего в каналах пещерной реки, и себя, пленённую, как шавку, с накинутым на тело ошейником? Или она действовала, как полагает сказочному герою, ради всех в совокупности, не деля драконят судьбы по отдельности?       Цунами вскочила, приподнимая больную лапу, и уставилась на дракониху сверху. В груди все сжалось, когда она поняла, как близко к ней морская.       — Да как ты посмела так думать?! — прошипела Цунами, стараясь быть тихой. — Да как… как у тебя вообще язык повернулся? Я… знаешь что? Иди к черту. Я уж было подумала, ты правда желаешь извиниться. Но, видимо, это было ошибкой.       Ореола действовала не разумом, а телом, поэтому поймала её крыло, не давая уйти. Она слабо дёрнулась, хотя могла спокойно отшвырнуть Ореолу.       — Стой! — прошептала она, — Пожалуйста, не надо усугублять ситуацию!       — Ты уже это сделала, — клацнула клыками Цунами, затем посмотрела на когти, которыми Ореола осторожно сжимала красивое синее крыло с витиеватым узором с внутренней стороны, и дёрнулась, на этот раз сильнее, так, что Ореола случайно поцарапала нежную кожу, и выкрикнула, оттолкнув её лапу в сторону:       — Не смей ко мне прикасаться! Думаешь, это одной тебе тяжело? Думаешь, что тебя никто не любит, и ты, бедненькая наша обиженная радужная, одна на целом свете? Что это ты одна добрая, а все кругом злые? Да не льсти себе. Если кто-то тебя всегда любил, это мы. И что-то мне подсказывает, — Цунами всмотрелась в глаза Ореолы, блестевшие от слез. — Что больше никто и не сможет, потому что этого не умеешь ты.       Это был последний удар и сладкая месть, о которой, вероятно, Цунами позже будет жалеть. Каждой клеточкой себя Ореола почувствовала, как умирает, что этими словами можно убивать. Её взгляд застыл на лице морской, постепенно осознававшей, какой кошмар произнесла вслух. Страстно, как дышать, Ореола захотел, чтобы Цунами разглядела в этом взгляде, затуманенным болью, огромное чувство, которое Ореола не умела скрывать, но его видел кто угодно, кроме неё.       Глин неотрывно смотрел на них. Он все понял. Они находились в центре его дурацкой драмы, которой он не хотел и которую всё равно создал. Солнышко и Звездокрыл оторвались от еды, песчаная прижималась к ночному, будто ругающиеся драконихи могли подраться и задеть её в пылу битвы.       День хуже некуда? Может он стань ещё ужаснее? Можно ли им, как кувалдой, проломить дно тверже алмаза и вольфрама вместе взятых? Терять уже нечего. Всё сказано, всё сделано. Осталась лишь последняя нераскрытая тайна, висевшая между ними слишком долго, чтобы и дальше с ней медлить. Ореола прикоснулась к крышке сундучка, который хранила в мокром пахнущем рыбой уголке своего сознания. Правильно ли это? Нет. Эти слова должны быть сказаны, когда жизнь станет хоть немного легче, иначе в памяти момент признания отложится, как полный горя, злобы и одиночества. Это её тайна, её счастье. Это её несбыточные мечты и свет, к которому она возвращается в самые тёмные времена. Ещё совсем недавно Ореоле приносило радость просто смотреть на Цунами и думать о ней, теперь эта тайна испачкана их ссорой, и вся радость куда-то подевалась. Один взгляд на Цунами причинял лишь боль.       Ореола всхлипнула.       — Ты многого обо мне не знаешь, — она наградила её презрительным взглядом. — Я умею любить, и не представляешь, насколько.       «Интересно, почему я открылась Глину, но не ей?»       — Еще раз извини. И приятного аппетита.       Вот и всё, момент упущен. Она сомневалась, что заветные три слова изменили бы ход вещей, так как Ореола совсем не верила в благополучный исход. Цунами не хочет извиняться, нет. Она не хочет прощать Ореолу, ведь так проще. Вероятно, скажи радужная всё как есть, стало бы только хуже.       Она отвернулась, жмурясь, чтобы не расплакаться, и ушла. Время, словно дёготь, тянулось мучительно медленно; каждый шаг разделяла вечность. Камень жёг лапы, он стал красным углём, оставленным после налёта дракона на город воришек. Шатаясь в попытках совладать с собственным телом, она чуть не упала. Жажда ссоры похоронена под осколками, которые когда-то были совестью Ореолы.       Наконец Цунами вернула себе голос и открыла рот…       «Милая, ты ещё можешь не говорить этого и не мстить мне. Давай всё оставим, как есть! Плохо, но не настолько, насколько может. Не надо больше слов, не наноси новый удар. Я поняла. Я больше не смогу тебя ударить, потому что никогда этого не захочу. Просто дай мне уйти, просто помолчи. Прошу тебя, несколько мгновений бездействия - и мы остановимся, не врезавшись в эту гору шипов!».       — Знаешь, иногда я тебя не понимаю, — она сказала это тихо и злобно. — Ты вроде делаешь одно, но говоришь совсем другое. Ты убеждаешь меня, что способна любить и что мы тебе дороги, и при этом… говоришь такое, о чём мы и помыслить не можем!       Лапы… они дрожат, отказываются держать тело, в то время как Цунами ещё не закончила с ней. Хотелось стать невидимой и переждать чужой гнев, чтобы потом поговорить без ощущения безысходности, сродным с тем, когда твои крылья порваны, и ты двумя лапами в пустоте, а под тобой ревёт море, и скалятся выпирающие из воды скалы. Ореола была готова уже простить Цунами, лишь бы за это ей дали возможность уйти без продолжения скандала.       Как много ярости и мало желания понять!       — Это всё? — спросила Ореола, услышав лишь молчание. Цунами смотрела ей в спину, тяжело дыша.       — Я не знаю.       — Что ж, — она решилась. Последняя попытка, жалкая и незначительная, как дракончик, восставший против целой армии. Но что сказать? Почему так пусто в голове, и голос скрипучий? — Думай, как хочешь.       Нужно быть совсем сумасшедшей, чтобы, взглянув на Глина, неодобрительно покачавшего головой, и думая о Цунами и обо всех, кого успела обидеть, сделать это. И нужно быть глупой, чтобы не стать невидимой, когда такая возможность есть. Ореола радовалась темноте. Стать чёрной и двигаться в темноте легче всего.       И она пропала.