Ценность несбывшихся снов

      Все началось со снов… Нет, на самом деле, все началось с листа белой офисной бумаги формата А4, на котором четким, выверенным почерком лечащего врача (или его помощницы-секретаря, кто знает) были выписаны заветные несколько темных строчек.       Разумеется, Джейн начала догадываться задолго до того злополучного полночного звонка, задолго до той кошмарной ночи у подруги. Задолго до того, когда боль стала настолько сильной, что сил терпеть и превозмогать не осталось совсем. Она догадывалась, что свершился самый страшный кошмар мамы — ее «милой Джейн» досталось мрачное генетическое наследство.       Четвертая степень. Неоперабельная опухоль, неизлечимая болезнь. Наука бессильна. Какая ирония…       Весь злополучный клубок событий развернулся так быстро, что она, поначалу, даже не чувствовала ужаса или отчаяния. Ей все это казалось просто… сном. Она была растерянна, сбитая с толку, совсем как та маленькая глупая девочка у кровати матери, которая раньше понятие не имела, что есть болезни страшнее гриппа…       «Мама, почему ты просто не выздоровеешь?» — все время спрашивала маленькая Джейн.       А та лишь слабо улыбалась ей в ответ. Ее улыбка была горькой, теперь Джейн понимала это хорошо. Она в принципе теперь прекрасно понимала маму — и старательно училась у нее. Все-таки ей тоже приходилось улыбаться — дальним родственникам, знакомым по вузу, Дарси, Селвигу. Даже он приехал ее навестить, мрачный, постоянно прячущий глаза, с трудом растягивающий непослушные губы в улыбке. Дарси справлялась лучше — пока глаза Джейн оставались открытыми. Стоило ей смежить веки, подруга потихоньку уходила в другую комнату, плотно прикрывая дверь. Она была просто мастер скрытности — Джейн лишь однажды глубокой ночью услышала ее сдавленный плач.       Они не спрашивали ее о нем. Не предлагали позвонить, написать, хоть как-то связаться. Но все эти несказанные слова витали в воздухе, наэлектризованном напряжением, точно накануне грозы. Джейн сразу решила — нет. Не стоит… Нет смысла. Что он может сказать? А главное — что он может сделать? Он бог грома, а не исцеления.       «Он твой парень, — как-то все-таки заметила Дарси. — Ну. Был, по крайней мере. Вы там вроде близкие были. Типа».       Джейн рассмеялась про себя — вслух не было сил. «Типа». Хорошее словечко. Очень точное. Но потом пришла боль, и ей расхотелось смеяться. Ей вообще ничего не хотелось. Только спать, спать и спать под звуки приборов. Это до омерзения странное чувство, когда в тебя вливают лекарство пополам с обезболивающим…       Тогда-то и пришли сны.       «Уснуть бы — и не проснуться». Джейн часто слышала эту фразу, но только после этих снов, она поняла всю его смысловую глубину. Сначала сны были тусклыми, блеклыми, едва различимыми — точно наброски, кляксы краски на холсте ленивого художника. Но чем крепче становился химический дурман, тем четче становились сны.       Джейн ступала в них, как в открытые двери — и перед ней разворачивался совершенно новый, неизведанный мир, где все было иначе.       Ее родители погибли в автомобильной аварии, а не от рака и алкоголя. Она — молодой аспирант, дописывающий первую в своей жизни диссертацию (астрофизика, тут без изменений), осторожный, вдумчивый мечтатель, готовый покорять новые горизонты неизведанного. И они покорялись ей. Она видела громадное дерево, чья золотая крона закрывала собой звездное небо. Она видела поток из радуги, звездной пыли и жидкого стекла, несущийся к тяжелым искрящимся ветвям Мирового древа. Она скакала на золотисто-белом жеребце по бесконечным зеленым полям, ступала по вымощенным булыжником тропинкам в лесу из слоновой кости, смотрела сверху вниз на Землю с балкона дворца — такого огромного, что не охватить взглядом. Видения сменяли друг друга, как кинопленка. Вот она зарисовывает странное существо — большущую белку с удивительной огненно-рыжей шерсткой. Вот пьет вино из окованного сталью боевого рога в окружении прекрасных золотоволосых дев — эхо их шепотков щекочет ей уши. Вот она танцует в громадном зале, чей потолок теряется в вышине, древнее дерево и благородный камень облиты золотом и яркой краской, а вокруг нее пляшут еще с сотню рослых прекрасных людей.       Не людей. Она понимает это после третьего или четвертого сна. Потому что там есть он. Он есть там всегда. И он всегда рядом.       Во сне нет места удивлению, а так как ее сны длились почти непрерывно, она не успевала размышлять ни над чем. Ей все казалось естественным и правильным. И этот вспыльчивый, порой надменный и высокомерный, порой страшный и жестокий, но храбрый, отважный, добросердечный и ласковый Тор Одинсон был для нее таким, каким и должен быть. Естественным, настоящим. Каким еще ему быть положено? Он — тысячелетний бог. Он — ас, и он воитель. Таким несвойственна сентиментальность. Крутой горячий нрав нет смысла сдерживать, нет смысла укрощать — ведь он помогает в битве.       «Когда летят головы, пичужка, и на губах твоих вкус крови, нет времени для стонов или сожалений. Это удел эльфийских или ванских женщин. Для врагов асов — нет милосердия».       Она — та, что во сне — была не согласна, но не спорила с ним, не перечила. Ведь она любила его простой женской — девичьей, чистой и нежной — любовью.       А, просыпаясь, сходила с ума. Пока действовали препараты, мысли не шли, но стоило хоть немного продышаться… Наваливалось отчаяние. Для Джейн воспоминания об этих снах были мучительны. Со временем это перешло и на воспоминания о Торе, ее Торе, реальном, из плоти и крови. Он был не таким, как из сна. «И хорошо!» — убеждала она себя.       Пускай тот Тор высок, невероятно — нечеловечески, мистически — красив и непомерно силен. Пускай в нем таится некоторая мудрость, выстраданные знания веков, пускай его улыбка и глаза, искрящиеся чем-то непонятным смертным, завлекают любопытную дурочку внутри нее. Пускай так. Но тот Тор был опасен. По-настоящему опасен. Он не был человеком, Джейн это остро чувствовала, и ее из-за этого трясло.       Это просто сон — так успокаивала она себя. Такого никогда не будет в этой жизни… в этой жизни… А в самом сне страх исчезал. Все опять казалось верным, правильным.       Иначе быть не могло. Тор прислушивался к ней, но не хотел меняться. Тор любил людей, но не считал их равными. Тор был богом — языческим неукротимым духом битвы. Она из сна смирилась — и была счастлива. Пускай она для него — короткое развлечение на полвека. Зато для нее он — история длиною в жизнь! Она была любопытна и любознательна, и ему это нравилось — он с удовольствием утолял ее жажду к знаниям… и с жадным знанием разжигал в ней удовольствие. Боги не знают стыда, тем более боги войны и крови. Он похвалялся, что у него «дев было с тысячу», чтобы раззадорить ее ревность — а потом с улыбкой шептал: «Но помнить я буду только об одной».       «Это просто сон», — она повторяла это себе наутро. С каждым разом это становилось все мучительнее. Боль не проходила, а грезы дарили покой. Окно в иной мир, где есть вино поэзии, яблоки юности, зелень лугов и отблески молний. Пробуждение дарило тоску.       «Эй, ты же не собираешься умирать прямо сейчас, да?» — с нервным смешком спросила побледневшая Дарси, заметив, что она после очередного сна не двигается уже больше получаса.       Джейн, чтобы успокоить ее, не смогла даже улыбнуться. Ей было больно — и боль была всепоглощающей. Может, ей стоит все-таки найти его?.. Но как? И где?       И зачем? Ведь есть сны, где он всегда рядом. Это было то, чего ей не хватало. То, чего ее реальный Тор не мог ни сделать, ни позволить. Он был героем, стоящим на страже мира. А Тор из сна был принцем, будущим ярлом, может даже конунгом. Кольчуга на нем горела червонным золотом, меч был убран драгоценными камнями, а плащ оторочен волчьим мехом. «Я никому ничего не должен, — сказал он ей однажды гордо. — Я делаю это, потому что хочу». Он хочет помогать землянам, он хочет драться в битвах с «недругами со звезд». Он хочет любить ее, хочет ее. Вот все причины и мотивы. Он хочет. Они все чего-то хотят. Языческие боги… Их были сотни в Асгарде, громадном городе белых башен и золоченых улиц. Гордые остроконечные шпили разрезали высокое лазурное до прозрачности небо, тяжелые расписные драккары стояли на якоре в темном густом море, которому не было видно конца. У каждого сына Одина тут было по своему чертогу — у него тоже был, и он щедро отдал ей половину своих покоев. Все, что он показывал ей, любую даже мало-мальски небольшую крупицу информации она фиксировала с дотошностью исследователя. Непонятно зачем — ей никогда бы не позволили это опубликовать.       Во сне она чувствовала себя крохотной замухрышкой, особенно на фоне его «подруг детства». И его невесты — высокой стройной асгардки с нетипичными для асов темными прямыми волосами. «Дело моего братца», — хохотнул как-то Тор. Он не любил ее и особо этого не скрывал, а она не расстраивалась — ее затравленный жадный взгляд был прикован к другому асу. Первенцу Одина. Стройному и спокойному, с теплыми, мудрыми глазами…       Желая отвлечься от боли, Джейн вскоре начала записывать свои сны. В них Асгард был много больше — в нем было неисчислимое множество покоев, залов и коридоров; была мощная армия и даже хорошо организованный флот. Ей довелось увидеть других богов и богинь — они крепко отпечатались в ее памяти. Ньерд-мореход, Браги-скальд, Тюр Однорукий, Хеймдалль Светлый Ас с бледно-серой кожей… Видар, Вали, Фрейр — его друзья детства, боевые товарищи, собутыльники, веселые, шумные, мужественные дети старых товарищей его отца. Хёд-калека, несчастный юноша, потерявший зрение от горя, любимый «младшенький», за которым друзья поклялись приглядывать. Фрейя — Первая Дева Щита, прекраснейшая из богинь, отважная и распутная. Тихая суровая Сиф с грустными серьезными глазами — невеста, влюбленная в другого. Тонкокостная нежная Сигюн, кроткая и добрая, всегда готовая помочь и подсказать…       Два брата. Старший и младший. Джейн иногда думала, что если бы и ее Тор был средним в семье — что если бы и у них — у него и его Локи — был старший брат? Что если бы над двумя буйными небожителями стоял любящий, но строгий судья, вовремя разводящий их по разным углам?       Бальдр Светлый был образцом достойного короля и бога; он всегда обращался с ней деликатно и ласково. Они редко виделись — дворец был огромен, а наследник вечно занят — но ей хватило тех немногих минут, что они провели в прогулках и разговорах, чтобы проникнуться, понять и… восхититься. Дитя сильнейшего из асов и мудрейшей из ванов, Бальдр словно светился изнутри. Они все такими были, но он особенно. Лучистый взгляд, спокойный нрав, тонкий ум, изящный юмор и крепкая рука — невероятное сочетание для жителя Асгарда. Ему было чуждо насилие, хотя в гневе он был воистину страшен — даром, что гнев его был тихим, долгим и непоколебимым. Холодным — этим он отличался от Тора… да и от прочих мужчин Асгарда тоже. Всеотец полагался на него во всем, он был для него опорой и надеждой. Бальдр был настолько же светел… насколько Локи темен.       Его она видела еще меньше — его держали под замком в одной из высоких башен за «детскую выходку с Безумным Титаном» — и, честно говоря, была этим полностью довольна. Эпизоды с ним напоминали кошмары, а ей и без того хватало ужасов. Все что она узнала о нем — он был темный, жуткий, язвительный и злющий, как змея. Он не был похож на человека. Он и на аса-то едва был похож. В этом Локи было много от ётунов, ледяных великанов, много от огня и льда, от ведунов, колдунов и ведьмаков древних лет. Он был уверен в себе и изощренно жесток, он ел мясо исключительно с кровью и жаждал править «нижними» глубинными мирами, мирами свартальвов, цвергов и ётунов. Однажды он явился к ней в спальню — бесплотной иллюзией, но от этого было не особо легче. «Надо же, — прошелестел этот черт, сверкая безумными ядовито-зелеными глазами, — смертная мышка в божьем капкане. Любопытно, как скоро зубья перемелют её хрупкие косточки в труху?..» С этими словами бог Коварства и Огня оскалил зубы, длинные и острые, как кинжалы.       Кажется, он говорил что-то еще, но Джейн не слушала — она вынырнула из сна с воплем.       Ей хотелось жить. Всем хочется, кто бы что ни говорил. И постепенный уход в безумие не казался ей спасением от неумолимо подкрадывающегося конца. Сны не покидали, а становились все красочнее, постепенно в них даже начала появляться сквозная путеводная нить — единый таймлайн повествования. Джейн начала понимать, как они познакомились, как оказались в Асгарде — и почему ее горечь так сильна.       Его сослали за неповиновение и военный просчет — «я завел своих людей в ловушку, я подставил мой род, и оскорбил конунга на глазах у послов иного мира… Отец поступил верно, я был безжалостно туп». Его наказание длилось долгие семь лет — сколько раз они сходились за это время в словесных дуэлях, не сосчитать. Его спасение пришло, откуда не ждали — Хеймдалль прислушался к словам маленькой смертной, утверждавшей однозначно.       Тор умерил гордыню. Тор исправил ошибку. Тор загладил свою вину. Ей пришлось постараться, чтобы Хеймдалль снизошел до нее своим острым слухом и всевидящим оком.       «Тор взял себе мидгардскую жену, — хриплым голосом говорила она, показывая золотистый ободок на пальце. — Нарядил серую мышку в парчу. Разве это не признак смирения?»       «Передо мной не мышка в парче, — серьезно ответил ей бледный ас с безжизненными белыми глазами. — Передо мной орлица со стальными перьями».       Тор после этого стал называть ее «пичужкой», пощипывая то и дело за самые «аппетитные» места. Козел. Проклятье… как же она любила его в такие мгновения.       После одного из снов Джейн проснулась со слезами — и просыпалась так много раз после. В нем не происходило ничего особенного. Просто вечер в садах Асгарда. Просто его поцелуи на ее коже. Просто тепло его ладони на ее бедре. Просто искры в древних синих глазах, пока она безостановочно стрекочет об очередном научном открытии… пичужка…       Они ужинали при свечах в покоях Бильскирнире, в замке Трудхейм. Они катались на белых конях из конюшен его отца в окружении своры Дикой Охоты. Они залезали на громадные яблони, чьи стволы были толще и выше любого дерева, кроме Иггдрасиля, пышные кроны отбрасывали глубокую тень на сады и балконы, а золотистые сочные плоды гроздями свисали с мощных ветвей. Она кормила его с рук кисло-сладкими дольками, а он рассказывал ей о своих ратных подвигах и сагах, что когда-то пела ему владычица Фригга. История девяти миров была глубокой и запутанной, как подводный коридор… И это было прекрасно.       Прекрасно… Это был сон. Проклятье. Почему? Почему это всего лишь сон?! Неужели она не заслужила хотя бы каплю того, что ощущала та, другая во сне? Это было несправедливо! Несправедливо! Несправедливо!       Жизнь по определению не должна быть справедливой, это понятно. Но… Зарываясь в подушку, натягивая простыню на лицо, чтобы скрыть разводы на щеках, Джейн порой хотелось лишь одного — тепла и покоя. Пускай остается боль, пускай ее жизнь утекает сквозь пальцы, пускай ей осталось всего ничего… ей хотелось, чтобы он был тут.       Хотелось и не хотелось одновременно. Ей хотелось его силы, его уверенности, его непоколебимости. Ей хотелось мужчину-Тора. Такого, какого она видела во снах — гордого отважного воина, гневливого, но отходчивого, безжалостного, но доброго, порывистого, но умного. Даже мудрого, всем долгожителям присуща мудрость. Ей хотелось, чтобы рядом с ней был бог — тот, с кем она чувствовал бы себя крохотной, беззащитной пичужкой. Рядом с ним исчезал страх. Рядом с ним не пугала даже смерть. Ей хотелось, чтобы он ее обнял, чтобы поцеловал, чтобы рассмеялся и сказал что-нибудь такое, отчего она ужаснется, рассердится и рассмеется вместе с ним. Ее смерть не станет для него откровением, он не будет зря лить слезы — при ней уж точно нет. «Уходить надо с улыбкой, хохоча прямо в лицо Гиннунгагап…»       Разве ее Тор на такое способен? Весь их путь, вся их история всегда были какими-то… пустыми. Ей было весело — и пусто. Ей было грустно — и пусто. Ей было приятно с ним — и пусто. Между ними всегда была пустота. Пугающая, затягивающая. Непробиваемая. Заслон, который и развел их в разные концы Вселенной.       Отчаяние и боль заставили ученую молиться. Пробуждаясь от живительного сна, она наскоро шептала мольбы неизведанным силам Вселенным и снова впадала в беспамятство. Дарси уже не скрывала слез, а у Джейн не было сил, чтобы поднять руки и обнять ее, надрывно всхлипывающую ей в колени.       В одну из ночей сон снова пришел к ней, но был совсем другим, не таким как прежние. Мысли были ее — только ее, и все происходящее не казалось нормальным.       Три фигуры в плащах сидели перед ней у корней Великого дерева, чья крона терялась в тумане и звездах высоко-высоко над головой. Сидели на поляне темно-зеленой густой травы, в полумраке мрачных деревьев, перед высокой каменной чашей, в которой плескалась прозрачно-голубая вода. Святящиеся искры парили над водяной гладью, как маленькие светлячки. За спиной Трех фигур на ветвях и корнях, громадный и искусный, висел гобелен. Тени прятали его от глаз, Джейн не могла его разглядеть.       Фигуры откинули капюшоны.       «За наслаждение платят болью», — промолвила хорошенькая конопатая девчушка, свивая тонкую белесую нить в ловких пальцах.       «За счастье платят горем», — произнесла темноволосая полногрудая женщина, накручивая толстую ярко-белую нить на резное веретено.       «За жизнь платят смертью», — проскрипела согбенная величественная старуха, серпом отрезая посеревшую истончившуюся нитку.       Их глаза, не мигая, смотрели на Джейн. Кроны тихо скрипели над их головами. Звезды мерцали безмолвно. Кристально-чистая вода в чаше начала медленно крутиться. Старуха поманила ее к себе.       — Мы слышали твои слова, Дева-Орлица, — прохрипела она, прожигая ее древним, жутким взглядом. — Несчастная дева. Тяжелая судьба… Все имеет свою цену. Чем ты заплатишь за свою жизнь?       «За жизнь платят смертью…»       — Я не хочу жить, — слова вырвались у нее против воли, но она не стала себя одергивать. Это была сущая правда. — Я устала. Я хочу… чтобы все прекратилась.       Они смотрели на нее. Дева, жена и старуха. Ум, разум и мудрость.       — Ты хочешь другую жизнь, — рассмеялась девушка. — Легкую и прекрасную.       — Ты хочешь иного счастья, — улыбнулась женщина. — Долгого и незыблемого.       — Ты хочешь быть, как она, — серьезно промолвила старуха. И указала скрюченным перстом на воду в чаше. — Счастливой и свободной.       Поверхность водной глади вспыхнула, по ней пошла рябь. Джейн приблизилась, заглянула в чашу… заглянула в собственное лицо. На ее лбу был венец, украшенный рунами, одеяния были из дорогого меха и ткани. Она была в золоте и серебре, лицо спокойное, ровное, бледное… Что-то не так. Джейн вскинула испуганный взгляд на Троих.       — Ты видела только то, что хотела видеть, — зловеще проскрипела старуха. — Ты видела счастье, а о горе не помышляла.       — Мне хватало своего, — тихо заявила Джейн. Ее начало трясти. — Я устала. Я хочу… хочу…       — Много хочешь, — девица скривила рожицу.       — Перестань, Скульд, — женщина хлопнула ее по руке и слабо улыбнулась Джейн. — Мы знаем, чего ты хочешь. Мы знаем все.       — Мы знаем всех, — торжественно кивнула старуха. И снова ткнула в чашу. — Взгляни, что стало с той, чьей судьбе ты так жадно внимала.       Джейн уже догадалась, что с ней стало. В чаше медленно кружился водоворот, пока в ее глубине вспыхивали видения. Погребальный костер, вереница скорбящих. Горящий помост. Медленно огонь пожирал дары, заготовленные для последнего пути, и ее тело, бледное, высохшее, пустое. Вокруг собрались тени, вдали были видны пики древних гор — границы Асгарда и Ванахейма. Разрушенные, подточенные… Что произошло в этом мире?       — Мир долго глодал лишь горе и скорбь, чтобы вырвать из пасти Зла сладкую победу, — удовлетворенно произнесла женщина. Тяжко вздохнула. — Жаль, она не увидела этого.       — Иначе не могло быть, — резко отрезала старуха. — Ее нить — часть его нити. Без нее нить развалилась бы, и он бы умер, так и не появившись на свет.       — Он?       Девица улыбнулась одновременно насмешливой и грустной улыбкой. Взмахнула рукой — и Джейн словно охватил водоворот, тот самый, что крутится сейчас в белой чаше. Звезды стали ближе, туман заполнил собой весь мир, она… лежала на кровати.       Пустота, всепоглощающая пустота наполнила ее тело. Казалось, она не могла пошевелить и пальцем. Это что, очередной безумный сон? Нет. Тепло уходит прочь, сознание затуманивается. Но боли нет. Никакой. Она устала, но это приятная усталость. Скоро, скоро она окончательно уйдет — туда, где сможет отдохнуть. Теперь ничто ее не держит. Она все сделала. Все, что было нужно…       Тепло. В ее руках. У ее груди. Такое нежное. Такое мягкое. Такое, такое, такое… Она улыбается, опуская глаза к нему. Крохотные ручки высунуты из пеленок, маленькое личико такое розовенькое, милое, драгоценное… Он спит, тихонько сопит в ее руках… Он тоже спит рядом, обнимая ее ноги. Его ладонь, тяжелая и осторожная, покоится на ее руке, той что придерживает младенца. Она смотрит на него и улыбается. Огромный, теплый, хрипло дышащий во сне. Золотистая буря волос с рыжеватым отливом, загорелая кожа, простроченная шрамами, лучистые густо-синие глаза… Ее супруг, ее конунг. «Я выполнила свой долг, владыка. Асгард не останется без наследника».       Она почему-то вспомнила, как много ночей назад к ней приходила Прекрасная Фрейя. Спрашивала, почему она поступила… так? Почему избрала конец? Неужели она не боится?       «Ты бесплодна, — сказала она Первой Деве Щита. — Я тоже могу такой стать, если пожелаю спастись… если смогу спастись. Асгарду нужен наследник — и королева, богиня. Уж лучше у Тора будет жена-небожительница и живой наследник, чем смертная жена и…»       Она не додумала до конца, крупно вздрогнула и снова посмотрела на него. Ничего, ничего, пустые страхи — он жив и здоров. Такой крепенький, сильный, совсем как отец. Ему не досталось почти ничего от ее смертного начала — его обойдет ее судьба. Людям не положено играть в игры с богами. Они никогда не будут равны.       Внезапно он приоткрыл глазки и посмотрел на нее. У него был поразительно разумный взгляд. Он как будто узнал ее. Жаль, она никогда не узнает, как взрослеют маленькие асгардцы. Жаль, она никогда не узнает, каким он будет, пока будет взрослеть. Каким будет, когда вырастет. Каким…       — Сынок, — выдохнула она с трепетом, нежностью и болью.       Он услышал ее — растянул беззубый ротик в улыбке, потянулся к ней, выгнув спинку, как маленький дракончик… и начал исчезать, пропадать, окунаться в глухой мрак. Нет, нет, нет-нет-нет-нет-Нет!..       — Это не твое дитя. Не твой мир. Нечего лить слезы. Вставай!       Джейн с трудом пришла в себя. Снова поляна, снова звезды и туман. Белая холодная чаша, темные холодные фигуры. Сердце ныло, как открытая рана. Грудь горела огнем.       — Мой сын… — выдохнула она.       — Мертв, — припечатала старуха, пронзая ее безжалостным взглядом. — Не судьба родиться ему в этом мире.       — Но ты жива, — заявила женщина, глядя пронзительно, с неясным вызовом. — Тебе полагается за это награда.       «За жизнь платят смертью…»       — Какая… какая награда? — выдавила Джейн, стирая соленую липкую влагу со щек.       — Иди в Новый Асгард, — проскрипела старуха.       — К осколкам былого величия, — хихикнула девушка.       — Слушай ветер, — промолвила женщина. — Слушай море. Слушай собственное сердце.       — Там спасенье твое, — объявила старуха. — Там твоя жизнь.       Мрак начал сгущаться, звезды — гаснуть, туман — тяжелеть. Сон кончался, но Джейн хватило сил сделать еще несколько тяжелых вдохов, чтобы спросить:       — Зачем… зачем вы мне показали все это? Это ведь были…       — Несчастная девушка, — хором произнесли Трое, и эхо их голосов разнеслось по поляне, как дальние раскаты грома. — Несчастная Дева-Орлица. Не носила корону с рунами, не пила из королевского рога в Асгарде, не прижимала королевское дитя к груди. Несчастный мужчина. Несчастный Бог Грома. Не принял принадлежащую по праву божественность, не скакал, хохоча, в Последнюю битву с Мьельниром, не принял корону Конунга, воскресив Дом Богов… Не знавали они боли и наслаждения, горя и счастья, смерти и жизни истой любви. Трижды проклятая судьба. Трижды перепутанные пути. Трижды обманутые. Трижды, трижды, трижды. Не покоримся отчаянию! Не покоримся разочарованию! Не покоримся, нет, нет, нет!..       Последнее, что увидела Джейн, прежде чем проснуться и ощутить — услышать — непереносимо сладкий, зовущий напев далекого молота, три посеребренные маски. Три лица Трех Вещуний Богов, чьи взгляды были полны решимости, отваги и гнева.

***

      В Вальхалле у нее было много времени, чтобы подумать. Странное место, такое тихое, такое… спокойное. Мда. Сейчас, сидя на одном из утесов, глядя на море, укрытое бледно-золотистым светом, она вспоминала бурную жизнь Земли почти с ностальгией. Все как будто было хорошо. Как будто. Она снова была сильной и здоровой, у нее были друзья и возлюбленный мужчина. Он вернулся к ней. Снова любимый, снова желанный… ведь так?       Джейн гнала мысли прочь, пыталась жить в настоящем, в реальном мире. Но разум ее то и дело возвращался в прошлое к божественному, абсолютно нечеловеческому существу с рыже-золотыми кудрями и густо-синими глазами.       Джейн прогоняла непрошеные слезы, сглатывала горький ком в горле, вставала и шла дальше, глядя на сказочный пейзаж новых миров. Она старалась, правда старалась, забыть, выкинуть, вымарать навсегда… но каждый раз это снова настигало ее, превращая существование в тягучую муку.       Четкое осознание, что она отдала бы все свои силы, все свои годы и эту проклятую честь быть гостем — похороненным заживо — в мире Воителей, чтобы хотя бы на день, хотя бы на час, хотя бы на несколько мгновений вновь вернуться в тот мир.       Чтобы попрощаться со своим мужем. Чтобы поцеловать своего сына. И уйти — в никуда. Навеки. Ей известна, какова цена жизни. И она готова за нее заплатить.