Ему всегда твердили одно и то же: не плачь. Сдерживай свои слёзы, держи эмоции при себе, не показывай чувств. Просто не плачь.
Это началось ещё с пяти лет, когда все сверстники гуляли, дружили, играли и жили полной жизнью, а он сидел на белых простынях кровати, в такой же идеально белой комнате, с ничем не отличающимся или выделяющимся интерьером. Даже когда он выходил из палаты в коридор, то всё-равно не мог почувствовать того, что должны чувствовать дети его возраста, ведь и там были лишь белые стены, белый потолок, белые скамейки и даже халаты врачей были белыми. В какой-то момент ему начинало казаться, что белизна сходит, как будто бы выветривается, оставляя за собой только грязную серость вокруг. Он не знал что делать. А должен ли сделать хоть что-то? А что он может сделать? Ничего. Пятилетний мальчик со смертельным диагнозом не мог абсолютно ничего. Лишь смотреть через окно на резвящихся за стеклом детей и мечтать так же. Увы, не всем нашим мечтам суждено сбыться. И ни одной мечте Минхо - тоже.
Ли мальчик не глупый и в свои семь, на удивление, прекрасно понял и, возможно, даже принял весть о том, что жизнь дана ему не больше, чем на шестнадцать лет. Принял мальчик и то, что остаться ему придётся в хосписе. Когда родители говорили, что здесь ему помогут, то он только кивал, соглашаясь со всеми их фразами. Он пытался, правда пытался верить в их бредни по началу, но вскоре понял, что даже в глазах родителей он не видит той надежды, тех ярких огоньков жизни, о которых они затирают ему в те редкие моменты раз в неделю, а именно в воскресенье, когда удосуживаются навестить собственного сына.
Ли даже пытался подружиться с кем-то из ребят, так же пребывающих здесь, но те, по какой-то неизвестной ему причине, отказывались даже заводить с ним разговор.
Это окончательно потопило в нём веру в далёкое и счастливое будущее. Ведь все находящиеся в хосписе ребята были дружны хотя бы небольшими компаниями, ну, или же так называемыми "парочками". От семилетнего мальчика отвернулось буквально всё его "общество", включая даже родителей. Нет, они, конечно, продолжали создавать видимость страдающих родственников, но ведь и Минхо, и мама с папой понимают, что в действительности-то это не так. Никто не хотел разговаривать с Мином. Никто, кроме двух парней, попавших сюда не так давно. Один оказался чуть старше Ли, а другой младше всего на пару дней. Спустя короткое время Минхо, Хёнджин и Феликс сдружились и стали почти неразлучны. Иногда даже пробирались друг к другу в палату во время тихого часа, чтобы вновь говорить о мультиках, которые периодически крутят в больнице по старому телевизору, или обсуждать коллекционных динозавриков Хёнджина, которые его мама привозит ему.
И так было вплоть до того момента, пока в их трио не стал навязываться только недавно поступивший мальчик с нейроциркуляторной дистонией. На тот момент им всем уже было по пятнадцать, и за все проведённые вместе годы они не разу не принимали в свой круг кого-то нового. В основном против этого был Минхо, а ребята просто с ним соглашались. И если все, кому троица говорила идти лесом, действительно разворачивались и больше не подходили к ним, то этот несносный мальчишка с тёмно-русыми волосами, пряди которых спадали на глаза, не намерен был отступать. Каждый день он подходил к их столику в столовой, для тех, кто пока ещё имеет возможность ходить и держать ложку самостоятельно. Но каждый раз получал всё более грубые высказывания в свою сторону. А главное, после каждого такого инцидента — парень не плакал. Он всё с такой же яркой улыбкой уходил за соседний стол, садясь дальше всех и кушая в одиночестве. Так проходили недели, и всех всё более чем устраивало. До того момента, пока в туалете Минхо не застал сидящего на полу мальчика, обнявшего свои колени и слабо подрагивающего. После Ли увидел и слёзы, и чувства, и эмоции, которые тот скрывал от всей больницы. И как же кстати пришлось то, что именно Мин заметил настоящего Хан Джисона — тёмно-русого паренька, с вечной не сходящей с лица улыбкой и тихими истериками в туалетных кабинках. В этот самый момент Минхо вспомнил себя, тогда, давно-давно, ещё до знакомства с замечательными Хёнджином и Феликсом. Когда сам был настолько невзрачен и жалок, что рыдал прямо в палате, укрывшись с головой тёплым толстым одеялом и уткнувшись шмыгающим носом в перьевую подушку.
— Эй, ты чего? — Минхо садится на корточки перед младшим, заставляя того вздрогнуть и поднять заплаканный взгляд. — Не надо плакать, всё хорошо. — он не привык, но пытается говорить мягко и нежно, чтобы успокоить, пожалеть, не испугать и ни в коем случае не навредить. — Пойдёшь со мной? И всё расскажешь? — Хан вытирает рукавом кофты мокрые солёные дорожки со своих щёк и неверяще вглядывается в глаза Ли, излучающие сейчас никак не агрессию, как бывает обычно, а желание помочь. Помочь именно Ему. — Я разрешу к нам присоединиться. — последнее что говорит Мин и протягивает Джисону руку, вставая с корточек и выпрямляя спину. Сон смотрит с недоверием, переводя взгляд с лица старшего на протянутую конечность. И принимает своё решение. Решение поверить. Поэтому вкладывает свою ладонь в протянутую руку, которая помогает ему подняться с грязного кафельного пола, и неосознанно переплетает их пальцы, оправдываясь лишь тем, что так удобней.
***
Они оба не знают, когда и как это всё началось. Возможно, тогда, в туалете, а может после того пробного поцелуя на койке Минхо, может после робкого признания младшего в том, что Ли принимал и даже разделял. Но факт остаётся фактом, сейчас они милые беззаботные подростки, нежно изучающие рот друг друга пока никто не видит, или лежащие в обнимку на кровати одного из них.
Пока Минхо обнимал Джисона, он чувствовал, что всё действительно хорошо, по крайней мере, по их меркам. А Хан, пытаясь зарыться в шею Ли, ощущал спокойствие, которое было странным в их-то положении. Но парням было всё равно. Подростковый возраст, а с ним и максимализм, брали своё, заставляя мальчишек просто не обращать ни на что внимания.
Пока веснушчатое чудо зажимал один высокий брюнет, пара просто наслаждалась компанией друг друга. Они даже говорили ни так много, как обычно разговаривают влюблённые, но их это не волновало от слова "совсем". Парням просто было комфортно. Слова не нужны.
***
Сегодня двадцать пятое октября — день рождение Ли. Джисон вскакивает ни свет ни заря, умудряясь выпроситься у медсестры прогулку в небольшой садик, находящийся за корпусом. Там Хан, пытаясь быть как можно незаметней, нарывает небольшой букетик, составляющий в себе всё ещё не до конца опавшие оранжево-жёлтые листья клёна и парочку зеленоватых от дуба. Минхо должно понравиться, Сон уверен в этом на все двести процентов!
На празднике Джисона Мин откопал где-то полевые ромашки, скорее всего, они тоже росли где-то в саду, но парень не знает точно. И после того дня, он тоже захотел порадовать Ли чем-то таким. К сожалению, к концу октября даже уцелевшие листья найти сложно, не то что цветы, но он правда старался.
— Минхо! Минхо-хён, я принёс тебе, — Джи забегает в палату с радостными криками, уже представляя, как сможет обнять старшего, потреплет по голове и скажет, как любит того до беспамятства. Но этого не случается. — Ч-что происходит, Хёнджин, Феликс?
— Сон-и, — шмыгает блондин, крепко-крепко обнимая Хвана и совсем не смотря в сторону кровати Мина, а Джин, в свою очередь, лишь сочувственно смотрит на прибежавшего мальчика, который стеклянным взглядом уставился на… недышащее тело.
— Он умер, Джисон. — заканчивает за своего парня брюнет, а из рук Хана выпадают листья, рассыпаясь по белоснежному полу, делая его ярче хоть на мгновение.
Последнее яркое пятно, для Минхо. Последнее, хотя всего лишь второе.
