I
17 июля 2022 г. в 10:00
В паровозе было жарко и душно — Верховенский беспрестанно обмахивался газетой и промакивал платком испарину с лица. Попутчиков с ним не оказалось, что одновременно радовало и огорчало — в Швейцарию он ехал первый раз, знакомый у него там был только один, а так стало бы возможным пообщаться с кем-то ещё заради своей цели.
Полный энергии и уверенности в себе, Пётр недавно кончил университет и во время учёбы загорелся идеей открыть собственное общество. Друзья насмешливо морщились, слыша о его восторженных планах, и советовали заранее подыскать людей в Сибири, что носили бы ему передачки. Долго увёртываться не вышло — образование было получено, а значит, оставалось только приступить к действиям. Заранее распрощавшись со всеми на неопределённый срок и насилу вытребовав у отца деньги за проданную рощу, Верховенский собрал немногочисленный скарб и отправился в Швейцарию — кто-то из университета подсказал ему, что с количеством социалистически настроенных русских иммигрантов в этой стране что-нибудь обязательно да выйдет. Заручившись контактом одного из них — Алексея Кириллова — Пётр вступил с ним в переписку, получая редкие и неразборчивые письма, в которых, тем не менее, Кириллов отчаянно старался подружиться с ним и помочь — даже пригласил жить к себе на необходимый срок. Не воспользоваться этим было нельзя, тем более что Алексей обещал дать список тех, кто с радостью согласился бы участвовать в подполье.
Склонный к фантазиям, Верховенский уже планировал, как быстро они посеют суматоху и к чему это сможет привести. Жизнь в постоянном напряжении и бегах не только не отталкивала, но наоборот, восхищала своей неординарностью и отсутствием времени на скуку. Романтический настрой тщательно избегал в мыслях возможную ссылку или идеализировал её, заставляя воображать себя мучеником, а преследование жандармами воспринималось как детская игра в прятки — правда, с более серьёзным исходом, чем хлопок по плечу и необходимость быть ведущим в следующем раунде. Страха не было всё равно.
Кириллов встречал на перроне — Верховенский не имел ни малейшего понятия, как он выглядит, пока тот сам робко не подошёл к нему, всматриваясь в глаза.
— Вы так франтовато одеты; я сразу понял, что это вы, — забормотал Алексей без приветствия.
Про него такого сказать было нельзя — потухший, мёртвый взгляд, блеклая одежда и совершенно беспорядочно уложенные волосы. Живость проявлялась только в некоторых поворотах головы и дёрганых движениях руками, которыми он постоянно взмахивал при разговоре, оставляя тон лишённым эмоций напрочь и передавая их только жестами.
Верховенский поймал извозчика, и они с Кирилловым направились по просёлочной дороге, наблюдая редких прохожих и жмурясь от холодного ветра, бившего в глаза.
— Как давно вы живёте в Ури? — Пётр, привыкший к духоте, сейчас уже кутался в пиджак, поднимая лацканы.
— Года четыре, если не больше, — пожав плечами, ответил Кириллов. — Всё планирую уехать, да никак не получается.
— Что же вас не устраивает?
— Люди, — он отрешённо смотрел в сторону, нервно бегая взглядом по прижимавшейся к земле траве. Всем своим видом он демонстрировал нежелание разговаривать на эту тему.
— Как насчёт тех, что вы обещали мне посоветовать?
Алексей слегка оживился, заёрзав на сиденье, и сцепил руки в замок.
— Знаете, я уверен, что они подойдут вам в качестве расходного материала. Общаться с ними бессмысленно и даже вредно.
Такой цинизм натуре Верховенского был непривычен, но уверенность, что его придётся приобрести для успешного ведения дел, никуда не пропадала.
— Мне большего и не нужно, — он закинул ногу на ногу, — думаю, того, что у меня в хороших знакомых будете вы, вполне достаточно.
Просияв, Алексей наконец поднял на него взгляд — сейчас в лице читались восхищение и даже какая-то мольба. Можно было расценить это как готовность всеми силами участвовать в деле.
Дом его, по сравнению с соседскими, пугал своей наружной обвешатлостью — как будто в нём давно никто не жил. Единственное, что выдавало присутствие человека — чистое, натёртое до блеска окно, направленное, впрочем, не в сторону других домов, а на горный склон, где сейчас лениво начинало опускаться за горизонт солнце.
Внутри обстановка была скромная, но аккуратная — всё педантично разложено по местам, не высматривались даже случайно оставленные где-нибудь листы бумаги или брошенные салфетки. Это придавало всему помещению какой-то музейный вид — казалось, что даже за неосторожно оставленную у входа обувь его прогонят взашей.
— Вы уж не сердитесь, что в такие условия позвал, — слабо улыбнулся Кириллов, выдвигая скрипучий стул и жестом приглашая сесть. — Если не устроит, можем подыскать вам съём.
— Всё в порядке, — поспешил уверить его Пётр. — Я не сильно требователен.
Имена будущих сообщников были записаны так же старательно, хоть и спешащим неровным почерком — напротив каждого краткие сведения и адрес. Верховенский спрятал листок в нагрудный карман.
— Откуда вы вообще знаете, что они могут помочь?
— Скажем так — лично я с ними не знаком. Шапочно слышал, что люди достаточно алчные до выгод, притом пресмыкающиеся и без царя в голове. Таким можно всё внушить, что угодно, и поверят, будто сами дошли.
— Трусы наверняка.
— Убедите, что безопасно для их шкуры, и пойдут на край света за вами. Я за вас поручусь.
— Вам здесь доверяют?
Кириллов неопределённо хмыкнул, дёрнув ногой и ударившись коленом о стол.
— Я мало говорю; думают, что раз скажу, значит, правда. На деле за блаженного здесь.
— Почему же так? — Верховенский даже не удивился, заметив внешний вид Кириллова и то, как он себя ведёт, но вряд ли только из-за этого его бы записали в юродивые.
— Есть мысль одна — никто подробно не знает, а кто что знает, тот не верит.
— Расскажете?
Казалось, что Алексею неуютно от внимания в свою сторону, но сейчас он оживился, вновь принявшись ожесточённо размахивать руками.
— Люди придумали себе бога, потому что сами боятся стать богами. Я не боюсь, потому что для этого нельзя бояться. Большой страх — страх боли и смерти, надо преодолеть. Я первый дошёл до этого, я богом и стану. Тогда человек переменится и станет счастлив.
— И как же вы хотите этот страх преодолеть?
— Убить себя, — с обыденностью сказал Кириллов.
— Позвольте, но и до вас самоубийц великое множество было, неужто все боги?
— Мотив. Кто убьёт себя не от карточного долга или любви, а чтобы не бояться, тот богом и будет.
— Вы правда сами до этого дошли?
— Сам, — он заметно побледнел, царапая руки и тут же раскидывая их в стороны. — Убийство другого — низшая ступень, страха меньше, а себя — высшая. Я первую проскочу, мне этого не надобно.
— Разве не большим своеволием будет прожить жизнь без страха? Умереть проще всего.
— А вы могли бы, дай я вам револьвер сейчас?
Верховенский поморщился, не желая представлять подобное.
— Слишком много планов, чтобы вот так всё завершать.
— А у меня их нет. У меня никого и ничего нет, я не боюсь.
— Ваше право, — пробормотал он.
Они замолчали — Кириллов нервно чесал затылок, явно жалея, что так раскрылся с уязвимой стороны, Пётр задумчиво теребил в пальцах край замызганной скатерти. Поглощённого собственной идеей человека сложно привлечь к другому делу, но хотя бы постараться необходимо — отчаянный, безумный может и подорвать себя не только на своё благо, но и на чужое. Думать о чём-то идейном становилось сложнее — Верховенский, у которого и маковой росинки во рту ещё не было, заметно проголодался.
— Будет у вас что-то съестное?
— Я не ем почти; чай только пью, могу его предложить.
— Мало, — тихо рассмеялся Верховенский. — Тогда я поищу, где здесь можно перекусить. Заодно и познакомлюсь с теми, кого вы посоветовали.
Они ненадолго распрощались, и Пётр вышел из дома, погрузившись в размышления. Первой встречей людей необходимо было тут же заинтересовать и подсадить на крючок — иначе существовал риск раскрытия. Если они действительно такие, какими их описывал Кириллов, то имелись все шансы — оставалось надеяться, что трусость взыграет не раньше интереса и причастности к чему-то масштабному. Впрочем, прежде чем размышлять об этом, надо было подкрепиться.
Наткнувшись на первый попавшийся трактир, Верховенский устроился у окна. Во время еды появилось ощущение какой-то странной слежки; должно быть, её причиной являлся пристальный взгляд незнакомого мужчины в углу. На его столе одиноко ютились заварочный чайник и чашка, но к ним он уже давно не притрагивался, предпочитая вместо этого неотрывно рассматривать Петра. От такого любопытства кусок не лез в горло, но Верховенский, тряхнув волосами, отвернулся и решил не обращать внимания — раз уж Кириллов есть, то мало ли здесь ещё сумасшедших?
Расплатившись, он вышел; эти светлые глаза, в которых невозможно было что-то прочитать, всё равно не покидали голову. Необходимость опросить всех потенциальных участников кружка могла стать отличным способом развеяться, пусть и странным.
Лямшин вызвал подозрения сразу какой-то суетливостью и дёргаными жестами, но согласился прийти, перед этим внимательно окинув взглядом округу — как будто кто-то помимо них двоих мог слышать личный разговор. Виргинский же, напротив, показался слишком меланхоличным, возможно, слабым нервами — отметил про себя Пётр. Из других запомнился только Шигалев, который сам принялся настаивать на скором проведении кружка — хотел вставить и свои пять копеек по поводу переустройства России.
Оставался только Эркель — жил тот, пожалуй, в ещё более странных условиях, чем Кириллов. Полуразрушенный домишко с пожухшей, но аккуратно подстриженной травой, разбитое круглое оконце чердака и заросшие вьюнком ворота вселяли тревогу, которая вмиг рассеялась, стоило из-за двери выйти белобрысому юнцу — он явно не выглядел как революционер.
— Вы Евгений Фёдорович? — обращаться к нему хотелось на «ты», но правила этикета соблюсти было необходимо.
— Я, — он просиял. — Кириллов предупредил меня. Я вас здесь не припомню, так что уверен — вы Пётр Степанович.
Смотрел он не как Кириллов — побитый жизнью пёс, а как восторженный щенок, которого вывели на улицу поиграть. «Наверняка даже не представляет себе, что такое подполье».
— Приходите сегодня к Алексею Нилычу, в восемь. Там будут все наши.
Верховенский понятия не имел, почему вдруг назвал этих людей «нашими», но если они действительно останутся в кружке, то так и будет.
— Если я могу ещё чем-то помочь, то скажите, — Евгений с готовностью закивал, стискивая в кулаке ручку двери.
— Пока что надобности нет, но спасибо за предложение.
Тем не менее, набирать подобных восторженных мальчишек имело свой смысл — кто, если не они, кинутся на амбразуру, искренне веря, что их смерть будет иметь значение? Такого молодого, конечно, стало бы жалко, но Верховенский не откидывал никакой из возможных вариантов развития событий — сам был не сильно старше Евгения.
До начала собрания ждать оставалось недолго, но отчего-то волнительно и мучительно — напротив Кириллов ходил кругами по комнате, что-то бормоча под нос и размахивая руками.
— А вы сами участвовать будете или только слушать? — лениво протянул Верховенский, отхлёбывая заботливо заваренный Алексеем чай.
— Посмотрим. Мне эти дела без разницы, я вам нужен был единственно для связи с другими, — Кириллов задумчиво улыбнулся, — ну и заради пристанища.
— Мне казалось, мы подружимся, — рассмеялся Пётр, — а вы вот как об этом думаете.
— Я буду и рад, и не рад. Лишние привязанности — это груз на пути моей идеи. Бывает всё равно одиноко; даже не раздумывал, я сам по себе говорить не люблю или просто не с кем.
— Ну, знайте, что я болтун ужасный и всегда к вашим услугам.
— Как же вы подобное дело собрались вести в таком случае?
— Ну не думайте, я только мелочами сыплю, а о чём-то серьёзном — рот на замке.
— Зубы заговаривать умеете, значит?
— Потому и уверен, что собрать людей мне по плечу, — Верховенский горделиво выпрямил спину. — Сами не заметят, как после обычного разговора станут оружие с собой носить.
— На меня не подействует, и так оно рядом постоянно.
— А вас я приберегу, не беспокойтесь. Вы мне кажетесь человеком достаточно разумным, чтобы не вступать под чьё бы то ни было начало.
Кириллов, вопреки ожиданиям Петра, не улыбнулся такому комплименту вскользь, а побледнел, заметно стиснув зубы.
— Я что-то не так сказал? Позвольте, совсем не хотел задеть.
— Всё в порядке, — выдохнул тот. — Сам заволновался за людей.
— Не переживайте, обработаю их на высшем уровне. Даже не заметят.
Напольные часы пробили восемь; Верховенский засуетился, с минуты на минуту ожидая гостей. Тихий осторожный стук в дверь оповестил о чьём-то прибытии — на мгновение захотелось всё бросить от внезапно нахлынувшего страха, но куда-либо деваться было поздно. Пётр нервно затоптался на месте.
— Я открою, — Кириллов поплёлся к двери, ссутулившись. Ничего страшного не оказалось — на пороге стоял Эркель.
«Самый пунктуальный», — отметил про себя Верховенский, — «Точно пригодится».
Позже подтянулись и остальные участники, пугливо озираясь и заходя с разительными перерывами — будто в этом кантоне действительно кого-то волновало, зачем люди собираются в чьём-то доме. Банальный званый ужин мог быть причиной.
Уже готовясь запереть дверь, Кириллов застыл на месте, вцепившись пальцами в ручку. Заинтересованный таким поведением Верховенский заглянул ему за плечо и отчасти разделил удивление.
— Не помешаю? — зашёл внутрь без какого-либо приглашения тот самый мужчина из трактира, усмехнувшись. — Николай Всеволодович Ставрогин.
Примечания:
Жду мнений! Интересно ли, стоит ли продолжать?