Ночь

Багровый и белый отброшен и скомкан, в зелёный бросали горстями дукаты, а чёрным ладоням сбежавшихся окон раздали горящие жёлтые карты. Бульварам и площади было не странно увидеть на зданиях синие тоги. И раньше бегущим, как жёлтые раны, огни обручали браслетами ноги. Толпа — пестрошёрстая быстрая кошка — плыла, изгибаясь, дверями влекома; каждый хотел протащить хоть немножко громаду из смеха отлитого кома. «Обычная московская ночь» — сказал бы кто угодно, но не Маяковский. Он умеет чувствовать каждое изменение в русской столице (один из его многих талантов). Смотреть в окно со старой, деревянной рамой одно из любимийших его занятий. Вот в соседнем доме осталось всего пару окон, в которых горит свет. Странно, ведь давно уже стрелка часов ушла за полночь. Хотя, какая разница, может они также как и Владимир, отдаются философским размышлениям о жизни, смерти и будущем. Маяковский опустил взгляд вниз. Бульвары, улицы и переулки переплетались в сложнейшие узлы и вырисовывали неведомые узоры. Яркими вспышками горели фонари. Тишина и спокойствие наполняли ночную Москву. Вдруг из-за поворота вышла длинная змея людей, которые громко болтала о чём-то. Жаль услышать их разговоры было невозможно. «И правда кошка.» — подумал Владимир о своем стихотворение. Ему часто вспоминалась беззаботная юность, когда творить можно было для себя, а не для партии, когда не было такой жёсткой цензуры, а писать можно было свободно, когда он был не Владимиром Владимировичем Маяковским — великим поэтом, служащий делу революции, а просто Володей, одним из бунтарей и футуристов, идущим вперед, в светлое будущее. — Володь, — из-под одеяла высуналась светлая макушка Есенина. — почему не спишь, что-то случилось? — Нет, Серёженька, — Маяковский улыбнулся. Вот перед ним лежит та самая юность в лучших её проявлениях. Лучик солнышка, которого так часто не хватает в пасмурной и холодной Москве. — просто не спиться. — Понимаю, мне вот тоже не спиться. — сейчас Сергей выглядит, как ребенок, настолько он наивно и непосредственно это произнес. Над ними нависло молчание. Спустя какое-то время Есенин положил свою руку на руку Маяковского. Тот же аккуратно погладил её, поднял и поцеловал. Есенин сидел подставляя свои пальцы под поцелуи. — Володь, — вдруг послышался голос Сергея. Маяковский молча поднял вопросительный взгляд. — я хочу поцеловать тебя. Владимир приблизился к лицу Серёжи, втягивая того в нежный поцелуй. Есенин закрыл глаза и предвинулся ближе. Он положил руки на плечи футуриста. Каждое движение показывало всю их нежность и чувственность. Вдруг Маяковский отстранился переходя поцелуями на шею. Легкие прикосновения оставляли лишь влажный след на коже возлюбленного. Есенин с упоением наблюдал за каждым действием любимого. Руками он проходился по шее и спине Владимира. Тот же перешел на ключицы, слегка скрываемые тонкой ночной рубашкой. — Володь.— прошептал Сережа, обнимая своего партнера. — Что такое, солнце? — спросил Маяковский, отстраняясь от полюбившейся им шеи. — Я люблю тебя. — также тихо, как и в прошлый раз, сказал Сергей. Владимир лишь продолжил оставлять нежные поцелуи на ключицах, подтверждая свои чувства действиями. Так они провели всю оставшуюся ночь, обнимаясь и обмениваясь поцелуями. И не хочется думать ни о прошлом, ни о будущем, только наслаждаться моментом любви и нежности. Я, чувствуя платья зовущие лапы, в глаза им улыбку протиснул; пугая ударами в жесть, хохотали арапы, над лбом расцветивши крыло попугая. «Ночь» 1912 г.