За печатью

Просыпаюсь я от криков. Начались они как минимум час назад. Поначалу я чуть не вскочил с кровати, потянувшись за оружием, но сразу же понял чьи они. Затем просто стало невозможно спать. Полудрема, в которой мои усталые мозги и тело хотели оставаться, но из которой вытягивали крики солдата Урсуса и намного более человеческое желание сходить в туалет, постепенно превращалась в пытку. Я сплю довольно чутко. Могу проснуться от малейшего шороха, от простого скрипа досок в другой комнате. Это то даже не связано с паранойей, образовавшейся со временем. Жизнь зараженного далеко не сахар, а орипатия — та еще сука. Иногда это просто боль, не дающая впасть в дрёму без обезболивающего, из-за чего я и удалился в недолгое уединение. Приступы у меня случаются довольно редко, да и эффекты у них довольно специфичные. Вот только болезнь, так или иначе, мой компаньон по жизни. Иногда сложно дышать, сложно даже думать. Даже руками еле могу вилку поднять, если яд внутри меня решит лишний раз посмеяться. Когда ассимиляция дает о себе знать — проще закинуться обезболивающим и пытаться пролежать, ощущая как жизнь уходит из тебя, заменяясь чем-то другим. Ко многому можно приспособиться. Но если раньше каким-то образом общая отстраненность, вместе с постоянным напряжением и полу-животным поведением помогали пережить самые тяжелые периоды жизни и совершать вещи, которые я бы себе не простил, то сейчас ее уже нет. Нужно идти дальше, давая себе полный отчет о происходящем, ведь теперь ответственность лежит уже не только за себя самого. В общем грустное это дело — умирать медленно. — Блять. — Матерюсь уже на почти родном и встаю с постели. Потрескавшиеся крылья цвета плавленого серебра вяло следуют за торсом. Кое-как напяливаю бронежилет, перчатки и, зевая, беру пистолет. Карабин и меч я оставляю в лачуге, закрывая комнату на ключ, а нож у меня всегда на теле спрятан. Это только после того, как я еще минут пять посидел на кровати, обхватывая голову и полностью возвращаясь в реальный мир. Во время дремы мне минимум три раза успели померещиться внезапные события и чужие голоса, заставляя открывать глаза на несколько секунд, чтобы потом закрыть и развеять происходившее в голове. Несколько часов перерыва, которые должны были дать возможность отдышаться от битвы всем, в итоге, кроме меня. Дом управляющего лагерем больше напоминал каморку. Было несколько комнат, но они были донельзя маленькими. Причем одна из них просто была как приемная сразу перед порогом. Кровать с матрасом были не сильно лучше тех, что в бараках, но хоть спасибо за уборную, а не дырку в полу. Да и унитаз, вместо сортира. Делать свои дела под открытым небом севера Урсуса — та еще пытка. К слову, о них. Крики внезапно превращаются во все еще довольно громкое мычание, но оно уже не так сильно бьет по ушам. Надевая шарфик на довольно теплую шинель, недавно освобожденную вместе с остальными ценностями и обитателями лагеря — я открываю дверь, где двое часовых чуть ли не вздрагивают от скрипа. Я бы одел ушанку, так как тут холод с ветром жуткий, но нимб мешает, да и тогда буду вконец выглядеть как местные вояки. А регулярную армию я очень как не люблю. Да и ушанки тоже. Секунду… Искра, моментальный туман в мозгу и вот уже приятное тепло распространяется по моему телу. Румянец не появляется, как-никак мелкая печка в доме была, и какое-то подобие комнатной температуры вместе с ней можно было поддержать. За несколько часов дрёмы даже немного согрелся, что не могу сказать об охранниках. Крылья меняют цвет, приобретая легкий золотой оттенок и наполняются светом. Бросаю на часовых быстрый взгляд и смотрю как они ежатся. Оба приветствуют, что до сих пор меня немного смущает. Конечно, люди Патриота хорошо работают с новичками и стараются работать с дисциплиной, но стопроцентные воинские порядки нам не подходят. Я вижу, как один из них мнет руки под моим взглядом, а из-под приподнятой маски идут белые выдохи. Я не был лидером. У меня не было харизмы, не было опыта ведения такого количества людей за собой. Даже на общечеловеческом уровне, вряд ли зараженные, приличное количество которых вряд ли вообще видели Санкту, поверили бы мне из-за простого внешнего различия, пусть я и провел достаточно времени в Урсусе. Латерано не убивает своих собственных граждан и не загоняет их в лагеря. А делиться своей историей и говорить о том, что я забыл в этой стране — было бы просто жалко и бессмысленно, особенно уже среди переживших погромы и потери близких. А на возможные вопросы насчет моего ‘падения’ я отвечать не хотел. Может быть, людям в ситуации было и наплевать, но клеймо было клеймом, насколько бы лицемерно среди террористов или борцов за зараженных это ни звучало. Немного тусклые крылья и нимб говорят сами за себя. Несколько секунд раздумий, и я уже делаю то, о чем пожалею позже. — Тронете что-нибудь из вещей — будете на холоде всю неделю стоять. Они смотрят на меня через маски, в течение доли секунды, пытаясь понять, о чем я. — В дом. Греться. И чтобы на посту были к моему возвращению. Я не был лидером. Но я был упрямым, у меня был опыт ведения боя и выживания в худших условиях, а также какие-никакие знакомства. Ту часть, где ты командуешь целой веткой террористической военизированной организацией пришлось схватывать на лету, как и многое другое. Получая быстрые благодарности и видя закрывающуюся за мной дверь, я невольно снова смотрю на часы. Партизаны со своей главой будут здесь часа через три. Радиосвязь каждые два, после того как взяли лагерь. Электронные часы на момент зависают, но свет, наливающий меня, не дает им отключиться. Проклятый Урсус со своим холодом. Да и сам пейзаж оставляет желать лучшего. На деревьях и зданиях развешены полуголые и изуродованные трупы, ожидающие прибытия Урсиан. Мой личный подход в случаях захвата, да и принципе во всем остальном заключалась во взятии всего, что имело ценность, и можно было сбыть за какие-то деньги. Зимние униформы Урсуса могли послужить как теплая одежда, пусть и после удаления знаков принадлежности. Также как и маскировка или как материал. На крайняк как топливо для костра, вместе с пленными солдатами. Талула все-таки умела отжигать в компании. В последнее время, говорят, совсем изменилась и спокойно казнит своих же людей за проявления нежелания делать тоже самое с врагами. Не сказать бы что это сильно отличается от порядков в некоторых армиях, но есть враги, а есть просто мирные люди, на которых тоже много злобы у зараженных, включая обычную жестокость, проявляемую во время войны. Тут вдаваться в вечные рассуждения и раздумья бесполезно. Темы повторяются, итога нету. Да и некоторые ‘мирные’ ублюдки любят организовывать импровизированные погромы собравшись в толпу, уже по собственному желанию. По крайней мере у меня был короткий запас терпения по отношению ко вреду обычному населению. Я не хотел руководить бандой тварей и грабителей, хотя, по сути, первое уже представляло общественное мнение о нас, а второе было практически в названии. Reunion Acquisition Detachment. Оно же отделение по сбору или приобретению. Он же ‘Отдел Закупок’, когда на публике нельзя открыто говорить или просто хочется пошутить. Мычание продолжается ритмичными стонами, будто оно идет вместе с дыханием. Вокруг меня попадаются бойцы в моем подчинении и редко шнуруют недавно освобожденные заключенные. Смотреть на них страшно — каждый выглядит сломанным по-своему. А ведь тут даже не преступники с тяжелыми статьями. Просто обычные люди, которых показательно свозят из-за болезни. Если бы тут были криминальные типы — это был бы новым уровнем кошмара. Оригиниумные рудники Урсуса это вообще филиалы ада. Рубить и пилить деревья на морозе тут считается отпуском, а от пайка заключенных дивишься стойкости и живучести людей. Конечно, длится она не долго, но я бы в таком говне до смерти не мог бы жить. А я видел, как гражданская война в Казделе ломала жизни и рушила города, оставляя целые сообщества без домов, еды или средств для защиты. Даже участвовал в этом. Видеть целые семьи в таких местах Урсуса, со схожей ситуацией, смотреть как они кидаются с благодарностью на членов Реуниона, особенно на людей Патриота, который стал настоящим символом… Я плохой человек. И на эту тему я особо не рассуждаю, а моральный онанизм с бесконечным поиском оправданий я тоже не люблю. Но когда ты напрямую сталкиваешься с подобными зверствами, тем более уже знакомыми тебе — первая мысль всегда о том, как это прекратить и кого нужно убивать. По крайней мере пока я еще думаю об этом, я понимаю, что толика благодетеля во мне еще есть. Поворачивая к зданию, которое служило жалким подобием кухни и столовой для заключенных, передо мной представляется настоящая картина маслом, достойная музеев в столице. Два отряда, мои два отряда вместе с Габором, огромным наемником из Казделя, который сейчас стоит за группой Урсиан, похоже, решили вконец снять детские перчатки. Комендант Савельев, голый, со связанными за спиной руками и кляпом во рту, облитый ледяной водой и выкинутый на снег, громко мычал пока тройка наших собак кусали его. Оставь его так на холоде, будет жуткая смерть. Но он Урсус — пару дополнительных минут до полного обморожения это ему даст. Как он вообще ещё не устал орать? Видимо поэтому кляп и засунули. Присмотрюсь… Стоп, а это кто-то другой. Несколько солдат Урсуса, пока еще одетых, со страхом в глазах и руками за головой наблюдали за этим шоу, сидя на коленях на снегу, под пристальным взглядом остальных. Габор первым заметил меня и выпрямил свой массивный торс. За ним последовали другие. Собачки даже перестали кусать тушу несчастного медведя на пару моментов, но потом быстро продолжили. — День добрый, командир! — Ко мне осторожно подходит лидер одного из отрядов, буквально сияющий не хуже моих крыльев. — Не особо… — Ворчу в ответ, замечая чашку горячего чая у него в руке. — Это…что? — Спрашиваю я, переводя взгляд на пленных пехотинцев и голо тело вертевшегося в снегу. — А, этот. Мы нашли отряд патрульных во время обыска, те, которые за зараженными охотятся. — Немного замявшись, ответил пехотинец. — Прятались в подвале, надеялись сбежать. Ну, овчарки их сразу выследили пока мы всё смотрели. — Что-нибудь ценное на руках было? — Опознали несколько личный вещей заключенных, деньги и оружие. Обычная экипировка. Сложили вместе с остальным, командир. Эти твари еще на склад думали пробраться, как они сказали. То-то я во время сна из соседней комнаты слышал особо долгие радиопереговоры и лай собак. Адъютант в штабной-лачуге не захотел меня из-за ерунды будить, поди. Вот только пытками они весь лагерь подняли. — Значит допросили? — Допросили и наслушались. — Отвечает боец с неприкрытой злобой. Чувствуется, что парень хочет сплюнуть на землю, но сдерживается при мне. — А что эти смотрят, а не на столбах висят уже? — Я спрашиваю, показывая пальцем на пленных солдат, издали прислушивающихся за нашей беседой. Говорю я не на языке пленных, хоть у нас в организации очень много народу из Империи. Нефиг им еще выслушивать. Да и лучше лицом не светить — мало мне крыльев как способа опознания. При виде моей вытянутой руки я замечаю на их глазах больший испуг. Правильно сделали, что респираторы и ушанки у них забрали. — Патриот, сэр. — Молчание после этих двух слов говорит мне все. — Ладно. Это уже не первый с кем вы занимаетесь — хватит. Сбросьте его уже в какую-нибудь яму, а то даже мычит он громче всех. Пусть хоть наши отдохнут. Остальных раздеть и в подвал. — Так точно. — Получаю в ответ, сразу перед тем, как боец достает клинок. Несколько секунд и мычание прекращается. Значит хочет показательные устроить, как что-то наподобие организованности. Местные, может, и не против, после того как мы дали им отомстить по-своему, но мне уже хочется поскорее забрать все ценное и свалить на временную базу, с которой мне очень как повезло. Особенно его занимали в основном люди мои и Патриота вместе с Еленой и ее людьми, которых мне одолжили как подкрепление. Талула как обычно вела свой поход где-то вдали, и жгла все вокруг Чернобога, век бы её не видел. Фауст должен был ненадолго покинуть Чернобог на операцию, чтобы потом вернуться, а Мефисто ошивался около него. Скоро и я должен был присоединиться к ним. Где была W я не знаю. Не особо хотел знать. ФростНова и Патриот эффективно партизанили, но после каждого набега надо вести сводки, делая акцент на еде и пополнении людей. Припасы в сраной тундре были не резиновые — нужно было налаживать контакт с поставщиками осторожно, а голод являлся одним из худших условий. Он меняет людей не многим хуже жестокости. Можно бесконечно бить руками о грудь и кричать о стойкости и мужественности солдат, но если не будет еды — то грань, отличающая бойцов от зверей, начнет быстро испаряться. Если уж мирное население в совсем тяжелые периоды могут дойти до каннибализма, можно представить, что начнут делать уже натренированные, вооруженные и жестокие люди. Хотя бы можно было грабить склады с продовольствием, но, главное, чтобы после этого не травануться и кирпичи класть не начать. Хорошая еда повышает боевой дух намного лучше красивых речей. Пополнение — это отдельная головная боль. Дебил поймет — местным тупо некуда идти. Остаться здесь не вариант. Осесть вдали не могут — патрули зарежут. Податься в какой-нибудь Рим Билитон или Колумбию как рабочие? Попробуй еще добраться туда без вопросов и переправить народ, хотя и это входило в варианты. Черт, да я рвал жопу, пытаясь выиграть еще не умирающим людям какую-либо работу или место для жизни. Они могли работать на Воссоединение так, а не просто умирать ни за что без подготовки. Некоторые таким способом и хотели отблагодарить. Но отправлять их работать и слать деньги за наше дело… Даже не дело в опасности перехвата и ареста, сколько желание чтобы хоть мелкая часть освобожденных жила лучшей жизнью, а не умерла в дыре, в лесу или напоровшись на меч. Если получалось хоть редким единицам устроить какое-то подобие новой жизни — это уже была победа. По крайней мере раньше я себе так говорил. Из вариантов были еще Казимиерз и Коммерческая Палата, но это отдельная жопа без ручки, которую я целовать не собирался на постоянной основе. Хотя бы с ними можно было найти общий язык, как и с некоторыми другими организациями. Благо знакомые тоже есть, вот только нахер я им сдался, кроме как за добычу и разведданные из Урсуса. Я больше не турнирный рыцарь, а открыто, ярко и публично светить своим членством в Воссоединении означало закрыть себе вход туда и какой-никакой план отхода в место, где у меня было что-то вроде дома, хоть возвращаться я и не собирался в ближайшее. Даже отправить каких-нибудь людей в безопасное место, с небольшим количеством денег на первое время, где они могли бы как-то жить — стоило попробовать. В основном это были немногие, кто не мог сражаться. Молодые дети, их родители. Иногда попадались полные семьи. Были больницы, которые лечили зараженных, были и города, где их не убивали. Еще бы на них не пытались нажиться там. В любом случае, я отказывался пускать всех мясом на армию. И к счастью, я был не один такой. Воссоединение кроме разрушения пока мало чего могло достичь в принципе, но мы могли защищать друг друга. А где была хоть какая-то передышка от постоянной угрозы смерти — там были возможности. Победы для нас заключались в том, чтобы тянуть наших врагов вниз и в простом выживании. Или в спасении других зараженных, пусть слишком многие и трактовали это слово по-своему. Огромная численность была как обоюдоострый меч, а высокая смертность и отчаянность были грустными реалиями. Моя работа в организации заключалась в двух вещах. Держать Реунион, на общем языке, на плаву, путем получения средств существования и разведки с этим связанной. В ход шло все: от классического собирательства-мародерства, до установления контактов с группами интересов и сбыта целого спектра товаров. Трофеи, наркотики…люди. Логистическая поддержка и управление активами, если говорить языком бизнеса. Деньги и информация были нужны всем, особенно зараженным которых за километр сторонятся. Нужны были контакты, агенты, сливающие информацию в разных городах. Посредники для покупок и специалисты, благо с черным рынком было хорошо везде. Жертв Орипатии на Терре было очень много практически в каждой стране кроме моей родины. Те же гетто, тот же рабский труд и побои с вариациями в зависимости от места — просто рай для криминала всего вида, ведь все равно будут на зараженных же спихивать. Помню, когда еще был в Казделе — там вообще разруха такая что не понять кто за что с кем борется, если ты не местный и не жил там. Хотя, Каздель это часть моей жизни, про которую я не хочу вспоминать в деталях. Еще одна причина, из-за чего меня кривит от размышлений об Острове Рходс. Хотя, надо сказать, препараты и планы лечения у них передовые. Опробовал еще во время жизни в Казимиерзе… Казимиже-тьфу! Если бы было всё проще — то я бы с мечом и ружьём шёл в авангарде почти не вылезая, так как это было более знакомо и в чём-то намного проще. Какие-нибудь шпионы, оперативники или предприниматели в этом деле были бы намного лучше меня, но их не было. Вернее, они были на другой стороне баррикад. А у меня были цели, которые, хоть и осуществлялись через насилие, но требовали сноровки. Как мне когда-то говорили — управлению лбами и ведению дел с людьми не научишь. Это уже от тебя зависит. Оторвать голову, правда, намного легче и даже приятней. Время работать. Внутри столовой чуть лучше с отоплением. Хрустя костями, я снимаю белые перчатки и направляюсь за чаем, который, в лучших условиях, я бы обходил взглядом. Привередливость у меня с детства и ее ничем не выбьешь, хоть с голодухи и не такое съешь-выпьешь. Комендант Иван Савельев, глава этой дыры Урсуса, сидит связанный и избитый в центре большого зала. Кроме старых шрамов его тело уже разукрашено новыми разрезами и ушибами, а во рту не хватало зубов. Правый глаз представляет собой один большой синяк и закрыт намертво, в то время как левый весь потрескавшийся и слезится. Сквозь темные волосы виден большой ожог на скальпе. Ради этой суки мы даже столы подвинули. Не каждый день наведываемся к таким ублюдкам в гости. — Ну что, гнида имперская, будешь комбинацию от сейфа говорить? Или про твоих друзей рассказывать начнешь снова? Он выплевывает крови в мою сторону, но промахивается, в результате чего попадает в большого охранника, полностью окутанного в тяжелую броню. Ошметок зубов скатывается по нему, хотя тяжелому пехотинцу откровенно насрать на чистоту. Он и так весь в крови на зимнем камуфляже. Тем не менее… — Выблядок Латеранский, да как только сюда третья армия доберется, тебя по кругу пустят вместе с твоими инфицированными мраз-! Вылитый на него чай и пинок отправляет коменданта вместе со стулом в стену. — Вот это ты зря. — Говорю я. —Единственная армия, которая сюда прибудет — это люди Патриота. В его ошарашенном лице я узнал знакомые выражения страха и паники. Вот только Патриот с ним быстро разберется, а я могу растянуть надолго. — А на вас, подонков, вся Урсня плюется. Особенно ваши же люди, которых вы в рабов превращаете. — Мораль вздумал читать, падла? — Оклемавшись, процедил Иван. — А сколько невинных людей вы заразили и сколько убили, а? Мы хоть эту заразу под контролем держим, а не распространяем. — Да не, мораль это вам генералы или полудохлые аристократы любят читать, чтобы гнать и драть было спокойнее. — Я отвечаю и беру стул, чтобы перед ним усесться. — Меня вот удивляет, сколько революций, сколько внутренних конфликтов в вашей Империи, а рабы Гиппогрифов не только ими остались, но и на друг друга ополчились. Как они вас, интересно, разделяют в армии? Первыми идут самые сильные Урсиане, или другие древние с захваченных территорий, которых не жалко? — А тебя, поди, священник раком ебал в церки — от того ты и заразился, да? Чтобы пидорнутая из своей же страны тварь, имела к моей родине претензии…суууука. Мои руки непроизвольно сжались, как только я услышал начало этой фразы. Хорошо, когда люди могут найти общий язык через ненависть. Орипатия половым путем по идее не передается… Но учитывая какой ужас можно найти в рабочих лагерях, когда доходит до женщин, эта тварь вообще обнаглела такое говорить. — Раком…мы как раз поставим тебя. — Отвечаю ему, разминая шею. — Пустим по кругу, а потом засунем в очко достаточно острый осколок руды, подвесим вниз головой и оставим замерзать. Кстати, какой там у вас подход к семьям, если тебя найдет армия зараженным? — Тут я замечаю момент открытого страха на его лице. — Можем просто оставить в камушек превращаться. Кастрируем только сначала, а пока под noдмогу будешь ждать — своих друзей будешь жрать. На последнюю фразу маска уверенности коменданта в конец дала сбой. Ага, в правильном направлении двигаемся. Идея, кстати. В руднике еще есть оригиниум, так что его хорошо бы закрыть. Трупы можно раскидать по базе и вставить куски. Насколько быстро можно будет ее сделать непригодной так? Как быстро материал ассимилирует органику-то? — Ты не думай меня спровоцировать на быструю смерть. — Говорю я ему, запивая уже новой кружкой ‘освобожденного’ чая. — Мы оба знаем, что живым ты отсюда не уйдешь, но унизить тебя до уровня еще ниже твоих недавних рабочих, мы успеем на раз-два. Краем глаза, пока моя улыбка становится все шире, я замечаю, как ‘тяжелый’ еле заметно повернул голову ко мне. У входа к зданию меня определенно подслушивает хотя бы один отряд. — Вот только ты тут полумертвый повлиять на это можешь только если перестанешь из себя гордого героя войны строить... — Запиваю. Господи, какой же горький. —...а я могу передать весточку в Чернобог на худой конец. Это же твоя рамка с фотографией? — Спрашиваю я, протягивая свою руку и показывая женщину с мальчиком школьных лет. Он подползает, влача за собой стул, пока я терпеливо жду. Аккуратно сложив пополам фотографию и положив ее себе в карман, я смотрю на Савельева. Улыбка сама ушла с моих губ, а на лице не осталось ничего кроме едва заметного презрения. Минута молчания. Мужик уже давно приближается к концу среднего возраста, а я даже сомневаюсь, что доживу до него. Конечно, длительность жизни и внешнее старение различается от расы к расе, но каждый зараженный понимает, что ситуация не в его пользу. Я смотрю в его глаза, ожидая нужного мне содействия. Ну же сука, ну же, ломайся. Не заставляй меня это самому делать. — Пошла ты нахуй, свинья заражённая. И твои пидорасы вместе с тобой. Фотография падает на пол, и я выливаю остаток чая на нее. Чертыхаясь про себя, я иду на кухню. Охранник справа от меня начинает зловеще разминать руки. Хорошее утречко, ничего не скажешь. На момент мои мысли возвращаются к мальчику на фотографии и мозг сам начинает мысленно считать, на сколько считанных годов я был старше его, когда колесо жизни въехало в реку говна. Бесполезные мысли. В конечном счете, он все рассказывает. И комбинацию к напольному сейфу, и где ценности в лагере припрятаны, и даже все что он знает про организацию погромов в Урсусе и своих дружков. Полиграфа кроме кухонных принадлежностей у меня нет, так что некоторым вещам придется пока что поверить, перед перепроверкой. Но вот огромный напольный сейф в лачуге открыть смогли. Вытаскивать его и долбить часами чтобы повредить никому не хотелось. А в нем толстые стенки и два замочных механизма, так что просто так не вскроешь. Да и с собой не повезешь. Огромный, блин. Под конец я опять заляпан кровью чуть ли не еще больше, чем после атаки на лагерь. Спасибо вражеской шинели, ее не особо видно. Пачкать вещи кровью, когда их стирка была не такой частой и чем-то вроде роскоши, если сравнивать с уровнем жизни обычных людей — совсем не хотелось. Так что накидывать что-то черное стоило в таких случаях. А маска на лицо…смысла не было. Вот только в маске химзащиты мне, почему-то, намного легче себя узнать в зеркале, чем без.