Вечный алый закат у меня в рукавах. Юности лучший враг, красный тлеющий мак. Догорают за мной фонари, Птицы кричат - сердце сожги.
На Мандалоре закаты в последнее время стали наступать намного быстрее, солнце спешило укрыться за горизонтом, уступив место ночи. По крайней мере, так казалось Оби-Вану, который находил особую прелесть в любовании умиротворённым, засыпавшим небом. По нему раскинулись багряные полосы, точно маки в поле. Когда подходила очередь обхода их небольшого лагеря, он любил проследить изменения палитры цветов, пока все не заволокли сумрак и легкий туман. Очистить голову от разного рода размышлений тоже было весьма полезно, а за полтора года их накопилось у юного падавана немало. Хотя, юный понятие довольно относительное. Или как говорил мастер Квай-Гон, шутя, что его ученик был мудр не по годам. Оби-Ван ставил под сомнение данное суждение наставника. Да, возможно, он умел следовать зову долга, чтил кодекс джедаев и пытался учиться у Квай-Гонна, всегда уважал его мнение, даже когда их взгляды существенно различались, тем не менее было довольно-таки трудно сохранять рассудок трезвым и холодным, находясь в обществе молодой герцогини. Птицы вдали скрывались вдали, и по небосводу растворились оставшиеся облака. Земляничный, нежный оттенок готовился стать красным, совсем как отблески пламени. Там у костра, наверное, сейчас сидела Сатин... и обижалась на него. Все дело заключалось в том, что будучи знакомыми уже полтора года, они так и не избавились от дурацкой причины, ругаться. Причем, иногда это происходило из-за сущих пустяков. Своенравная Сатин, порою чересчур дерзкая на слова, умело выводила Оби-Вана из себя, так, что он терял самообладание... На первых порах, когда их с Квай-Гоном только-только отправили с миссией на Мандалор, Кеноби считал, что все будет несколько проще. Обернулось все с точностью, да наоборот. Одному Квай-Гону было хорошо, их разногласия его слегка веселили, и он качал головой, говоря, что они оба в какой-то степени невыносимы. В начале Сатин остро переживала, что на всю ее семью периодически покушались наемные убийцы, а в Мандалоре нарастало эхо гражданской войны. Дозор Смерти, чью культуру хотел свести в небытие ее отец, нынешний герцог, продолжали поддерживать недовольные жители, объединявшиеся в группировки. Старшая сестра Сатин и вовсе сбежала, не согласившись с решением семьи, а она раздражалась тем, что к ней приставили двух джедаев. — Не смей ходить за мной следом, падаван, как верный пёс, — такими были ее слова после формальных приветствий, а после Сатин одарила его недоверчивым взглядом. Оби-Ван, решив не идти на поводу у первого впечатления, не сразу затаил на нее обиду. Но когда Сатин сбегала из дворца время от времени, руководствуясь скорее безрассудством, нежели здравым смыслом, и им с Квай-Гоном приходилось искать беглянку, он понимал, что раздражался. Казалось бы мотивы юной герцогини были похвальны: выслушать недовольных, чтобы ее родной народ перестал лить кровь. Но она абсолютно не думала о том, что подвергала себя опасности. Не успей они вовремя, и Сатин могла погибнуть. И надежда Мандалора на светлое будущее исчезла бы. — Для тех, кто должен нести мир, вы слишком часто прибегаете к насилию, — упрекнула его Сатин. В общем-то Кеноби не сомневался в том, что умение остроумно дерзить она отлично усвоила в отличие от некоторых норм этикета. Или соблюдение этих норм просто не распространялось на него. Он даже не мог понять, отчего всякий раз она высказывала свое недовольство именно ему! — Хочу вам напомнить, что мы бы не прибегли к насилию, — она нахмурила брови, — если бы, вы, герцогиня, не покинули дворец! Она усмехнулась, на сей раз оставив последнее слово за ним. Ее поведение больше напоминало избалованную девчонку, но несмотря на все словесные перепалки, Оби-Ван часто отмечал, что раздражение быстро исчезало, уступая место сочувствию. На нее не получалось долго злиться, а когда пришлось покинуть стены дворца, оказавшегося не самым надёжным укрытием, и скрываться, жить одним днем, делить не только кров, но и прикрывать друг другу спину, они смогли невольно проникнуться симпатией. Все-таки увидеть человека по-настоящему, без всяких домыслов и прочего, в таких условиях лучше всего. Сатин переживала за остатки своей уцелевшей семьи, переживала за народ и устала наблюдать за непрекращающимся кровопролитием. Она была слишком молода для всего этого, но всё-таки успела закалиться. Это вдохновляло и в какой-то степени восхищало. Ее готовили совсем для другой жизни, если бы не вторгнувшаяся война, то все было иначе. Но, с другой стороны, именно благодаря вмешательству раздора их пути пересеклись. Наверное, в чем-то магистр Йода был прав, говоря, что в хаосе скрывается не только бесконечный мрак, порою из него прорастают ростки надежды. — Знаешь, для пацифистки ты бываешь чересчур резкой, — Оби-Ван впервые обратился к ней на «ты» без глупых титулов и норм этикета, и Сатин почему-то рассмеялась. Они укрылись от наемников, оставалось только встретиться с мастером в указанном месте. — Что? — У тебя очень расслабленный, я бы сказала, весёлый вид, Оби-Ван, — Сатин заправила прядь светлых волос за ухо, посмотрела на бластер и поморщилась. Оби-Ван знал, что она терпеть не могла оружие, но в их условиях без него нельзя было обойтись. — Словно нас и не пытались убить вовсе. Взаимная симпатия всё-таки давала о себе знать. Джедаям всегда следовало держать свои чувства и эмоции в узде, ведь нельзя тем, кто защищал мир, сосредотачивать все внимание на одном единственном создании, и Оби-Ван бы до последнего не верил в то, что его отношение к Сатин не изменилось. Да, она, определенно, нравилась ему. Как человек, как будущий лидер. Былое недопонимание и желание уколоть друг друга стремительно сходило на «нет»... Но стоило увидеть один раз ее слезы, как истина рухнула, ибо все это время была лишь заблуждением. А сердце, его ведь нельзя сжечь... — Они все... Они умерли из-за меня, — Сатин впервые за все время их знакомства не старалась возводить стену и показывать, какая она сильная. — Не надо меня утешать, Оби-Ван. — Знаешь, винить себя не выход, — он бесцеремонно опустился рядом, так близко к ней, что мог посчитать сколько раз дрогнули пушистые ресницы, как скользил последний луч солнца по щеке, а светлые завитки спутались ещё больше. — Уныние приносит боль и не способно изменить то, что уже произошло. Сатин усмехнулась, но не стала спорить, всего лишь спонтанно коснулась пальцев. Всего лишь на какую-то жалкую минуту. Раньше бы она налетела на него с гневными вопросами, мол, умирал ли когда-нибудь на его глазах близкий друг или брат? Что джедаем быть легче, они не помнят своей семьи... Они бегут от привязанностей... Но Сатин молчала и явно зябла из-за порывов ветра. Оби-Ван мог продолжить говорить про надежду, но ничего не сказал, лишь накинул на нее плащ и, поймав удивленный взгляд лазурных глаз, улыбнулся... Сатин была ему дорога, и, он осознавал, что это было во всех смыслах неправильно. Мастер, скорее всего, знал или догадывался обо всем, но не заводил нравоучительных бесед. Этим, пожалуй, Квай-Гон отличался от других членов Ордена. Он никогда не стремился показать, что знал на все сто процентов, как правильно поступить. Возможно, поэтому и поощрял порывы Сатин выступать перед народом. Перед теми, кто не утратил веру в мир. Оби-Ван стал намного задумчивее, чем раньше. Надежда — вот то, во что верили джедаи. Это светлое чувство можно найти везде, но не во всех случаях оно срабатывало безотказно. В их истории особенно. Кеноби понимал, что они с Сатин связаны с долгом. И личные стремления всегда проиграли в битве с чувствами, как бы не хотелось ощутить тепло, исходящее от чужих пальцев. — Глупо, — пробормотал Оби-Ван, каждый вечер, оставаясь наедине с собой, он невольно задумывался о запретном... И воспоминания накатывали, подобно волнам. Пожалуй, самый близкий момент, проведенный с Сатин, и в то же время самый неловкий, всплыл перед глазами. Когда он нес ее на руках, но споткнулся и упал... Она даже как-то шутила на эту тему... Вдали прокричали птицы, оповестив, что пора возвращаться в лагерь, чтобы уступить очередь Квай-Гону. Оби-Ван поднялся с поваленного дерева, времени на медитацию опять не осталось, и побрел к лагерю. Мастер похлопал его по плечу, принимая вахту. Сатин, разумеется, не спала. Она сидела у костра, изучая карту и кутаясь в синий плащ. И больше не злилась. Взгляд был безмятежным и довольно-таки приветливым. — Все в порядке, Оби-Ван? — спросила она.Милый, смотри на меня, слаще чем яд. Этих очей тоска, голоса кроткий хлад. Догорят за мной фонари, Солнце в руках ты сбереги.
— Не думаю, что наше местоположение так скоро раскроют, — Он присел напротив, — В этот раз мы на шаг впереди. Сатин не сводила с него глаз, словно пытаясь вести бессловесный разговор, чтобы он сам догадался и понял ее. Оби-Ван понимал и молчал. Ему нужно было чтить кодекс, а её взоры невольно заставляли думать о другом... Яд, наверное, оказался бы слаще, он избавил бы от душевных терзаний. — Хорошо, — кроткая холодность проскользнула в голосе, — Доброй ночи. Тоска прожгла его, совсем как догоравшие поленья. Сатин можно было сравнить в этот миг с солнцем, золото волос сверкало, а она двигалась столь изящно в этом простом одеянии, по которому вряд ли можно было узнать в ней герцогиню. Но аристократические черты лица выдавали. Закат тем временем пылал багряным. — Доброй ночи... Сатин, — она обернулась, даря ему улыбку. Лишь бы только сберечь ее. Это солнце новой эры Мандалора. Так думал Оби-Ван, продолжая прислушиваться к разным шорохам. До тех пор, пока алый закат постепенно не потух, и Квай-Гон не возвратился в лагерь.