Влияние ритуальных действий на вероятность

***

      Данила листал фоточки в галерее и улыбался примерно от уха до уха. Вот он красиво стоит спиной к лиственнице, голый по пояс, через плечо романтически перекинут топор. Где-то в прошлом на фоне нудит Паша, что в следующий раз заставит всех расписаться за технику безопасности, прежде чем выдать орудие труда каким-нибудь болванам, у которых явно уши лишние имеются в наличии. Но фотография не передает ни Пашиного ворчания, ни того, как Гальянов требует встать точно так же, но чуть левее, чтобы закатное солнышко красиво входило в кадр, ни раздражающего хихиканья Локи, который зубоскалил-зубоскалил, а потом тоже потребовал красиво сфотографировать его с деревом, топором, закатом и красивой спиной. К великому Даниному негодованию фотографии Романа вышли куда брутальнее. Тот хоть и был коротышом нелепого роста, но фигуру имел сурово-мужицкую, идеально вписывающуюся в антураж. Ничего этого фотография никогда не расскажет, за что Даня ее и любил. Она отбросит смешное, нелепое, житейское, но оставит чистую красоту выстроенного и срежиссированного, но момента. Через несколько месяцев он и сам не сможет сказать, сколько в ней искусственного, постановочного, а сколько настоящего — воспоминание кристаллизируется в ней без всяких технических моментов.       Экран телефона запотел, как и сам Даня, откровенно говоря. Он сидел на скамье в бане, куда только что наносил почти три десятка ведер воды и смотрел, как Николай задумчиво ковыряет немного гнутой кочергой обугленные дрова в печи. Его лицо от жара было красным и влажным, и Даня думал, что наверняка очень чувствительным, как всегда бывает слегка обоженная кожа. — Может я помешаю? Ты помидореешь… Николай дернул плечами, будто бы отгоняя назойливую муху: — Чего я делаю? — Становишься нездорово красным, такой очень серьезный сеньор-помидор. — Будет лучше, если мы оба будем нездорово красными сеньорами-помидорами? — Можем заставить всех, тогда не обидно будет. А то офигели они: как топором махать красиво, так очередь, а как воду таскать и у огня страдать, так у всех ужасно много дел. Духи не кормлены, носовые платки не стираны… Николай хмыкнул, отложил кочергу и обернулся к Дане: — К стене прислонился и сидишь, да? Тот пожал плечами: — Ну да, а что? — Баня, Дань, по-черному… Знаешь, что это значит? — Не особо… — Даня на всякий случай отпрянул от стены. — Ну а чего теперь, поздно, сиди уже. Тебе очень нравилась эта футболка? Даня тяжело вздохнул и обернулся. Вся спина была в черных разводах сажи, неуловимо навевая воспоминания о щеках хорошенькой заплаканной девушки, которая отчаянно напивалась в его смену по самой из житейских причин — какой-то там мужик оказался мудаком. — Да бля! — Не ругайся, лучше снимай. Николай встал и подошел к Дане, не дожидаясь пока тот встанет и еще обо что-нибудь оботрется светлой одеждой. — Руки вверх подними, пожалуйста. Будешь снимать сам, запачкаешь еще сильнее.       Даня сел и послушно вытянул руки вверх. Прямо как когда-то перед мамой, когда та натягивала на него майку и неудобный колючий свитер, собирая в садик.       Влажная ткань скользнула выше, и Даня зажмурился, ожидая столкновения лица почему-то не с мягкой тканью футболки, а с той самой, колюче-кусачей. Но Николай неожиданно остановился, и Данила аккуратно приоткрыл глаза. Тот держал его футболку за ворот, но больше не тянул вверх, а задумчивым нечитаемым взглядом разглядывал его живот. Татуировки что ли? Чего он там не видел? Даня решил тоже посмотреть, что там нового и интересного. Николай вышел из задумчивости и поднял взгляд выше. Столкнулись они где-то посередине, и Даня сразу все понял. Это было в его зоне понимания мира, в его привычной повседневной картине — какой-то человек его хочет. Вау, очень приятно, спасибо, к тому же здесь их интересы явно совпадали, поэтому надо было быть идиотом, чтобы не поймать момент и не прожить его. Даня может и не был гением, но и идиотом себя не считал. — Знаешь, хуй с ней, с футболкой, кажется этого пациента все равно не спасти.       Шаман тоже оказался не умственно отсталой собачкой из мема про умственно отсталую собачку, поэтому невозмутимо кивнул, отпустил ворот футболки и довольно сильно вдавил Даню в пачкучую черную бревенчатую стену и поцеловал. Крепко, без языка и любых движений, просто вдавился в него горячими, обоженными открытым огнем губами. Данила приоткрыл рот и аккуратно провел по четкой тонкой линии губ языком, и Николай сразу же сменил манеру, подстроившись.       Что-то неуловимо шло не так… Ужасно приятно, конечно, но не так. Даня призадумался. Если все оставить как есть, его конечно сейчас выебут. С большой долей вероятности — хорошо, если судить по губам, жарко оставляющим тактильный след от его шеи все ниже, но ему отчаянно хотелось, чтобы было не хорошо, а правильно. А как именно выглядит это «правильно» он, в уже изрядно поплывшем состоянии, точно не поймет. Поэтому… — Так, стоп. Давай не сейчас. Данила почувствовал, как плечи под его ладонями на секунду одеревенели и сразу расслабились. Николай выпрямился, отпрянул и смерял его прохладным, максимально контрастным температуре воздуха и тела, взглядом. — Что-то не так? — Кажется да, что-то не так. Шаман неестественно равнодушно пожал плечами развернулся и пошел к выходу. — Ты куда? — На реку, остужаться. Долго просидел у огня. Дров больше не подкидывай, только мешай.       Дверь захлопнулась, и Данила, вздохнув, взял в руки кочергу. Обиделся, конечно. Он бы тоже обиделся, но хоть постарался бы это сделать… Ну, не так очевидно. Даня с удивлением подумал, что Николай ужасно капризный человек. Не то чтобы это не было заметно в каких-то других мелочах, просто Даню удивил сам факт того, что шаман — это человек с какими-то человеческими характеристиками. Желание все на свете контролировать он как-то не задумываясь отнес к шаманским заскокам, даже не пытаясь сравнить с Пашей или даже нелюдимым Иониным, которые вели себя хоть и странновато, но абсолютно по-другому странновато.        Диагноз вырисовывался сам собой, будто Данино подсознание его уже давно подготовило и стояло наготове с папочкой с отчетом. Шаман Николай Комягин был, по внутренней типологии Дани, простым числом.       В школе, с какого-то по какой-то класс, Данила ужасно скучал на математике и даже не пытался вникнуть в то, как она работает, смирившись с собственной необучаемостью. Но почему-то как-то случайно запомнил, что вот есть простые числа. Они делятся только на единицу и на себя. Даня тогда подумал, что это ужасно одинокие числа, раз им подходит или они сами, или безликие единицы. В переносе на межчеловеческие отношения единицы ему виделись как «кто угодно». — Раз уж в этом месте духов столько, что сесть негде, то вы будьте добры, посмотрите, чтоб все не сгорело к хуям.       Баня ответила Дане ироничной тишиной, в которой отчетливо звенело пожелание сходить к доктору Айболиту и попросить выписать пилюль для укрепления размякшего от жары мозга.        Даня шел к реке, мелькая в сумерках черно-белой зебровой футболкой и размышляя о том, что какой-то там единицей он не будет, но и делиться на само себя он это чудесатое и очень сексульное простое число не оставит. Только не в его смену и не этим бесконечным летом.