Вернувшаяся

Бурная весна восстала над древним лесом; она журчала в талой воде, переливалась соловьиной трелью и распускалась чистым цветом подснежников. Весна. Она царствовала всюду, плавя снег смелеющими лучами солнца. Но даже ей оказалось не под силу тронуть те льды, которые поселились в самом сердце могучей пущи — в душе ее короля. Быть может на сей раз весна смилостивится и принесет с собой то, что казалось безнадежно утерянным? Или… Кого?

***

Солнце неумолимо ползло прочь с небосвода. Оно текло по синей глади медленно, но упрямо, попутно окрашивая высокие кроны алой краской. Листья вдали бережно перебирал восточный ветер, а в воздухе уже чувствовался полынный запах лета. Юная дева мерно покачивалась на широком корне, который отпускал древний дуб. Да притом корень тот рос так удачно, что, перекидываясь над небольшим овражком, путался в ветвях соседнего бука и образовывал подобие качели. Ее босые стопы едва доставали до земли, отчего ей приходилось неудобно вытягивать ногу и отталкиваться лишь кончиками пальцев. Она сидела, запрокинув голову, и смотрела на уходящее солнце сквозь пятерню и терпеливый прищур синих глаз. Лишь изредка дева вздыхала и нехотя отрывалась от созерцания. Тогда ее взгляд, внимательный и чистый, пробегался меж окружающих стволов, но так и не находил искомого. Дева эта звалась Лунариэлью. И пусть, когда она появилась на свет, всем Средиземьем правил день, Король Тингол сумел рассмотреть на небе далекий отсвет полумесяца. В тот самый момент безмятежное дитя на его руках обрело имя. Но то было слишком давно, а история павшего короля и разоренного государства —донельзя печальна. Они предпочитали не говорить об этом. Лунариэль всегда отличалась терпением. Да и к тому же тот, кого она так упорно ждала, был единственным существом, на кого разозлиться ей казалось не под силу. Наверное поэтому Лунариэль и прождала его добрую половину дня. А когда ждать ей совсем уж надоело, она легко спрыгнула с корней, оправила шелковое платье и неспеша отправилась знакомой тропинкой назад, во Дворец, покойно и без тени обиды в сердце. Сперва мысли ее были всецело заняты причинами его отсутствия. Затем она принялась размышлять, какую книгу из библиотеки ей стоило бы захватить с собой на случай, если Владыка вновь нагрузил его делами. Такое случалось часто. Настолько часто, что в последнее время они практически не общались. Однако каждый вечер таких дней Лунариэль привычно заглядывала к нему. Она забиралась с ногами в кресло и тихо перелистывала страницы под скрип его пера и мерное дыхание. Их дружба уже давно перестала нуждаться в словах или родительском одобрении. Она была настолько же осязаема и крепка, как земля под ногами. И даже самому Мелькору оказалось бы не под силу надломить ее. Потому, Лунариэль часто про себя любила повторять, что разлучила бы их только гибель кроа, да и то не навсегда. Только знать бы ей, насколько ошибочными в действительности оказались те наивные мысли… Поросшая кустарником худая тропинка поворачивала налево. Лунариэль тихонько напевала себе под нос простенький мотивчик какой-то баллады. Полностью погружённая в свои мысли она привычно не замечала ничего вокруг. А зря. Могучие кроны над ее головой схлопнулись ещё шагов двадцать назад. Лес вокруг стал темным, неприветливым и будто бы совсем чужим. Уютные кустики черники по обе стороны от тропинки сперва заметно поредели, осунулись, а затем и вовсе сменились высокими зарослями чертополоха с голыми колючими стволами. Вокруг стало совсем тихо: ни веселого пения птиц, ни шелеста листьев — ничего. Только ее печальная песнь ласково вторгалась в едкое безмолвие леса. И лес, словно в отместку, пугающим эхом возвращал ее. Слова в нем сливались в неясные призрачные стоны. И вдоволь напуганный, а от того и чрезмерно внимательный путник, непременно заметил бы, как ее чистой балладе о бескрайних морях и смелых войнах, порой вторил кто-то ещё — недобрый и давно позабывший теплоту жизни. Но Лунариэль вовсе не была напугана. От того мысли занимали ее внимание боле всего того, что происходило вокруг. Да и подумать ей действительно было о чем. Близился первый праздник весны — утро чистой росы. В эту ночь эльфы всего Мирквуда собирались на главной площади дворца и провожали последние холодные дни. Лунариэль нежно любила этот праздник. Король Орофер произносил тёплую речь, — он, как никто другой, умел говорить так, что в погасших сердцах вновь разгорался пламень — а после… После падения Дориата они делали это каждый год — запускали единственный фонарик — в самую темную и одинокую пору — в предрассветный час. Белый и чистый, как души тех, кто заблудился в ту кровавую ночь и пропал навсегда, он был признан негласным символом единства и памяти. И поговаривали, что фонарик этот, словно маяк, способен был указать заблудшим путь домой. Они всегда запускали его вдвоём: молодой аранэн и юная наследница целительного дара. Много веков назад Лунариэль пришла к нему с несколькими листами тонкой бумаги, в которую обычно заворачивали лембас зимой. Первый фонарик они склеили вместе и, взволнованные, едва подоспели к концу главной речи Его Величества. Владыка Орофер стоял на небольшом каменном возвышении посреди площади. Теперь же здесь располагался великий центр жизни лесных эльфов, но в ту ночь это был лишь большой пустырь посреди великой пущи, на котором толпились уставшие и измотанные скитаниями души. Удивлённый их внезапным появлением Король Орофер замолчал и взглянул на сына с немым вопросом в спокойных мудрых глазах. — Да осветит он путь тем, кто заблудился во тьме! — ответил Трандуил, покорно склонив голову. Никто боле не издал и звука. Ни во время того, как Лунариэль спешно поджигала спичку и трясущимися от волнения руками подносила ее к горючему. Ни после, когда, к великому удивлению и восторгу всех присутствовавших и их самих, фонарик взлетел и поплыл в мрачную глубину ночи. Лунариэль почувствовала его ладонь на своём плече и с привычной доверчивостью прильнула к его боку. Они стояли, крепко держась за руки и обратив взор на небо, чистое, как утренняя роса. И в тот момент им, потерянным, побеждённым, но ещё не сломленным, впервые за год странствий и лишений, вновь почудилось тепло родного дома. Шёпот вокруг становился все громче. Мужские голоса накрепко переплетались с женскими и вместе образовывали гвалт из угроз и проклятий. Будто бы исходивший отовсюду и из ниоткуда одновременно шум заполнял собой все. Голоса кляли ее в спину и завывали в кронах деревьев так громко, будто старались перекричать ветер. Но ни одно из скверных слов до Лунариэль не долетало, оседая у ее ног, словно пыль. Скверна клубилась вокруг. Она тянулась к ней, но так и не позволяла себе дотронуться — ещё не время, нашептывали в пожухлой траве голоса, позвольте ей прийти. Лесная тропка под ее ногами сменилась на вымощенную плоским камнем придворцовую дорожку. Ещё несколько десятков шагов, она знала, и поросший темным мхом серпантин непременно выведет ее к небольшому мосточку перед лесным городом. Лунариэль не ошиблась. Однако стоило ей только выйти из-за мрачной и гнилой сени изуродованных хтонью деревьев, она вскрикнула и замерла, наконец узрев истину. Ее короткий вскрик эхом разнесся над темным, полуразрушенным дворцом. Стая ворон с оглушительным гвалтом рванулась в небо и закружила над ним чёрным облаком. Лунариэль крепко прижимала ладони ко рту, боясь издать новый звук. Плечи ее затряслись, взор тотчас же заволокло призрачной дымкой слез. Она замотала головой, глядя в глаза своему самому страшному ожившему кошмару. Безжалостная и жестокая ночь падения Дориата преследовала ее до сих пор, спустя много сотен лет. Она заставляла ее бояться закрывать глаза в кровати, подкарауливала в самых дальних уголках сознания — в воспоминаниях о бывшем доме, и терзала намучившуюся душу случайно услышанными разговорами. Лунариэль оказалась не в силах забыть его. И призрак Дориата, похоже, тоже не спешил отпускать ее, представ пред ее взором снова, вот только на сей раз — наяву. Под мостком клубился туман. В нем, если приглядеться, можно было различить гримасы страданий и костлявые руки призрачных душ, которые навсегда остались заложниками погибшего дворца. Только сейчас Лунариэль наконец услышала их шёпот. Они звали ее, просили накормить. Ее лицо смертельно побледнело, а по щекам заструились слёзы. Надо было уходить. Бросать все, как в ту роковую ночь и спасать себя. Инстинктивно Лунариэль сделала несколько шагов назад, к лесу, однако тут же замерла. Трандуил. Она не могла уйти без него ровно так же, как и он никогда бы (никогда!) не оставил бы ее! Жители Амон Ланка не могли покинуть его настолько спешно без очевидной причины. Должен был остаться ещё кто-то! Непременно должен был! Она найдёт кого-нибудь, а затем обязательно отыщет и Трандуила. Туман под мостком становился все гуще. Нельзя было терять время. Повинуясь иррациональному порыву и заглушив надрывные крики здравого смысла, она бросилась в разрушенную крепость. В ту, где ещё полдня назад кипела и цвела возрождавшаяся жизнь лесного народа. Только знать бы ей, что некогда процветавший под началом Короля Орофера Амон Ланк вот уже как не одну сотню лет служил пристанищем темных сил. Лесные эльфы с тех самых пор жили на севере, в Мирквуде, и своим Владыкой теперь звали того, кого Лунариэль так отчаянно хотела найти — Трандуила.