***
Они знакомятся — как банально — незадолго до первого сентября. Арсений уже год живёт в комнате один, поэтому появление соседа становится весьма ожидаемым, закономерным и чертовски неприятным событием. Антон младше на три года и менее зрелый на все десять. Антон бесит самим фактом своего существования — шумного, бардачного, пахнущего дешёвой пиццей существования. Арсений демонстративно кривит нос каждый раз, стоит Антону попасть в поле зрения — и это замечают, кажется, буквально все. И никто не знает — и, бог даст, не узнает никогда — истинную причину такой реакции. То есть, конечно, если думать больше пяти секунд и иметь при этом мозгов хотя бы немногим больше, чем у белой планарии, причина становится ясна — так говорит себе Арсений и с разочарованием признаёт, что всё это время был глупее планарии. Арсений Антону завидует. Антон делает, что хочет, одевается во что хочет, слушает, что хочет, ест, что хочет… И далее по списку. Арсений делает только то, что считает корректным и целесообразным, одевается только в уместную одежду, слушает подкасты — потому что не хочет отупеть (а в конечном счёте выясняется, что он всё же слушал недостаточно), — и ест исключительно в прайме. Арсений хочет вести себя по-другому. Арсений не может. Потратив слишком много, по мнению самого Арсения, времени на препарирования себя и должную рефлексию, он притихает. И это удивляет, опять же, как будто бы всех. Кроме Антона. И Арсений бы начал с этого беситься, но он уже не может. Пока в один прекрасный день — а, если быть точнее, ночь — не сталкивается с Антоном в общажной душевой. Антон, очевидно, под чем-то, но Арсений — Арсений как будто бы абсолютно трезв. И всё же не может себе объяснить, как так вышло, что он позволил Антону себе отсосать. Они всё так же живут в одной комнате, почти не разговаривают друг с другом, Серёжа всё ещё уверен, что Арсений терпеть не может «ту длинную шпалу», только теперь Антон регулярно Арсению отсасывает. А Арсений не пытается с этим что-то делать. Арсений чувствует, как просачивается сквозь его безупречную, раздражающе-идеальную репутацию наружу внутренний бунт. Арсений знает, что ебанёт. Но ничего не делает — только ждёт и наслаждается отсосами.***
Беда приходит, откуда не ждали. Ну, то есть, как беда. Не беда, в общем-то, да и ждал этого Арсений задолго до появления Антона. — Я съезжаю. — Ага. — Я защитил диплом, у меня красный аттестат и я съезжаю к Алёне. Арсений, честно, не понимает, почему говорит это всё сейчас очевидно незаинтересованному Антону. — Хорошо. Арсений не понимает, почему эта незаинтересованность его так бесит. — Тебе всё равно? Антон поднимает на него такой самодовольный взгляд, каких Арсений даже в зеркале не видел. И, наверное, в этот момент в нём что-то ломается, потому что теперь ему тоже — абсолютно — всё равно. Арсений так себе говорит. — А почему мне должно быть не всё равно? Арсений так себе говорит и влепляет Антону пощёчину. И уходит, не оборачиваясь. Через месяц он завёт Алёну замуж, а ещё через полгода разводится — потому что Алёна хочет детей и не хочет ехать в Омск знакомиться с родителями Арсения. А ещё Алёна совершенно не умеет делать минет — но это ведь не так важно, говорит себе Арсений, однако продолжает представлять русые кудряшки и звон браслетов. Иначе не встаёт. Через год Арсений снова возвращается в общагу — поступает на магистратуру. Только живёт он теперь с Серёжей — таким же блудным сыном, второй раз уже одногруппником и лучшим другом. Антон, по слухам, в общаге больше не живёт. Съехался с девушкой. Арсений искренне этому рад. За себя — не за него. Арсений перестаёт быть похожим на искусственно выведенного человека. Он ходит по клубам по пятницам, меняет брюки и пиджак на джинсы с дырявыми коленками — настолько обтягивающим, что Серёжа начинает шутить на тему, которой Арсений мечтал больше никогда в жизни не касаться. Арсений заказывает по воскресеньям пиццу, и — совпадение совершенно случайное — влюбляется он именно в ту, которую таскал ему Антон в первые несколько дней совместной жизни, пока не прочувствовал всю неприязнь Арсения. После он ту же пиццу жевал в гордом одиночестве. Арсений скачивает все альбомы Продиджи, а вместо подкастов по психологии записывается к психологу. Арсений впервые в жизни чувствует себя собой, но иногда всё же не спит по ночам, прокручивая в голове их первый с Антоном диалог — и приходит к выводу, что конченым придурком из них двоих был он сам. Что они правда могли бы поладить, и, кто знает… Мысль эту Арсений гонит ко всем чертям и обещает обсудить с психологом позже, когда решаться более насущные проблемы. Арсений гонит эту мысль ко всем чертям, но не может забыть светящееся от искреннего восторга лицо первачка на пороге его комнаты с коробкой пиццы в руках и желанием разделить с Арсением всё — от последнего кусочка пиццы до собственного счастья. Арсений не знает, почему Антон не вмазал ему после первого же «я эту дрянь не ем». Арсений бы вмазал. А Антон очень изменился за год. Из солнечного мальчика с морщинками у глаз он превратился в уверенного в себе и своей власти над Арсением мужчину. Антон съехал из общаги, а Арсений не может перестать о нём думать. И надеяться на то, что они больше никогда не увидятся, и всё это лишь временное помешательство, навеянное старыми стенами общажных коридоров.***
Они пересекаются на прощальной вечеринке: так уж выходит, что выпуск их потока магистров совпадает с выпуском бакалавров, среди которых, собственно, Антон. Он приходит со своей девушкой — Ирой, кажется, — и на Арсения совсем не смотрит. А Арсений пьёт омерзительно сладкие коктейли и отмахивается от Серёжи, который настоятельно рекомендует Попову прекращать с выпивкой. И вот только тогда ёбает по-настоящему. — Один здесь? Арсений дёргается всем телом, но на голос не поворачивается. Он сегодня королева — драмы и не только. Он знает, что выглядит сногсшибательно. Он не хочет говорить с Антоном — поэтому молчит. — Один. Выглядишь… как блядь. Арсений задыхается в праведном возмущении, резко разворачивается, смотрит исподлобья испепеляющим — как он надеется — взглядом. И натыкается только на до боли узнаваемую самодовольную ухмылку. Шастун повзрослел. Колец на пальцах прибавилось, кудряшки больше не выглядят очаровательно — только очень горячо. Щетина, такая непривычная, идёт ему до умопомрачения, и Арсению резко хочется плакать и драться. Он вспоминает того Антона, которого увидел впервые на пороге комнаты, он смотрит на этого Антона — и они как будто разные люди. Дыхание сбивается, горло начинает неприятно саднить. Арсений больше не чувствует себя королевой — может, принцессой, и то вряд ли. — Скучал? — Отъебись. — Скажи, что скучал, и я отъебусь. Арсений сжимает в пальцах бокал мартини и представляет, как выплёскивает содержимое в лицо напротив. — Что ты от меня хочешь? — Ты сам знаешь. Арсений на секунду закрывает глаза и думает, что он, вообще-то, взрослый человек, который ходит к психологу. И который откладывал решение самый очевидной и больной своей проблемы до последнего, и поэтому сейчас не может найти в себе силы буквально ни на что. Что он вообще забыл на этом балконе? Антон, в смысле. А может и он сам… — Нет, Шастун, не знаю. И знать не хочу. Если ты мозгами вырос так же, как внешне — уйди, пожалуйста, прямо сейчас, и не подходи ко мне больше никогда. У него дрожит голос, подрагивают пальцы, но он достаточно далёк от того, чтобы расплакаться. Он сам себе так говорит. — Открой глаза, Арсений. В нём ничего не ломается, он уже сломан, только результаты не слишком длительной терапии и попыток починить что-то сейчас, кажется, летят коту под хвост. Арсений не может не послушаться. Он боится, что заплачет прямо сейчас, он слишком пьян и не понимает, чего от него хотят — но глаза открывает и смотрит, он уверен, преданно и грустно. Наверное, так же, как смотрел на него Антон после безжалостного «я эту дрянь не ем». Кто его тогда за язык тянул… — Скажи мне всё то же самое в глаза — и я уйду. Арсений поджимает губы и остервенело мотает головой. Антон перед глазами почему-то плывёт. — Я хочу тебе отсосать. — Если тебе так нравятся хуи, какого, извините, хуя у тебя тогда девка? — Арсений позорно шмыгает носом и заочно ненавидит Иру. — Не тавтология, а каламбур, — бурчит он, и слышит беззлобную усмешку. — Мне не нравятся хуи. Мне нравится твой хуй. Это уже, наверное, перебор — Арсений пытается обойти Антона, загораживающего проход, но его больно хватают за руку чуть выше локтя и резко дёргают на себя. Антон целует грубо, а Арсений не может — и не хочет — сопротивляться. Антон кусает мочку уха, шею, ключицы, оставляет темнеющие засосы и до боли сжимает бока — а Арсений стоит почти безвольной куклой и, кажется, плачет. А потом судорожно хватает Антона за плечи, вжимается в него всем телом, всхлипывает на каждом вздохе, но не может оторваться. Да ему и не дадут. Арсений не помнит, как они оказываются на расправленной кровати в маленькой общажной комнате, погружённой в холодный полумрак. Фонарь за окном освещает, кажется, только лицо Антона — зрачки расширены до предела, глаза лихорадочно блестят, и смотрит он то ли восхищённо, то ли голодно — а может, и всё вместе. Наверное, даже захоти он — Арсений бы не смог его остановить. И он ненавидит себя за то, что и не хочет. — Так ты разрешишь тебе отсосать? Арсений упрямо молчит и всхлипывает, сжимая простыню под собой. Блузки на нём уже нет, но джинсы он снять с себя сразу не даёт, едва слышно, недовольно мычит и ловит снисходительный взгляд зелёных с поволокой глаз. — Арсю-ю-юш, ты же хочешь. Антон мокро лижет шею, спускается к ключицам и накрывает губами сосок, прикусывая чуть сильнее, чем Арсению хотелось бы. Арсений шипит и остервенело хватается за русые кудряшки — но не отталкивает, наоборот, прижимает только крепче. Джинсы — как, впрочем, и трусы — Антон всё же стягивает, оставляя Арсения полностью обнажённым перед собой. Сам-то он только стянул худи, оставаясь в огромной футболке и явно дорогих, но растянутых спортивках. И все украшения всё ещё на нём. Арсений жмурится, старается дышать ровнее, и думает о том Антоне, который предлагал ему пиццу. Который занимал ему очередь в буфете, таскал ему кофе после пар… Он не хочет думать о том Антоне, который сейчас мастерски заглатывает его член практически до основания, который, пожалуй, слишком мокро лижет яйца, слишком сильно прикусывает подвздошные косточки и снова поднимается, чтобы нависнуть над ним — вместе с этим медленно надрачивая. Так и не сняв кольца. — Посмотри на меня. Широко распахнув глаза, Арсений, наверняка с благоговейным ужасом, смотрит на Антона. В Арсении сейчас только ненависть и обида. Но он не хочет, чтобы это прекращалось. — Скажи мне, что хочешь меня. — Нет. Антон на это хищно улыбается. — Нет — не хочешь, или нет — не скажешь? Арсений нервно сглатывает. — Не скажу. И снова жмурится, чтобы не видеть ехидной усмешки. Интересно, думает Арсений, если бы он тогда не мудачился — Антон стал бы… таким? Арсений хочет выпасть из реальности, но рука с члена пропадает, и Антон хватает его за волосы, резко дёргая и вынуждая открыть глаза. — Скажи это. Теперь бесполезно обманывать себя — Арсений всхлипывает и чувствует на щеках горячие слёзы. Губы дрожат, и он даже не хочет думать о том, насколько жалко сейчас выглядит. — Скажи. — Я тебя хочу, — сдаётся Арсений и мечтает не слышать свой собственный срывающийся шёпот. — И? Арсений жмурится снова, но Антон, видимо, переносит вес на ту руку, который сжимает его волосы, а второй отвешивает хлёсткую пощёчину, выбивая из Арсения очередной всхлип. — Смотри. На меня. — Я тебя ненавижу. — Я тебя тоже, Арсюш. До смерти тебя ненавижу. Но это не значит, что я не хочу тебе отсосать. Арсений замирает, словно муха, застрявшая в паутине. — За что? Его шёпот срывается в свист и всхлипы, но Арсений уже смирился с тем, насколько он жалок. — Арсе-е-ений… Ты даёшь кучу поводов тебя ненавидеть. И снова целует Арсения грубо, но с очевидным, немного абсурдным желанием доставить как можно больше удовольствия. На этот раз Арсений не жмурится — прикрывает подрагивающие веки, ощущая, как слиплись от слёз длинные ресницы. Внезапно жар тела пропадает, становится невыносимо холодно и тоскливо. Но глаза Арсений не открывает. Чего ему стоило молча принять тот дурацкий кусочек пиццы? Арсений слышит, как Антон открывает тюбик смазки и разрывает упаковку презерватива. — Чего ты хочешь, Арсюш? Рваный выдох. — Тебя. — Нет, так не пойдёт, — хмыкает Антон, ласково поглаживая бёдра Арсения и разводя ноги ещё шире. Он лижет от плотно сжатого колечка мышц до самой головки языком. — Одно твоё слово, и я уйду прямо сейчас. Арсений мелко подрагивает всем телом, судорожно комкает простыню, но всё же выдавливает из себя сиплое «нет». Антон удовлетворённо хмыкает. — Так чего ты хочешь? — Возьми меня. — Какой ты романтичный, — едкая усмешка. — Хоть и блядь… Арсений снова мотает головой и жмурится, удивляясь, как слёзы ещё не кончились. — Ну да, какая из тебя блядь… Ты же это мне верность хранил — ну, не считая Алёны? Скажи, ты ведь ни с кем больше не спал? Арсений судорожно кивает. — Не спал, конечно… Хороший мальчик. Антон щедро льёт смазку на промежность — и на пальцы, наверняка, тоже, — и Арсений сжимается вначале от холода, а потом от резкого дискомфорта. И шипит. — Я честно сделаю тебе хорошо, Арсюш… — нежно говорит Антон, прикусывая мочку уха, и жарко дышит куда-то в шею. — Потерпи. И Арсений терпит.***
Арсений просыпается от того, что ему невыносимо жарко, но выпутываться из плотного кокона одеяла совсем не хочется. Его с головой накрывает блаженная нега, в черепной коробке только расслабляющий белый шум, ни одной лишней мысли. Арсению хорошо. Только всё тело болит, как бывает наутро после тяжёлой тренировки. И глаза — он всю душу из себя выплакал. Снова. Арсений любит катарсис. — Арс. Его нежно целуют в плечо, заставляя довольно зажмуриться. — Тош… Ты выпил таблетки? — Да. — Молодец…Врач говорит, ты отлично справляешься. — Мы отлично справляемся… Вообще, если бы ты тогда не… — Чш-ш-ш. Я всё знаю. Арсений лениво садится на кровати и потягивается. — Я так тебе благодарен, — Антон смотрит на него так нежно, так ласково и преданно, что у Арсения дыхание сбивается на секунду — а может, на целую вечность. — До сих пор не представляю, как ты… — Мне нравится. С тобой. — Мы оба больные, — смеётся Антон. Потому что знает — нет. Сейчас — уже нет. Почти — они на финишной прямой. Арсений смотрит на него так же ласково — больше катарсиса, он любит только Антона. — До смерти тебя ненавижу, — шепчет, а затем целует в уголок рта. Антон не перебивает, только улыбается ещё шире. — Но это не значит, что я не хочу тебе отсосать. Может это всё и не очень нормально, но они точно здоровы.