Koks ist so in wie nie, genau wie freier Sex
Polygam, ohne Plan, Berlin hat kein Einzelbett
Mit anderen Worten ist es wie in den Sechzigern
Twitter ist der Club für die Zyniker und Skeptiker
Ich friere in meinem Atelier, während auf der Staffelei
Die Leinwand steht mit dem Großporträt von meiner Zeit
Кокса больше, чем когда-либо, как и бесплатного секса
Полигамен, без плана, в Берлине нет односпальной кровати
Другими словами, это как шестидесятые
Твиттер — клуб циников и скептиков
Я замерзаю в своей студии за мольбертом
Холст стоит с большим портретом моего времени
– Prinz Pi, Moderne Zeiten
***
Ремус все ещё был загадкой для Сириуса. Он думал, что, если узнает его получше, то Ремус постепенно обретёт больше смысла. Он думал, что найдёт эту нить, которая свяжет все воедино, и тогда он наконец узнает, как кто-то вроде Ремуса может существовать. Вместо этого, каждый раз, когда они говорили, он получал больше вопросов, чем ответов. Ремус был легким на подъем: с ним легко разговаривать, легко проводить время, легко веселиться. Он был спонтанным и безбашенным — был готов действовать, если представится такая возможность, не боялся рисковать. Он был честным, и у него была эта смущающая способность — добираться до корня проблемы за считанные секунды. Он был весёлым и остроумным, мог видеть вещи, мимо которых люди прошли бы и не оглянулись. Но за всем этим был и другой слой. Другая сторона. Он был безбашенным, но не безрассудным. Он был внимательным и прямолинейным, но не случайно — Ремус прекрасно знал, что делает. Большую часть времени он казался счастливым и невозмутимым, но под всем этим было что-то темное. Почти безумная потребность что-то чувствовать, граничащая с реальной опасностью деятельность для выброса адреналина, постоянная необходимость что-то сделать. Он был как сжатая пружина, жаждущая движения, чтобы облегчить напряжение внутри. Он был уверенным в себе, но казалось, что за всей этой бравадой находилась куча неуверенности. Только спустя время Сириус начинал видеть, какой именно. Было все еще не ясно, как он мог сочетать в себе столько несовместимых, на первый взгляд, черт характера. Сириус хотел разобрать его на части, снять все слои и увидеть, что внутри. Стать свидетелем того, как всё притворство соскальзывает с него, как вторая кожа, чтобы увидеть голую правду Ремуса Люпина, что-то, что до сегодняшнего дня он видел только урывками. После того напряженного разговора в его комнате Ремус выводит Сириуса на улицу. Солнце уже заходит, но на улицах полно людей — они болтают, сидят на лавочках возле Шпети, снуют повсюду на велосипедах и роликах, собираются группками возле станций метро. — Тебе нравится рамён? — спрашивает Ремус, когда они идут вдоль берега Ландвер-канала. Сириусу, к удовольствию Ремуса, рамён нравится, и они ужинают в местном ресторанчике. Это крошечное место, все тяжелое и из тёмного дерева, высокие столы с барными стульями. Пространство заполнено гостями — сейчас самое востребованное время для ужина — но Ремусу удается найти два свободных места в конце зала, он улыбается и болтает с людьми рядом. Они спрятались в углу, прямо возле окна, которое открывает вид на ресторанную кухню. Сириус завороженно наблюдает, как суровый повар готовит огромную партию домашней лапши для супов. Когда Сириус поворачивается к Ремусу, тот смотрит на него в ответ с мягкой улыбкой. — Раньше я все время приходил сюда с сестрой, — говорит он и машет ладонью в сторону окна. — Ей нравилось наблюдать за тем, как они готовят. Говорила, что из-за этого еда становилась гораздо вкуснее, чем в любом другом месте. Сириус улыбается ему, он счастлив слышать, что Ремус делится чем-то настолько личным. — Какое совпадение, что эти места сегодня были свободны. Ремус ухмыляется. — Ах, люблю, когда вещи складываются таким образом, — говорит он уже не в первый раз с тех пор, как они познакомились. Должно быть, это какая-то ежедневная магия, сопутствующая Ремусу, возможно, проявление невероятно хорошей кармы, или просто подарок вселенной. Он как-то говорил, что ему нравится разговаривать со вселенной. Может быть, это был ее способ ответить ему. — Этот ресторан особенный? — спрашивает Сириус. — Не совсем, — отвечает Ремус, пожимая плечами. Приносят еду, и он улыбается женщине средних лет, которая накрывает на стол. Она улыбается в ответ и похлопывает его по плечу, как будто они хорошо знакомы. — Я вырос здесь. Это мой дом. В груди у Сириуса болит самым прекрасным образом. Потому что Ремус предложил провести ему экскурсию, поесть здесь. Сириус думал, что это просто район, в котором он сейчас живет, совершенно забыв о том, что Ремус на самом деле из Берлина. Должно быть, он пробыл здесь всю свою жизнь, даже после того, как съехал от родителей. — Ты здесь со всеми общаешься, — говорит Сириус. У него такого никогда не было. Кочевник даже в своей родной стране — сначала школа-интернат, потом университет, затем в Лондоне он переезжал из района в район ради работы. А теперь он здесь, в Берлине, где он даже не говорит на их языке. — Ага, — соглашается Ремус и смеётся. — Культура районов очень важна в Берлине. Если ты находишь место, которое тебе нравится, ты будешь оставаться в нем так долго, сколько сможешь. Именно так устроен Берлин. Рамён на вкус замечательный и он согревает Сириуса изнутри. Или, возможно, это смех Ремуса или то, как выглядят его ямочки в тусклом свете ресторана, то, как его нога иногда задевает ногу Сириуса под высоким столом. Кажется, он болтает ногами, словно ребёнок. Это очаровательно. Сириус кивает. — Я заметил. Всё такое… децентрализованное. Ремус радостно улыбается. — Берлин сложился из союза разных маленьких деревень. У них всех были свои центры. По большей части так и осталось, просто исторически сложилось, — он морщится. — Что ж, а потом было разделение Германии после Второй Мировой войны. Берлин поделили надвое. Разница все еще огромна. — Мне нравится, — решает Сириус. — Кажется, будто Берлин — это много разных городов вместо одного большого. И в нем так много истории. — Я рад, что ты так думаешь, — говорит Ремус. — Мне кажется, что большинство иностранцев, особенно из больших городов, совсем не ценят красоту этих маленьких объединений. Сириус думает об этом. — Может, потому, что иметь один центр города было бы удобнее? Чисто с точки зрения логистики. Как в Лондоне, есть Оксфорд-стрит: если тебе нужно что-то купить, то ты найдёшь там все. Ремус задумчиво хмыкает. — Но разве не лучше иметь магазины по всему городу? Тогда тебе вообще не придётся покидать свой район, если не захочешь. Так быстрее. — Я не спорю с тобой, — говорит Сириус и поднимает руки в знак поражения. — Я просто говорю то, о чем могут подумать другие люди. Мне нравится так, как у вас — больше характера. С довольной ухмылкой Ремус делает глоток из своей бутылки. Он заказал какую-то тошнотворно-сладкую японскую содовую, выставив себя полным идиотом, когда открывал ее и чуть не вылил полностью на себя и их соседей по столу. Это не должно быть таким милым, но это так. Сириус сдерживает улыбку. — Так ты один из этих преданных берлинцев, которые будут до смерти стоять на том, что Берлин — лучшее место в мире? — спрашивает Сириус. — Чёрт, да, — с воодушевлением говорит Ремус и салютует Сириусу бутылкой. — Это и есть лучшее место в мире. — Много где жил до этого? — ехидно спрашивает Сириус. Не потому, что он хочет поспорить. Это просто весело. Ему весело. С Ремусом весело препираться. Ремус наклоняется вперёд и самоуверенно смотрит на него. — Зачем мне хотеть жить где-то ещё, если я могу жить в Берлине? Сириус смеётся и качает головой. — Ты никогда не думал о переезде? — Ну, не знаю, — смягчается Ремус. — Одно время я баловался мыслью о переезде в Париж, но это никогда не было чем-то серьёзным. Сириус тоже думал о Париже не так давно. Он улыбается совпадению, а затем разражается смехом, внезапно осознавая, что Ремус только что сказал. — Мне нравится, что, когда я сказал «переезд», ты сразу подумал о другой стране, а не о другом городе в Германии. — Иди нахуй, — говорит Ремус и тоже смеётся. — Ни за что в жизни я бы не переехал в другой город в Германии. Забудь. Зачем так низко падать? То, как Ремус собрал все стереотипы эгоцентричных берлинцев, было уморительным. Очевидно, он шутил, чтобы повеселить Сириуса, но и зерно правды в его словах определенно было. — Все люди из Мюнхена уже готовят вилы, — забавляется Сириус. Ремус фыркает. — Они тоже могут пойти нахуй. Бавария — вообще не Германия. — А? Ремус просто взмахивает рукой и смеётся. — Это локальная шутка, не парься. Бавария просто исторически всегда была сама по себе. Сириус пожимает плечами. Затем ухмыляется. — То есть, в случае чего, другая страна? — Ага. — Знаешь, какой город гораздо круче Берлина? Ремус смотрит на него с изрядной долей подозрения. — Продолжай. — Вена. Ремус ставит свой напиток на стол с такой силой, а затем так громко фыркает, что другие люди за столом оборачиваются на него. Он разочарованно качает головой, а потом делает вид, что уходит. — Знаешь что. Было приятно познакомиться с тобой. Это было последней каплей. Сириус смеётся настолько сильно, что почти падает со стула. — Вена, — повторяет Ремус и снова обиженно фыркает. — Чертовы подражатели Берлина.***
После того, как они закончили с ужином, Ремус ведет Сириуса на прогулку вдоль берега. Он машет рукой стоящей возле Шпети группе людей, которым на вид двадцать с небольшим (оказывается, некоторых из них он знает), а потом смеется над чем-то, что они ему кричат. Сириус наблюдает за их взаимодействием с теплым чувством в груди. Он уже видел, как Ремус общается с другими людьми, но сегодня это почему-то ощущается по-другому. Здесь Ремус дома; как будто это его маленькая деревня. Он показывает Сириусу магазины и рестораны, рассказывает, что вместо них было раньше, или какую-то веселую историю из его детства, связанную с этим местом. Он здоровается с мужчиной возле закусочной с донерами, мужчина высовывается из окна и просто протягивает ему кусочек фалафеля — Ремус охотно принимает его, засовывая в рот словно конфету и радостно улыбаясь. Он ходил сюда еще ребенком, объясняет он. Иногда он останавливается возле дорожных знаков или фонарных столбов и срывает с них некоторые стикеры, кажется, без особого принципа, потому что другие он не трогает. Когда Сириус спрашивает зачем, он кривится и объясняет, что здесь все еще шатаются группы нео-нацистов, которые расклеивают свои стикеры по всему городу. Срывать их или наклеивать поверх них другие стикеры — тихая война, которая постоянно продолжается во многих районах Берлина. Он дружелюбно болтает с какой-то мамочкой, помогая ей спустить коляску с лестницы. Кажется, что они незнакомы, но он все равно делает это. Возможно, спустя время они нормально познакомятся друг с другом. Вот как это работает, не так ли? Маленькие дружелюбные жесты на протяжении долгого времени — так и создаются связи. Из-за куста высовывается полосатый кот, и Ремус наклоняется, чтобы погладить его. Кот вылезает, чтобы потереться о лодыжки Ремуса, наверное, не в первый раз. Он чешет кота за ухом и довольно смеется, когда тот ложится на спину, чтобы ему почесали живот. Сириус знает о котах не так уж много, но это признак доверия, если он вообще когда-нибудь видел такое. Иногда, когда Сириус рядом с Ремусом, он тоже чувствует себя как этот кот. Пока что для Сириуса это самое большое озарение за всю его жизнь. Немного похоже на то, что он подглядывает, но Ремус не выказывает никакого сопротивления, посвящая Сириуса в свою маленькую рутину. Ремус рассказывает Сириусу, откуда он знает этих людей, даже делится смешными историями. Иногда, в некоторых из них, появляется его сестра, иногда он упоминает своих родителей. Сириус с жадностью впитывает новую информацию, почти на физическом уровне чувствуя, как Ремус в его сознании начинает расцветать — полный, гармоничный человек с историей, друзьями и семьей. Он знакомит Сириуса с одиноким парнем, который стоит, прислонившись к стене. Сириус с подозрением его рассматривает — тот выглядит как человек, который точно имеет дело с наркотиками. Но Ремус говорит, что это Тоби — мальчик, с которым он ходил в садик. И Тоби по-доброму улыбается и пожимает Сириусу руку, прежде чем перекинуться парой дружелюбных слов с Ремусом на немецком. Когда они уходят, Тоби в братской манере хлопает Ремуса по плечу. Ремус направляет неуверенную руку Сириуса к лохматой собаке старой бабули, сидящей на скамейке у воды. Она выглядит слегка мрачной, но как только она видит приближающегося Ремуса, ее морщинистое лицо освещается, и она начинает хлопотать над ним, болтая по-немецки. Ремус смеется, улыбается и гладит ее дрожащую руку. Она была его соседкой еще с тех пор, как Ремус был ребенком, объясняет он, и, когда он их знакомит, старушка тоже улыбается Сириусу и треплет его за щеку. До этого Сириус никогда не чувствовал себя настолько благодарным. Это было именно тем, чего ему не хватало — домом. Люди, которые тебя знают, это чувство принадлежности какому-то месту, друзья, с которыми ты общаешься на протяжении всей жизни. Он не знает, чувствует ли себя каждый берлинец так же, как Ремус, в своих маленьких частях города, или это просто очередной симптом Ремуса, означающий, что он невероятный человек, но Сириус искренне надеется, что это так. Быть свидетелем малой части всего этого, стать участником, даже если на один вечер, ощущается успокаивающим. Невероятно печальным, но успокаивающим. Ремус как солнце, даже просто стоять с ним рядом достаточно, чтобы почувствовать тепло. И вот снова Ремус показывает Сириусу что-то восхитительное, чего ему будет не хватать до конца жизни. Или пока он наконец не найдет место вроде этого, чтобы осесть там. Может быть, это тоже будет Берлин. — Я сегодня не в настроении для пива, — заявляет Ремус, открывая дверь Шпети для Сириуса и проходя внутрь после него. — Как насчет вина? Магазин маленький, но до краев забит напитками и всевозможными закусками. Парень за кассой приветствует Ремуса, когда они заходят, и, когда они подходят оплатить выбранное Ремусом вино, он уже достаёт для него пачку сигарет. Очевидно, это любимый магазин Ремуса, если владелец уже знает его обычный заказ. — Хочешь остаться здесь? — спрашивает Ремус, когда они выходят обратно, указывая на пару маленьких столов. — Или хочешь посидеть у воды? Сириус раздумывает над этим. — У воды звучит весело. Ремус радостно ухмыляется. — Согласен! Он снова ведет Сириуса вниз к каналу. Улица рядом с ним ярко освещена, но когда они перешагивают через небольшую ограду и спускаются к краю стены, оранжевый свет позади них приглушается густыми кустами. Уже совсем стемнело, и вода блестит от отражения луны и слабых городских огней. Вокруг них также люди, сидящие у воды, их болтовня звучит как успокаивающее бормотание в темноте. Ремус садится, скрестив ноги, и начинает возиться с бутылкой вина. — Оу, — говорит он и смеется, показывая Сириусу горлышко. — Кто бы мог подумать, что у такого дешевого вина будет пробка, а не крышечка. Сириус уже раздумывает над тем, нужно ли им вернуться в Шпети — возможно, владелец мог бы одолжить им штопор — но Ремус просто стягивает с себя куртку и осторожно оборачивает ей бутылку, прежде чем слегка постучать ей пару раз о выступ, на котором они сидят. Сириус наблюдает, предвосхищая беспорядок, который они устроят, когда бутылка неизбежно разобьется, но, спустя какое-то время, пробка на самом деле выходит из горлышка. Ремус ухмыляется и полностью вытаскивает ее зубами, прежде чем передать бутылку Сириусу. — Вот и всё. Сириус удивленно фыркает и качает головой. Этот парень… Никогда в своей жизни Сириус не думал, что можно открыть бутылку вина настолько сексуально. — Иногда ты делаешь вещи, которые никогда не должны получиться, но, почему-то, ты всегда умудряешься справиться с ними. Ремус смеется. — Я бармен, нет ни одной бутылки, которую я бы не смог открыть голыми руками, — говорит он самодовольно. Возможно, это правда, у него замечательные руки — большие, с длинными пальцами и явно проступающими венами, прокладывающими себе путь по тыльной стороне ладони и прячущимися под рукавами. Сириус слишком сильно пытается не думать о том, что еще могут делать эти руки. — Ага, — говорит Сириус с огромными глазами и делает глоток прямо из бутылки. — Конечно. Я совсем недавно убедился в этом в ресторане. Ремус стонет. — Она была иностранного происхождения! Не считается! — Это французское вино, — с ухмылкой напоминает ему Сириус. — Пф-ф, — Ремус слегка поджимает губы и забирает у него бутылку. — Вино есть вино. За такую цену это вполне может быть и уксусом. Сириус хихикает. — На самом деле, оно не такое уж и плохое, — он наблюдает за тем, как Ремус делает большой глоток, и улыбается. — Твой английский очень хорош. — Спасибо, — говорит Ремус и фыркает. — Твой тоже. Сириус закатывает глаза. — Да. Потому что я из Англии, — саркастично говорит он. — Как ты научился так хорошо говорить по-английски? Ремус говорил на своеобразной смеси правильных британских и случайных американских слов, смешно переключаясь между произношениями, как будто не мог решить, какой акцент выбрать. Он легко говорил довольно сложные фразы, а затем с трудом подбирал самые простые слова. Иногда он использовал язык так, как, по мнению Сириуса, мог бы сделать только тот, чей родной язык был английским, а затем формулировал предложения немного неуклюже – явно пытаясь дословно перевести то, что он сказал бы по-немецки. Это было завораживающе. Ремус пожимает плечами. — В школе мы начинаем учить английский очень рано. Качество образования, конечно, разное, но все мои учителя были хорошими. Кроме того, — говорит он и ухмыляется, — я очень сильно пытался впечатлить ту американскую девчонку. Что-то тяжелое поселяется в животе Сириуса. Если бы он был честным с самим собой, то, возможно, это была призрачная тень ревности, приправленная неуверенным разочарованием. Что, конечно же, было глупым. У Сириуса до этого было много отношений. Много отношений с девушками. Почему у Ремуса должно быть по-другому? — Ага, — тянет Сириус, — сработало? — Да-а-а, — самодовольно подтверждает Ремус. Он внимательно смотрит на Сириуса, вытаскивая пачку сигарет, которую купил вместе с вином, как будто он все еще не уверен в том, можно ли ему курить возле Сириуса. Тот делает рукой приглашающий жест и наблюдает за тем, как Ремус держит сигарету одними губами, а руками шарит в карманах в поисках зажигалки. Маленькое пламя ненадолго освещает его лицо, и Сириус слышит, как потрескивает сигарета, когда загорается — Сириус давно такого не слышал. Ремус делает затяжку и выпускает изо рта густой дым, вдыхая его через нос. Сириусу приходится мысленно одернуть себя, чтобы он перестал, перестал, перестал пялиться. Господи, блять боже! — И чем это для тебя обернулось? — спрашивает он, вспоминая, о чем они разговаривали. Теперь этот вопрос почти что локальная шутка между ними. Он смеется и окидывает Сириуса возмущенным взглядом. — Учитывая, что я гей? Думаю, ничем хорошим. Что ж, если Сириус еще не до конца подозревал, то теперь у него есть четкое доказательство того, что Ремус Люпин на самом деле гей. Он подумает о последствиях этого позже, когда на него не будут смотреть внимательные зеленые глаза Ремуса. — Я так и предположил, — соглашается Сириус, ухмыляясь. — Что самое глупое ты делал, чтобы впечатлить кого-нибудь? Ремус хмыкает и стряхивает пепел с сигареты, зажав ее между большим и средним пальцем, постукивая по ней указательным. Белые хлопья падают за выступ и уносятся прочь порывом ветра. — Оу, я делаю много всего глупого, чтобы впечатлить кого-то, — говорит он с задумчивым взглядом, но голос у него веселый. — Однажды я украл дорожный знак в качестве подарка. Он не впечатлился… Сириус фыркает. — Какой знак? Ремус начинает смеяться еще сильнее, и Сириус быстро забирает у него бутылку до того, как он разольет вино. — Тупик, — выдавливает он. Теперь Сириусу нужно поставить бутылку на землю, прежде чем он от смеха разольет ее содержимое. О боже, этот парень невероятный. Украсть дорожный знак для кого-то в качестве подарка? Только Ремус бы сделал что-то подобное. «Цветы? Не, это скучно. Как насчет дорожного знака? Хм, какой же мне взять? Да, тупик выглядит замечательно!» — гений комедии. — Наверное, поэтому он и не был впечатлен, — говорит Сириус, успокаиваясь. Затем снова начинает смеяться над абсурдностью ситуации. — Блять, только ты мог сделать что-то такое. Какой реакции ты ожидал от него, если в качестве подарка выбрал знак тупика? Ремус потирает щеку, все еще слегка смеясь. — Похоже, я не слишком хорошо продумал это, — признает он. — Какой знак был бы лучше? Сириус вздыхает и поджимает губы, раздумывая. — Точно не стоп-знак. — Зависит от того, что ты хочешь сказать, — поправляет его Ремус. — Отличная стратегия для расставаний. Они снова смеются, и Ремус прячет лицо в ладонях, трясясь от смеха. Сигарета между его пальцами опасно покачивается, и Сириус смотрит на нее, переживая, что Ремус может спалить свои волосы. — Разворот запрещен! — восклицает Сириус в внезапном прозрении. — Вот хороший! Ремус хихикает и говорит, театрально понижая голос: — От тебя нет обратного пути! — Ты застрял здесь со мной, — отвечает Сириус, копируя его тон. Они лучезарно улыбаются друг другу, и Сириусу приходится почти заставить себя разорвать зрительный контакт и сосредоточиться на медленном течении воды перед ними. Ему немного холодно, ветер усиливается, и он скучает по теплу солнца, но Сириус не посмел бы предложить уйти. Пусть он хоть в сосульку превратится, ему все равно, если в итоге он сможет заставить Ремуса так смеяться хоть еще немного. — Чем ты сегодня занимался? — спрашивает Сириус, вспоминая их разговор по телефону. — Ты сказал, что у тебя грязные руки? И что у тебя занятие? — О, да, — Ремус кивает. — Я занимался… Блин, забыл, как называется. Типа керамика? Сириус в неверии смотрит на него. — Ты занимаешься гончарным делом? — Да, гончарным делом! — вскрикивает он и щелкает пальцами. — Я занимаюсь им всю свою жизнь. — Серьезно? — удивленно спрашивает Сириус. — Ты ходишь на занятия или как? Ремус улыбается и играет со своими шнурками, внезапно становясь тише. — Нет, моя мама. Раньше у нее была маленькая мастерская. Она делала и продавала вазы и все такое… В магазине и иногда на ярмарках, — он вздыхает. — Я как бы вырос в окружении этого всего, и теперь раз или два в неделю я все еще этим занимаюсь. Иногда я веду занятия. Сириус чувствует, будто еще один кусочек в этом вечном паззле Ремуса Люпина встал на свое место. Он бы никогда не подумал, что из всех вещей Ремус будет заниматься гончарным делом. Это объясняет грязные руки. — Так ты сегодня навещал маму? — спрашивает Сириус. — Она все еще владеет мастерской? — Нет, — отвечает Ремус и пожимает плечами. — Это другая. Она принадлежит ее подруге. Она разрешает мне лепить там и бесплатно использовать печь, если я замещаю ее на занятиях время от времени. Сириус наблюдает за ним, неуверенный, стоит ли ему пытаться продолжать именно этот разговор. Сам по себе Ремус не был пренебрежительным, но обстановка немного изменилась. Может быть, он больше не был в хороших отношениях со своей семьей, и, бог свидетель, Сириус может его понять. — И что ты лепишь? Ремус застенчиво улыбается. — А, пустяки. В основном, странные чашки и вазы. Чаще всего я их даже не обжигаю, просто сминаю и начинаю заново. Это… знаешь, успокаивает? Делать что-то руками. Не нужно думать. Сириусу становится необъяснимо грустно. Он легко улавливает подтекст, и хотя он знает, что жизнь устроена не так, он бы очень хотел, чтобы кого-то вроде Ремуса не беспокоили плохие мысли. Он не должен так много думать, раз ему приходится так часто отвлекаться от этого. Он должен быть счастлив все время. — Я понимаю, — сочувствующе говорит Сириус. — У меня так с бегом. Помогает очистить голову. — Да! — Ремус улыбается. — Ты начал бегать! И как? Сириус фыркает. — Чудесно. Больше у меня нет чувства, что меня стошнит, когда я заканчиваю пробежку, — он ухмыляется в ответ на довольный смех Ремуса. — Раньше, в школе и в университете, я много бегал. Теперь я вообще не в форме. Ремус закатывает глаза. — Ты в отличной форме, Сириус, — бормочет он. — Почему бег? Почему буквально не что-либо еще? Готов поспорить, что угодно лучше бега. — Потому что, как оказалось, я упертый мазохист, — напоминает ему Сириус. — На самом деле, раньше я занимался командным спортом. Но сейчас бегать проще. — Оу, — Ремус поднимает брови. — Каким спортом? — Я играл в футбол… — Ага, кто не играл? — весело говорит Ремус. — И в лакросс. — Извини? — выражение на лице Ремуса напоминает смесь возмущения и удивления. — В лакросс? Сириус смеется. — Ага. КЛОУ вперед! — он поднимает кулак в знак солидарности со своим старым клубом по лакроссу. — О боже, — стонет Ремус. — Я бы заплатил, чтобы увидеть, как ты играешь в лакросс. — Я припомню тебе это, когда на работе все станет совсем худо, — забавляется Сириус. Ремус с любопытством смотрит на него. — Все настолько плохо? Внезапно вспомнив, зачем он изначально хотел встретиться с Ремусом, Сириус полностью к нему поворачивается и улыбается. — Не-а, все более чем замечательно. Но! Угадай, что сегодня произошло! Он пересказывает их утренний разговор с Питером, и, как он и предполагал, Ремус в абсолютном восторге. Он внимательно слушает, смеется в нужных местах, в глазах веселье и восхищение. Сириус ловит себя на том, что он говорит больше, чем обычно, дополняя историю смешными комментариями о Питере и компании. — Ты удивительный, — вздыхает Ремус и потирает щеку, широко ухмыляясь. — Я чувствую себя гордым отцом. Сириус усмехается. — Это все твоя вина, — тянет он. — Я даже не знаю, зачем сделал это. Мне не нужны деньги, я даже не хочу делать это ради компании. — Потому что это весело, — предполагает Ремус. — Посмотри на себя! По приколу наебал своего начальника. Готов поспорить, ему действительно понравится то, что ты сделаешь. У тебя уже есть идеи? — Ни одной, — говорит Сириус и смеется. — Блять, а вот эту часть я как-то не продумал. Теперь мне действительно придется придумать дизайн. Ремус тепло улыбается. — Слушай, ты и так уже занимаешься маркетингом для них. Если кто и знает, что делать, так это ты. На самом деле, Сириус не чувствует такой уверенности, но Ремус прав. Ему бы все равно пришлось давать инструкции дизайнеру, если бы они наняли кого-нибудь. Возможно, действительно легче сделать все самому. — Буду держать тебя в курсе, — обещает Сириус. Ремус с готовностью кивает. — Да, конечно! Спасибо, что рассказал мне, — он колеблется. — И за то, что вообще позвонил. Было приятно снова встретиться с тобой. — Конечно, — пожимает плечами Сириус и делает еще один глоток. — В любое время. Когда Сириус возвращает Ремусу бутылку, улыбка на его лице могла бы осветить весь город.***
Когда Сириус возвращается домой, уже далеко за полночь. Он замерз до костей — возможно, все еще рано проводить весь вечер на улице — но внутри ему тепло от хорошей еды, крепкого вина и воспоминания об улыбке Ремуса. Горячая вода из душа льется на него, и он просто стоит там какое-то время, обхватив себя руками, и дрожит, пока не чувствует, что достаточно согрелся. Это был один из самых лучших вечеров в Берлине за все время, и Сириусу кажется, что ему удалось узнать Ремуса получше. Было приятно узнать о его семье и детстве, познакомиться с некоторыми его друзьями, хоть и недолго, но понаблюдать за Ремусом в его стихии. Для Сириуса уйти сегодня было тяжелее, чем когда-либо, и у него сложилось впечатление, что и Ремус прощался неохотно. Когда вино закончилось, Ремус предложил еще немного прогуляться. Он встал и протянул Сириусу руку, хмурясь и бурча, какие у него холодные пальцы. Ухмыляясь, он растирал ладони Сириуса в своих, напевая «трение-е-е!» глупым голосом. Он был уморительным. Сириус не мог перестать улыбаться. Он шли вниз по каналу еще какое-то время, пока не подошли к пешеходному мосту — Адмиральский мост, как сказал ему Ремус. Это было чем-то вроде места для вечеринок на открытом воздухе — много молодых людей слонялись туда-сюда, музыка звучала из колонок, смех раздавался от разных групп, стоящих и сидящих прямо на земле. — Рем! — прозвучал голос возле них, и Сириус едва успел сделать поспешный шаг назад перед тем, как вихрь длинных рыжих волос буквально запрыгнул на Ремуса. Он рассмеялся и слегка закружил девушку, заставляя ее пискнуть. Они обменялись парой слов на немецком, и Ремус представил ее как Лили — подругу его сестры. Лили была высокой и долговязой, потертая джинсовка с цветными заплатками болталась на ее костлявых плечах, и у нее была такая яркая улыбка, что она могла бы посоревноваться с самим Ремусом. Она потащила их к группе людей, все из них так или иначе уже знали Ремуса. Сириус тут же забыл их имена, но все они были добрыми и дружелюбными, переключившись на английский, чтобы, видимо, не заставлять Сириуса чувствовать себя брошенным. Он не знал, был ли это Берлин, или Ремус просто притягивал хорошие вещи, но Сириус постоянно был окружен самыми приятными людьми. Казалось, никто не возражал, что был четверг и было уже достаточно поздно — как будто в Берлине нет рабочих дней, если тебе меньше тридцати. Сириус уверен, что они все остались до самого утра, даже если они с Ремусом и ушли в какой-то момент. В Берлине всегда что-то происходило — какое-то событие, вечеринка или мероприятие. Даже если ты просто сидишь на мосту в Кройцберге, пьешь пиво из круглосуточного магазина и слушаешь техно. Когда Сириус только переехал сюда, он чувствовал себя таким одиноким, а теперь он думает, что, если бы он только захотел, он больше не был бы одиноким ни одной ночи. Возможно, он мог показаться здесь сам, не зная никого, и просто болтать с случайными людьми. И, по крайней мере, на одну ночь он был бы частью любой группы, к которой подошел. Было безумием, как много Берлина прошло мимо него незамеченным, пока Ремус не появился в его жизни, и Сириус задается вопросом, увидел бы он всю красоту жизни в Берлине, если бы они с Ремусом случайно не встретились одним морозным утром. Если бы Ремус был чуть менее спонтанным и безбашенным. Если бы Сириус растерял остатки своей юности и не поддался Ремусу. Теперь, спустя пару недель, он не может представить, каково это — потерять Ремуса. Не увидеть, как он заявляется к нему под окна и кидает камушки, или забавы ради похищает его Бог-знает-куда. Или больше никогда не суметь позвонить ему и позвать куда-нибудь. Возможно, с этого момента Сириусу следует чаще звонить ему. Ремус казался искренне удивленным, когда Сириус проявил инициативу, и, даже если для Сириуса это так не ощущается, он понимает, почему. Все время, что они виделись до этого, за исключением того вечера, когда Сириус искал его в клубе, это было идеей Ремуса. Последнее, чего бы хотел Сириус, так это того, чтобы Ремус думал, будто Сириусу на самом деле не нравится проводить с ним время. Будто он отчаянно не нуждается в этом, не просто из-за общего одиночества, а из-за неконтролируемого желания быть рядом с Ремусом постоянно. Да, так не пойдет.