Букет чайных роз

      Осень, 1996 год       Виктор Пчёлкин никогда не считал себя человеком одиноким. Он им, по сути, и не был. Все время находился среди людей. Вне домашних стен у него было много знакомых и близкие друзья.       Дома же его тоже всегда ждали. В детстве и юности это были родители, которые ждали своего сына со школы, а после, когда стал старше, со стрелок. Алла Александровна могла не отходить от окна до поздней ночи, в ожидании своего единственного любимого сына, за которого, от постоянных переживаний, уж слишком болело материнское сердце.       После, когда съехал от родителей, его прихода всегда ждала Юля, иногда, как и Алла Александровна, держа руку в районе сердца, которое от волнения клокотало слишком сильно, если мужчина задерживался. Он до последнего не хотел признаваться себе, отгоняя мысли, что безумно скучает по тому времени. Скучает по её глазам, в которых медленно тонул без остатка, по смеху, счастливой улыбке, озаряющей её лицо каждый раз, когда он появлялся в поле её зрения.       Скучает по нежным утренним поцелуям, которые она оставляла на его губах, скучает по свежеиспеченным блинчикам и сырникам, чей аромат заполнял все пространство квартиры.       Все это было таким родным и… правильным? А потом резко, в какой-то момент, всего этого не стало. Будто оборвалась донельзя натянутая струна гитары, без которой инструмент тут же пришел в негодность. Квартира отдавала могильным холодом, даже стены, казалось, покрылись инеем.       Комнаты, которые раньше были освещены ярким солнцем и где царил заливистый смех его дочери, сейчас были почти черными, будто на улице наступила вечная темнота.       Первое время, после того как Юля ушла, он старался дома не появляться вовсе. Проводил время в «Метелице», забываясь в окружении красивых девушек-стриптизерш. Не спал с ними, нет, лишь напивался до чертиков, а потом ехал либо же к Ковалевой, либо же заваливался в какую-то гостиницу.       Переступив порог квартиры после трехдневного отсутствия, Витя бросил ключи на комод, стоявший в прихожей, вешая плащ в шкаф и снимая ботинки.       Казалось, будто время в этом помещении замерло, остановилась жизнь. Больше не хотелось возвращаться сюда от слова совсем. Присутствовало ощущение, словно на входной двери висел невидимый замок, обмотанный толстой цепью, только избавившись от которого, можно попасть внутрь. У Пчёлкина уже не осталось сил, чтобы каждый раз разрывать его.       На поверхности дорогой мебели скопилось много пыли. Время уборки давно уже пришло и придётся, вероятно, вызывать целую бригаду уборщиц, поскольку всю скопившуюся грязь убрать одной парой рук будет просто невозможно.       Мелкие пылинки, похожие на песчаную крошку, витали в воздухе, оседая после на внутренних органах, когда попадали в организм, из-за чего становилось труднее дышать. Ему трудно дышать без Юли.       Витя даже не включил свет, когда оказался в спальне. Прямо в дорогом костюме, не задумываясь, что ткань может помяться, плюхнулся на кровать. Мышцы, наконец, после тяжелого трудового дня, расслабились. Прикрыв глаза, он глубоко вздохнул, как если бы наступило долгожданное умиротворение. Но его не было.       Напротив, несмотря на мягкость постели, она была слишком холодной. А ведь когда-то эти простыни были горячими настолько, что, казалось, от них даже пар исходит, а все потому, что тут была она. Тут были объятия, поцелуи, громкие стоны. Тут была любовь.       Пчёлкин, когда увидел Юлю тогда в квартире Ковалёвой, и не понял за эти доли секунды, что он испытал. Стыд? Витя его никогда в жизни не испытывал. Злость? Да, но только не на Ковалёву, которая специально все это подстроила, а на самого себя.       Он сперва подумал, что Юля — иллюзия. Не более, чем плод разыгравшейся фантазии. Но когда она произнесла первую фразу, понял, что это реальность, вовсе не сон.       Своими словами она будто наносила ему невидимые пощечины.       — Надеюсь, ты хорошо провел время?       Первая пощечина.       — Юль, давай без этого. Не нужно этих пошлостей.       А вот после этого кожу его щеки действительно обожгло. Больно не было, голову он отвернул чисто машинально. Боль была там, внутри. В его душе.       Витя гордился первое время, не хотел признавать свою вину, а уж извиняться тем более не планировал. Падать на колени и вымаливать пощаду — точно не про него.       Думал, что Юля перебесится. Остынет и вернется. Но рана в её сердце была слишком глубокой. И этот рубец не способен залатать ни один хирургический шовный материал.       Он рассчитывал, что наступающий Новый Год они встретят вместе, хотя бы ради Арины. Дочка этот праздник очень любила, особенно ей нравилось, когда Пчёлкин однажды нарядился в костюм Деда Мороза, нацепив ватную бороду и нарисовав красный от мороза нос.       Но приехав в квартиру её родителей двадцать девятого декабря, застал девушку за собиранием чемодана. Она тогда даже вглубь квартиры его не пустила, а на аргумент, что он приехал к Арине, ответила, что та спит.       Как ему удалось выяснить позже через своих людей, Юля летела к своим родителям в Германию, чтобы встретить новый 1996 год там. Витя поначалу взбесился, негодовал. Его раздражало, что она, не посоветовавшись, приняла такое решение самостоятельно.       А ты, Пчёлкин, особо советовался с кем-то, когда изменял ей с другой?       Мужчина сначала хотел даже отменить её поездку. Просто сделать так, чтобы билеты просто резко стали недействительны и на борт самолета их не пустили. Это для него не проблема.       Но потом понял, что этим испортит ещё больше и без того плохие отношения. Да и в душе прекрасно осознавал, что Юля соскучилась за столь длительное время по родителям. Она видела их последний раз в аэропорту, когда те отбывали в Германию.       Пчёла, несмотря на все трудности, старался руки не опускать. Он как можно чаще пытался выкраивать время, чтобы приехать навестить Арину. По дочке он скучал безумно.       Но каждый раз, переступая порог квартиры Колесниковых-старших, надеялся, что именно в этот раз сможет поговорить с Юлей. Девушка, будто специально, что было абсолютной правдой, избегала его. Если Витя приезжал, когда она была дома, оставляла их с Аришей вдвоем, скрываясь на кухне за домашними делами, либо же погружалась в работу.       Когда ему пришло в почтовый ящик извещение, что его вызывают в суд, поскольку Юля подала заявление на развод, он удивился. До последнего ведь был уверен, что она на это никогда не решится.       Витя не мог оторвать от неё взгляд, настолько прекрасной она была. Юля выглядела, словно элегантная светская дама. Такой бы в пору ходить на рауты, попивая в приятной компании пузырящееся шампанское, а не таскаться по судам из-за развода.       Волосы, собранные маленькой заколкой на затылке, волнами спадали на худые плечи. Он до сих пор помнил их аромат. Ванильный шампунь вперемешку с цитрусовыми духами. Белые брюки, ремень которых прочно опоясывал тонкую талию с заправленной в них майкой, вытягивали силуэт, делая ещё стройнее.       Юля была настроена категорически. Развод и точка. А ещё, когда до неё дошла суть такого поведения судьи, внутренне и вовсе вышла из себя. Хоть она и не показала это, но Витя почувствовал. Он умел считывать каждое её движение и эмоцию. Заметил, как она закусывала внутреннюю сторону щеки зубами, заметил, как нервно ходили желваки на тонкой шее.       Пчёлкин поступил крайне подло, он понимал это. Запугивать беззащитную женщину, угрожая расправой — низко и не по-мужски. Но другого варианта, как бы смешно это ни звучало, у него не было. Сердцем он чувствовал, что стоит только судье стать на сторону Юли, все моментально пойдет под откос. А Витя готов был пойти по головам, только лишь бы этого не случилось.       После, в парке, когда он нагнал её и услышал неоднозначный ответ на вопрос, есть ли у неё кто-нибудь, моментально вышел из себя. Пчёлкин никому не позволит быть рядом с ней. Она только его. Никому не позволит касаться её и целовать так, как это делал он.       Витя даже дал задание охране пробить по своим каналам, не вертится ли возле его супруги какой-то кент. Спустя примерно два часа он узнал, что «горизонт чист». Выдохнул. Если бы последовал положительный ответ, то тут же бросил все дела и помчался к этому мужику.       Мужчина заставил бы его страдать. В такие момент, когда злость и адреналин резко закипали в крови, параллельно в нем засыпало спокойствие, и просыпался Пчёла. Это можно было назвать отдельной сущностью. И сущность эта ни перед чем не остановится.       Глаза будто наливаются кровью и затягиваются пеленой. Пальцы уверенно сжимают холодную рукоять пистолета. Раздается выстрел, и уже бездыханный противник словно преклоняется перед ним, заливая землю густой алой кровью.       Он снова победил.       Он всегда побеждает, так или иначе. ***       Каждое утро ноги никуда не несли. Просыпаясь утром, каждый раз в местах, что, кажется, повторялись по кругу, мужчина потирал заспанные глаза, нехотя поднимаясь с постели. Будь его воля, не ездил бы вообще никуда, заперевшись дома и заливая в себя литрами горячительный коньяк.       Возможно, он мог бы себе это позволить в случае, если бы хоть кто-то еще, помимо него одного, «шевелил поршнями». Белый все время пропадал с любовницей-актрисулькой, вновь отправив жену с сыном подальше за бугор в солнечное Майами и удосуживая их звонками раз в неделю по субботам.       Кос, после аварии, случившейся весной, в которую он попал под гнётом кристаллического дурманящего порошка, до сих пор, кажется, приходил в себя. Брюнет практически все лето провел в каком-то частном реабилитационном центре для зависимых в Германии, вернувшись оттуда каких-то пару-тройку недель назад.       Холмогоров выглядел посвежевшим и с наркотой действительно завязал. Говорил, что к этому не вернется больше никогда. Ну, или только говорил. С Витей у них по-прежнему отношения были напряженные, но все же Космос признался как-то, что к дури его продолжает тянуть. Сдерживает его, и то, из последних сил, только Людочка, с которой у давнего любителя Майкла Джексона закрутились отношения, и отец, тяжко переживающий столь пагубную для жизни привычку единственного сына.       Фил же в это время полностью посвящал себя съемкам, где он принимал участие в роли каскадера, стараясь особо в конфликты, возникающие между некогда самыми близкими друзьями, не влезать. Раньше он пытался сгладить острые углы, но спустя время понял, что это бессмысленно. Вся их банда, упертые будто ослы, и какую-то правильность втемяшить в их головы было крайне трудно.       Валера вообще, после того как узнал о произошедшем скандале и последующем разрыве в семье Пчёлкиных, на какое-то время от офиса отгородился вовсе. Один из его немногочисленных друзей, с которым они многое прошли ещё со времен, когда под стол пешком ходили, вдруг опротивил. Каждый раз, когда Пчёла попадался Филатову на глаза, последнему хотелось заехать ему со всей силы кулаком в челюсть, как он уже сделал однажды, когда только узнал о случившемся.       «Западло из-за баб мужскую дружбу прерывать. Не по-пацански это», — такие рассуждения всегда присутствовали в их компании. Возможно, так оно и есть. Но только не в том случае, когда баба, из-за которой происходит расклад, твоя сестра и жена названного брата.       Юля и Томка — самые дорогие для него женщины, если кто-то позволит себе любую вольность в их отношении, он, даже не раздумывая, зароет заживо. Раньше в его жизни была Валентина Степановна, заменившая ему мать и для него, безусловно, было большим ударом, когда её не стало.       — Ладно, Фил, я понял тебя и зла не держу, — спустя пару дней после того, как Валера смачно заехал Вите в нос, у них состоялся разговор, плавно начавшийся с повышенного тона и медленно спадающего до обычных децибел. — По делу все сделал, правильно.       — Запомни, Пчёл, что сделал я это не просто так, — бывший боксер похлопал его по плечу. — Я говорил тебе уже, что за Юльку любого убью. Но и ты мне брат, по-любому.       Минуя Людочку, что уже была на своем рабочем месте, удосужив её кивком и просьбой сварить кофе, Витя медленно толкнул дверь в свой кабинет.       В офисе ещё было тихо. Он опять приехал самый первый. Хотя, вероятно, что кроме него сегодня больше никого и не будет. Пчёлкин, ещё со своего подросткового возраста привыкший к шумным компаниям и тусовкам, сейчас ценил эту тишину, что царила тут в утренние часы. И он все никак не мог понять, отчего же это. Старость, что ли, подкралась так незаметно? Хотя, Витя старым себя ещё не считал ни на одну сотую десятка. Ему скоро исполнится всего-то двадцать семь, у него, по сути, ещё вся жизнь впереди.       Золотившийся сентябрь подходил к концу. На ветках высоких деревьев осталось мало листвы, только лишь малое количество приобретших желто-оранжевый оттенок, осталось висеть на тоненьких иголочках, колыхаясь от каждого порыва яростного ветра.       С неба уже в такое раннее время накрапывал мелкий дождик, заставляя москвичей и гостей столицы прятаться под зонтиками и капюшонами верхней одежды. Не став отодвигать шторы, чтобы дневной свет проникал в пространство кабинета, Витя развалился в кресле, подкуривая тут же сигарету. Кофе, сваренный Людочкой, уже стоял на поверхности дубового лакированного стола, пуская ввысь ниточки ароматного пара. Это было же некой традицией, начинать день с крепкой сигареты и не менее крепкого кофе.       Наполняя легкие, а после, выпуская сизый дым из организма, Пчёлкин размеренно курил, не думая ни о чём. Хотя, одна мысль все время вертелась в его голове, не позволяя другим делам поселиться в его разуме.       Юля. Юля. Юля.       Одно только упоминание этого имени будоражило сознание мужчины, а перед глазами тут же возникал силуэт его жены. Бывшей жены, Пчёлкин.       Нет, нет и ещё раз нет. Сотню тысяч раз Витя был не согласен. Пускай сейчас они с Юлей и не вместе, пускай она настаивает активно на разводе, бывшими они не станут никогда. Пчёла сделает все возможное, чтобы этого не произошло. Если нужно, поставит на уши всю Москву. Да что там Москву, весь мир заставит преклониться перед его желанием быть с Юлей вместе до самого конца.       Дверь тихонько скрипнула, пропуская яркий свет из приемной. Это слишком уж контрастировало на фоне кабинета Пчёлкина, погруженного в абсолютную темноту. Цокая туфельками на высокой шпильке, медленно, будто кошка, в кабинет вошла Ковалёва, прикрывая за собой дверь. Одета она была, как всегда, соблазнительно-вызывающе.       Строгая юбка-карандаш обтягивала бедра, а белая хлопковая рубашка, заправленная под пояс и расстегнутая на несколько верхних пуговиц, позволяла увидеть даже в приглушенном свете красный кружевной бюстгальтер.       — Ты почему в темноте сидишь?       — Я же просил, чтобы ты без стука не входила, — выдыхая дым, ответил Витя.       — Все равно пусто ещё, никто и не заметит, — вольготно присев на его стол, она забрала из его пальцев сигарету, делая последнюю затяжку, после потушив окурок в пепельнице.       Витя, потирая нижнюю губу, смотрел на эту картину. Раньше это сразу же вызывало в нем кипение крови в жилах и практически моментальный стояк. Сейчас же, напротив, это не вызывало почти ничего. Да, со стороны это было эстетически красиво, когда красивая девушка соблазнительно курила прямо перед глазами.       — Ты какой-то напряженный. У тебя все нормально?       — Нормально, — сухо ответил Пчёлкин, вновь принимаясь внимательно рассматривать побелку на потолке.       — Приедешь сегодня? — шепотом спросила Ковалёва, взяв его ладонь в свою руку, устраивая её после у себя на ноге, прямо возле кромки чулок, так, чтобы кончики пальцев слегка цепляли кружевные трусики. По женскому телу пробежались мурашки.       — Не думаю, — погладив внутренней стороной ладони её нежную кожу, Витя убрал руку, отхлебнув уже успевший остыть кофе. Горький напиток, который мужчина предпочитал пить без единой ложки сахара и сливок, будто привел его в чувство, заставляя мозг перезапуститься ото сна, поскольку ему казалось, что он продолжает спать.       — И чем же ты так занят?       — Я отчитываться должен?       — У-у-у, какие мы злые, — усмехнулась Ковалёва, облизнув нижнюю губу. — Я же просто спросила.       Пчёлкин, безусловно, своё отношение к Рите после того случая поменял. Если раньше он не отказывал себе в удовольствии провести с ней приятно время в постели при любом удобном случае, то сейчас чаще всего отказывался, прикрываясь делами, либо же усталостью.       Даже если они и встречались, то только у девушки в Черёмушках, либо же, если хотелось чего-то новенького, снимали номер в какой-нибудь гостинице. К себе мужчина её не приглашал никогда. В просторной квартире на Садово-Самотёчной будто витала невидимая аура Юли, несмотря на её отсутствие, которое продолжалось вот уже почти год.       И если первое время Витя был уверен, что девушка точно вернется, то сейчас эта надежда с каждым днем угасала все больше и больше. Это напоминало чем-то пламенный огонек свечи, которая, колыхаясь от порывов ветра, могла потухнуть в любой момент. Этого пока не произошло, но присутствовала слишком высокая вероятность, что это все же случится. Свеча, в любом случае, рано или поздно догорает.       — Может, тогда сходим куда-нибудь? В ресторан, например, — предложила Ковалёва, пригладив пальцами волосы мужчины, уложенные обильным количеством специального геля. Проведя острыми ноготками по выбритым вискам, она усмехнулась. Ему безумно шла новая прическа. Брюнетка говорила, что так он стал выглядеть ещё сексуальнее.       — Сегодня никак, если только завтра.       — Ну, давай тогда завтра. Ты не против, если я сама выберу место?       — Полностью полагаюсь на твой вкус. ***       Юля проводила рукой по мягким прядям волос, не узнавая себя в отражении парикмахерского зеркала. На неё будто смотрела не она, а, как минимум, голливудская кинозвезда, только сошедшая с красной дорожки после очередной громкой премьеры.       Волосы, которые она раньше никогда коротко не стригла, предпочитая раз в несколько месяцев подравнивать концы, состригая секущиеся, и которые касались лопаток, сейчас едва ли доставали до плеч.       Цвет тоже изменился. Стал на оттенок темнее. Теперь они больше не каштановые, а, скорее, цвета темного шоколада, что красиво сейчас переливался под яркими софитами одного из престижных салонов красоты столицы. Пчёлкина и подумать не могла, что когда-то сможет решиться на что-то подобное. Она особо ничего в себе никогда не меняла.       В ней что-то поменялось. Да, безусловно. Юля уже не походила на ту беззаботную девчонку, только-только вернувшуюся из Ленинграда в родную Москву. Во взгляде пропала беспечность, и улыбка уже не озаряла лицо так часто, как раньше.       Она стала взрослой. И дело было вовсе не в цифрах, что чернилами отпечатаны на первой странице паспорта. Она по-настоящему выросла. Кажется, будто даже черты лица изменились. Стали строже. Увереннее.       Девушка изначально пришла сюда просто за компанию вместе с Соней. Последняя хотела в себе каких-то кардинальный перемен, планировала даже из блондинки перекраситься в огненно-рыжий. Как раз под её взрывной характер. Но вежливая девушка-парикмахер смогла убедить её, что блонд подходит ей все же больше, заставив отложить желание подруги в дальний угол.       Пчёлкина же просто сидела на мягком удобном диванчике, листая какой-то модный глянец и попивая из фарфоровой чашки черный чай, оставляя на краях след от помады, когда к ней подсела подруга, у которой половина головы была в фольге, из-за обновления цвета.       — Я вот думаю, — начала Юля. — Хочу волосы отстричь.       — С ума сошла? — возмутилась блондинка. — У тебя длина такая, другим только мечтать. Жалеть ведь будешь.       — Не буду, — твердо отрезала девушка. — Знаешь, я где-то слышала, что волосы человека хранят на себе всю энергетику, как хорошую, так и плохую. А плохой за последний год в моей жизни скопилось очень много.       Юля, захлопнув журнал и отложив его на кофейный столик, села в соседнее свободное кресло, примерно объяснив мастеру, что именно она хочет. И спустя пару часов все изменилось.       Брагина даже удивилась такой решительности своей подруги. Зная Пчёлкину уже не первый год, до этого никогда бы не могла сказать, что та сможет однажды настолько быстро принимать такие кардинальные решения.       Новый образ Юле, безусловно, шел. Когда они вышли из салона, некоторые проходящие мимо мужчины, даже несмотря на присутствие рядом идущих жен, не отказывали себе в удовольствии обернуться вслед на столь красивую девушку.       Юля вдруг почувствовала себя живой. Окрыленной. Такой, какой не чувствовала себя последний год.